Поводыри на распутье
Шрифт:
– Вечером мне звонили главы почти всех представительств, – продолжил президент «Науком». – Верхолазы беспокоятся.
– Меня обвиняли?
– Открыто – нет. Но намекали, что ты не справляешься.
– Это Моратти, – усмехнулся Кауфман. – Хорошо, что ему не пришло в голову обвинить меня в организации беспорядков.
– Только не говори, что это твоих рук дело, – пробормотал Старович.
– Не скажу даже вам, – отрезал Мертвый. – Мне еще надо отмыться от обвинений в некомпетентности.
– То есть ты на самом деле проспал Аравию?
– С некоторой точки зрения да. –
– Ты знал, что в Анклаве работают провокаторы?
– Предполагал.
– И не мешал им?
– Я их искал…
– Но недостаточно активно, – продемонстрировал проницательность Холодов. – Ведь так?
– Так, – кивнул Кауфман.
– Но почему? – искренне изумился Старович.
Финансовый директор, привыкший к продуманным и надежным схемам, не мог понять, что заставило Мертвого вести себя столь неосмотрительно.
– Потому что до определенного момента их действия меня устраивали, – довольно жестко произнес Кауфман.
– Что значит «устраивали»? Мы говорим о беспорядках! О бунте! Это плохо со всех точек зрения.
– С моей точки зрения все, о чем ты говоришь, вполне нормально.
– Макс, ты совсем свихнулся?
Ни один человек в мире, исключая Старовича и Холодова, не посмел бы говорить с Мертвым подобным тоном и использовать подобные выражения. Мстительность Кауфмана давно вошла в поговорку, а уж такие слова он мог расценить как высочайшее оскорбление. Однако финансовому директору «Науком» дозволялось многое.
– Гена, – устало проронил Мертвый, – твои дети сейчас в Аравии?
– Нет.
– Там горят твои дома? Твои мобили?
– Нет.
– В таком случае расслабься и не пытайся судить о вещах, которых не понимаешь.
– Макс, думаю, ты должен объяснить Гене свои мотивы, – примирительным тоном произнес Холодов. – Ты же видишь, что он нервничает.
И отхлебнул кофе.
– Хорошо, – вздохнул Мертвый и демонстративно взглянул на золотые наручные часы.
Кауфман, единственный из присутствующих, не был подключен к сети, не вживил себе «балалайку», а потому был вынужден пользоваться суррогатами: часами, коммуникатором.
– Если тебя свалят, у нас возникнут серьезные проблемы, – пробурчал Старович.
Ему было немного стыдно за проявленную несдержанность.
– Любой Анклав – это пороховая бочка, – негромко начал Кауфман. – Подавляющая масса жителей мечтает ворваться в зону корпораций и разграбить ее. Там чистая вода и чистая еда, роскошные женщины и большие деньги. Там, в корпоративных зонах, в представлении большинства жителей Анклава, течет настоящая
жизнь. И они, не задумываясь, убьют за нее. Убьют ради шанса войти в элиту.– Но это невозможно!
– История знает немало примеров удачных революций. Восставшая чернь сносила правящую элиту и формировала новую власть. Разумеется, собственно чернь использовалась в качестве пушечного мяса и после кровавого пира возвращалась в исходное состояние…
– Вот именно! Неужели они не понимают, что дорогу наверх следует прокладывать способностями и талантом, а не трупами? – Старович помолчал, подумал и сам себя поправил: – Не только трупами.
– Гена, ты действительно думаешь, что все люди на Земле такие же умные, как ты?
– А во время беспорядков вообще никто не думает, – подал голос Холодов. – Некогда. Надо убивать.
– Мы не можем предотвратить бунты – недовольство своим положением естественно, – продолжил Мертвый. – Но мы можем управлять ситуацией, стравливать людей между собой. Аравию с Кришной. Урус с Шанхайчиком. В результате нападения на корпоративные территории происходят значительно реже, чем должны бы.
– Но при этом гораздо ожесточеннее, – заметил Холодов.
– Что дает нам право использовать при подавлении бунта любые средства, – с улыбкой закончил Кауфман. – А это, в свою очередь, приводит к уменьшению потерь среди безов.
– Жестоко, – после короткой паузы пробормотал Старович.
Главный казначей оружейной корпорации не страдал наивностью. Умный, циничный, блестящий профессионал, действиями которого восхищались лучшие финансисты мира, он был достаточно жесток, но в своей области. В битвах котировок и сражениях долгосрочных обязательств ему не находилось равных, на этих полях Старович считался Александром Великим, гениальным завоевателем, не знающим жалости к побежденным. Однако в вопросах настоящей войны Геннадий не был силен. Нельзя сказать, что высказывания Мертвого стали для Старовича откровением, но впечатление они произвели.
– Небольшой, грамотно спланированный и правильно проведенный бунт является необходимой частью повседневной жизни Анклава. – Кауфман помолчал. – Аравия подошла к черте. Если бы я помешал людям Моратти раскачать ее, то потерял бы время и через пару недель получил бы массовые беспорядки минимум на четырех территориях и атаку на зону корпораций.
– А что ты имеешь сейчас?
– Я недооценил парня, который занимался организацией бунта, – признал Мертвый. – Я рассчитывал, что вчера ситуация полностью нормализуется, но отравление пищевой фабрики спутало карты.
– И это все?
– А что я еще могу сказать? – огрызнулся Кауфман. – Что постараюсь вернуть жизнь Анклава в нормальное русло? Постараюсь. Что постараюсь обойтись без лишних жертв? Постараюсь. Я знаю, какой ор стоит на новостных каналах…
– Я как раз вывел несколько заголовков, – пробурчал Холодов. – Уверен, тебе будет интересно.
Мертвый поморщился, но послушно уставился в настенный монитор.
«Москва в огне!» «Кауфман привел Анклав в тупик!» «Массовые жертвы!» «Уличные бои в Аравии!» Фотографии, видеоролики, тексты «аналитических» статей, интервью с беженцами…