Повiя
Шрифт:
– Да, она была даровитая. Очень даровитая, - подумавши, мовив Проценко.
– Куда даровитее этой попадьки. Как ее? Наталия… Наталия… взбалмошное существо!
– Царство небесне їй!
– повiдав Рубець.
– Отруїлася. I пiп пiшов у ченцi. Вони таки чуднi обоє були.
– Взбалмошное существо!
– одно мовив Проценко.
– Тодi у городi всi казали, що через вас, - додав Книш.
– Может быть. Может. Чем же я виноват? Вольно человеку дурь в голову заколотить. Вечной любви желала… Глупая! Как будто может быть вечная любовь?
I Книш, i Рубець зареготалися, а Проценко, засовавшись i зачухавши потилицю, сказав:
– Уже менi сi баби!
– Ах, это хорошо!
– мовив Проценко i присунув до себе стакан. Прийнялись за чай. Книш i Рубець пiдлили рому для прохолоди, а Проценко ждав, поти простигне. Вiн часто схоплювався з мiсця, зачинав ходити по халабудцi, виходив у садок, знову уходив. Лапнеться за стакан - гарячий, знову пiде, а через хвилину вертається. Видно, що його то ганяло: або ж горiлка марудила, або розмова про давне не давала спокою. Молоде лице його почервонiло, очi потускнiли, вiн часто скидав своє пенсне, протирав i знову чiпляв на нiс.
– Григорiй Петрович! Здрзстуйте!
– хтось голосно i жирно привiтався до його, коли вiн знову вийшов був проходитись.
– Ви самi? Що ви тут сновигаєте?
– Нет, я с компанией. Ах, кстати. Ви бажаєте земляка бачить?
– Аякже! темляки та щоб не бажав. Хто вiн? Де вiн?
– замовив той же голос, так знайомий Рубцевi, а проте незвiсно чий.
Тiльки що мав був Рубець поспитати у Книша, хто такий, як на порозi халабудки появився Проценко, ведучи за руку здоровенного ситого чоловiка з червоним, як жар, лицем, блискучими очима i чорними усами. Рубець зразу пiзнав Колiсника. Той i голос, дзвiнкий та гудючий, такий i на зрiст високий та бравий. Тiльки наряджений iнакше. То було у довгiй суконнiй каптанинi, а тепер у короткополому сертуку, штани не синi китаєвi в чоботях, а рябi якiсь на випуск, чобiтки невеличкi, скрипучi, сорочка була з воротничками, на шиї золотий ланцюг вiд дзигарiв телiпається, на руках золотi перснi дорогими камiнцями грають.
– Антон Петрович! Слихом слихати, в вiчi видати! Скiльки лiт, скiльки зим!-гукав Колiсник, прискакуючи до Рубця, i полiз цiлуватися.
– Бач, де вони примостилися! Зiбрались утрьох земляки собi та й… чайок попивають. Добре. От добре. Вип'ю i я з вами чарочку ромку.
– Костянтин Петрович! А може, чайку?
– попитав Проценко.
– Нi. Чай сушить. Я от сього дива. Се по нашiй частi. А то i в земствi кажуть, що я мужик. Так уже мужиком i буду. Будьмо здоровi.
– I вiн зразу перехилив чарку.
– Ну, як же ви поживаете?
– запитав вiн у Рубця.
– Чув, службу перемiнили, по земству пiшли. По-моєму. Добре, їй-богу, добре. Клопiтна тiльки служба. Нiколи i на мiсцi не посидиш, ганяють тебе, як солоного зайця. Туди мiсток бiжи строїти, туди греблю гатити. Страх дiла! I в городi покiйно не посидиш. Воно як пани - всюди пани. Он i мої товаришi - вибрали собi панське дiло - сидять та пишуть, а ти, Колiсниче, котися. Куди стрiло, туди й брiло! Оце перед собранiєм тiльки й спочинеш. А там - гайда! З повозки i не злазиш.
– Одначе вам, Костянтин Петрович, повозка у прок iде, iч, як роздобрiли, - усмiхнувся Книш.
– Та гаразд, що я такий удався. А будь я сухий, не могучий? Калюка, дощ, лиха година, а ти мчишся. Дiло не стоїть. Ох! I забув попитатися, - повернувся вiн до Проценка.
– Бачили диво?
– Яке диво?
– спитався той, присмоктуючи холодний чай.
– Як яке диво?
– скрикнув Колiсник.
– Арф'янок! Ну й Штемберг! От вражий жид! От арф'янки - так так! Повногрудi - от! Куценькi платтячка - так! нiжки - такi, позатягуванi у блакитнi чулочки.
– Ну, вже й пiшов розписувати!
– знову увернув Книш.
– Е, це вже по його частi!
– додав i Проценко.
– Не вiрите? От побачите. Незабаром почнуть спiвати. Побачите.
Книш i Проценко почали реготатися, який Колiсник охочий до дiвчат.
– Було колись - кожна руба становись! А тепер що? Нiкчемний став. От так ще побазiкати, полюбуватися, а до дiла - нi к бiсу!
– одмагався Колiсник, наливаючи знову чарку рому.
У садку тим часом народ зашумiв, всi пустилися до вокзалу. Хтось гукнув: "Зараз будуть спiвати! Зараз!"
– О-о, ходiмо, ходiмо!
– заметушився Колiсник.
– Ну, чого його?
– умiшався Рубець.
– Хай уже iдуть молодшi. А нам, старим…
– Хiба i старого кров не грiє? Ходiмо.
– i, покидавши недопитки, усi кинулись чимдуж до вокзалу. Колiсник iшов уперед i тяг за руку Рубця, котрий нiяк не поспiшав за швидким i вертлявим своїм земляком. Проценко i Книш чимчикували з бокiв. Коло вокзалу була така давка i тiснота, що страх; неначе бджоли облiпили невеличкi вiчка своїх уликiв, так народу набилося коло кожного входу. Туди не по одному вступали, а, мов латами одiвшись, цiлою купою сунули. Посунулись за другими i нашi i зразу метнулися одбирати найвиднiшого мiсця. Якраз напроти дверей помощена була височенька примостка, на котрiй спереду рядком уже стояли арф'янки i прикро позирали то в той, то в другий бiк; у деякої непримiтна усмiшка пробiгала на устах, грала на блискучих очах. З усiх сторiн тiльки й чулося дивування.
– Он, ото Наташка. Середня. Дивiться. Дивiться-бо!
– крикнув Колiсник, упираючи очi на середню дiвчину. Невисокого росту, круглолиця, чорнява, наряджена у чорне оксамитне плаття, котре так iшлося до її бiлого, як снiг, тiла, вона, наче лiлiя серед пучка квiток, видiлялася серед своїх товаришок.
– У-у-у!
– загув Проценко.
– Вот скульптурность форм, вот мягкость и теплота очертаний!
– здивувавшись, каже вiн Колiсниковi.
– Ага. Не я казав? Не я казав? А що, неправда? На лобi мiсяць, на потилицi зорi! Козир - не дiвка!
– Постойте, постойте. Вона нагадує щось менi знайоме, - знову почав Проценко.
– Я десь когось на неї схожу бачив. О-о, дай, боже, пам'ять. Де я бачив таку?
– Нiгде! Нiгде в мирi, хiба, може, коли приснилася така!
– сказав Колiсник.
– I я десь бачив таку, та чорт його знає, не пригадаєш де, - додав Рубець, упиваючись очима в лице дiвцi. Та стояла i спокiйно переводила свiй гарний палючий погляд по людях. Ось вона стрiлась очима з Проценком. Тихе непримiтне дивування, схоже на страх, заблищало у її безоднiх зрачках, постать колихнулася, вона похнюпилась i зразу перевела очi у другу сторону.
– Їй-богу, я десь бачив!
– гукнув Проценко.
– Ат, кажете. Нiгде не бачили!
– одно своє Колiсник.
Кругом їх набилося народу - повернутися нiяк, а жара - дихати важко.
– Знаете шо? Ходiмо ми попiд ту стiну. Там на ослончику постановимося - не так буде жарко i все видно, - сказав Колiсник i напрямився. Другi за ним.
Насилу пробралися i тiльки що постановились, як роздався забiй на роялю - ознака, що незабаром почнеться пiсня. Народ, що досi переговорювався, Зразу замер-затих, чутно було, як муха лiтала. Серед тiї тишi виразно бринiли тонкi голосники роялю. Аж ось зразу понад головами грянула маршова: