Повод для паники

Мыслил Кауфман столь неординарно, что был способен извлечь выгоду даже из совершенно непригодных вещей. Самое любопытное, что, общаясь с ним, я ощущал, как постепенно приобретаю аналогичный взгляд на мир, заражаюсь этим странным мировоззрением, при котором невольно начинаешь задумываться над вопросами, раньше в голову не приходившими. Варварский практицизм – так охарактеризовал я учение, ненавязчиво преподаваемое мне дядей Наумом. Варварски разломать сложный, а ныне бесполезный агрегат, чтобы извлечь из него одну-две простые и практичные детали. Или наоборот – отбросить все детали, а лишенный начинки агрегат приспособить для каких-нибудь нужд: сбора воды, разведения огня, хранения припасов… Но обо всем этом я узнал позже. В первый же день постижения мной науки варварского практицизма я выдвинул лишь робкое предложение удлинить ручку топора – и удар, дескать, станет сильнее, и вид оружие обретет внушительнее.

Наум Исаакович мое рационализаторство охотно поддержал.

– Отличная идея, молодой человек! – одобрительно закивал он. – Ваше мышление адаптировалось к новым реалиям, и это не может не радовать. Я в вас определенно не ошибся. Мы с вами составляем прекрасную команду для выживания в это смутное время. Нам таки непременно надо держаться вместе. Как считаете?

Я согласился. Уж в чем в чем, но в командной игре капитан Гроулер знал толк. И пусть в этом экстравагантном коллективе верховодил не он, состав игроков ему определенно нравился. Если бы еще не колючий взгляд и вечные колкости Каролины, наша команда и вовсе сошла бы за идеальную.

Наскоро пообедав и кое-как разогнав по домам любопытных «апостолов», мы решили продолжить совместный рейд, отправившись по улице в противоположном направлении. До самой ночи раздавался над поселком треск раздираемого топором полимера, но вместе с этим слышался и другой, более жизнерадостный звук – атмосфера вокруг постепенно наполнялась человеческими голосами. И пусть это были в основном лишь испуганные возгласы, меня они радовали куда сильнее, чем гнетущая тишина, что царила здесь вчера.

Ближе к вечеру наша команда столкнулась с уже знакомыми всем нам личностями.

Можно было не отвлекаться и пройти мимо этого дома – ни криков, ни грохота оттуда не раздавалось. Однако дядя Наум предпочел потратить несколько минут и проверить, все ли обитатели подозрительно тихого жилища живы-здоровы. После настойчивых стуков в дверь никто не отозвался, и пока Кауфман продолжал безуспешные попытки переговорить с хозяевами, его дочь заглянула за угол, после чего позвала нас.

– Так вот где живет наша подруга Гертруда Линдстром, – заметила Каролина, указывая на оранжерею, примыкающую к тыловой части дома. За прозрачными панелями из меркурианского кварца красовались сотни распустившихся цветочных бутонов всевозможных размеров и оттенков. – Давно хотела взглянуть на ее розы, о которых она всегда рассказывала возле стоянки инскона. Куда же хозяйка подевалась? Вчера была практически единственной, кто на свободе бегал, а сегодня пропала.

– Теперь догадываюсь, где она вышла на свободу. – Я подошел к вентиляционному люку в боковой стене оранжереи, приподнятому для притока свежего воздуха. В подтверждение моей догадки под люком был приставлен стульчик, на который вскарабкивалась низкорослая Гертруда, прежде чем протиснуться в лазейку. Еще одна тайна раскрыта.

– Зайдем, папа? – осведомилась Кэрри у озадаченно почесывавшего затылок отца.

– Будет-таки неприлично без приглашения… но зайдем, – подумав, согласился тот. – Надо убедиться, что с любезной госпожой Линдстром все в порядке.

– Я – первый! – не терпящим возражения тоном сказал я. Кто знает, что случилось со взбалмошной Гертрудой за истекшие сутки, и не притаилась ли она под сенью розовых кустов, обезумевшая и готовая расправиться с любым, кто посягнет на ее владения.

– Как пожелаете! – скривила губки Кэрри. – Только дайте сюда топор – с ним Гертруда вас на чай точно не позовет. Это ведь она вчера кричала на всю округу, что вы – жестокий убийца, разгуливающий на свободе?

– Так и есть, – подтвердил я, мысленно проклиная крикливую госпожу Линдстром и ее отнюдь не голословные обвинения в мой адрес. – Но обычно я обхожусь без топора, поэтому…

– Достаточно, молодые люди! – с немым укором посмотрел на меня Кауфман, а дочери он погрозил пальцем, словно невоспитанному ребенку. – Ведите себя пристойно! Сколько можно создавать конфронтации из-за пустяков?

– Ничего себе пустяки! – пробубнила Каролина. – Он убил человека голыми руками, и ему все сошло, как с гуся вода. А ты только свою колесницу из гаража выгнал, так сразу в Желтый Список!

– Давай не будем сейчас об этом, хорошо? – нарочито мягко попросил ее отец. Похоже, он вообще не умел повышать голос. Однако скрывать чувства – тоже. Я услыхал про Желтый Список, когда уже протискивался в оранжерейный люк, но не выдержал и удивленно обернулся. Взгляд Наума Исааковича смущенно блуждал, а на лице опять играли, сменяя друг друга, разнообразные чувства. И опять среди них отсутствовала радость. Да, весьма и весьма любопытные вещи сообщила Кэрри. Тихий и добродушный человек – такое впечатление сложилось у меня о соседе за эти два дня – умудрился-таки когда-то совершить правонарушение и угодить в Желтый Список хранителей закона – маршалов. Я, правда, толком не расслышал, по какой причине, но уточнять момент был неподходящий – мы вероломно проникали в чужие частные владения.

В маленькой, утопающей в цветах оранжерее Гертруды Линдстром благоухали розы, отчего голова моя слегка закружилась. Тропинки промеж насаждений были предельно узкими, и я, из опасения сломать по неуклюжести какой-нибудь бесценный куст, шагал осторожно, стараясь не задевать хрупкие стебли и нежные бутоны. Крупногабаритный троглодит Гроулер смотрелся в цветочной оранжерее еще нелепее, чем пресловутый слон в посудной лавке.

Оглядевшись, я удостоверился, что Гертруда не притаилась в засаде с целью размозжить мне голову цветочным горшком, после чего махнул рукой Кауфманам, и они, помогая друг другу, забрались в оранжерею следом за мной. Топор предусмотрительная Каролина оставила во дворе.

– Какое дивное местечко, право слово, – комично поводив носом по воздуху, заметил Наум Исаакович. – Цветочки – это так славно. Однако с практической точки зрения они совершенно бесполезны. Кушать их я бы вам не рекомендовал даже в самый жуткий голод. У нас в курятнике ароматы, конечно, не столь изысканны, но сегодня они вселяют в меня гораздо больше оптимизма, чем эта божественная, но, к сожалению, умирающая атмосфера. Если бы дядя Наум и взялся выращивать что-либо у себя на заднем дворе, так только капусту или картошку. Те хоть и отвратительно цветут, зато гарнир из них к курятине отменный. Эх, поздновато вспомнил об этом!

– Ты не романтик, папа, – с укоризной произнесла Каролина, нюхая розовый бутон и прикрыв глаза от наслаждения. – Ты ценишь материальное, но часто пренебрегаешь духовным. Так неправильно – я сто раз тебе об этом говорила.

– Что поделать, если я родился законченным прагматиком, – печально вздохнул Наум Исаакович. – Твоя мама Стефания Леонидовна, покойся она с миром, меня всю жизнь в этом упрекала, а что толку?.. Но признаю: розочки любезной госпожи Линдстром все же хороши. Таки жаль, что природа не додумалась превращать их в хрустящие сочные кочаны.

Раздавшийся откуда-то из дома заливистый смех Гертруды пресек начатую было дискуссию о материальном и духовном.

– Весьма странно, – удивленно вскинул брови дядя Наум. – Ей смешно! – Смех Гертруды повторился, на сей раз громче и продолжительнее. – Действительно, смешно! Идемте-ка, молодые люди, проверим, все ли там в порядке.

С Гертрудой все было в полном порядке, и она действительно чувствовала себя счастливой. Согласно древнему выражению, единицей измерения человеческого счастья принято считать небесные уровни, коих якобы всего семь. Неизвестно, на каком небе пребывала в данный момент Гертруда, но наверняка не ниже шестого. Ее смех был столь беззаботен и легок, что просто выпадал из общего фона паники и страха, царивших снаружи. «Умом тронулась», – уверенно решил я еще до того, как увидел хозяйку дома, и ошибся. Действительность оказалась куда интереснее.