Повседневная жизнь Москвы в XIX веке
Шрифт:
Еще через несколько месяцев генерал-губернатор был отставлен. Благовидным поводом для этого стал семейный скандал: дочь Закревского с его официального, генерал-губернаторского разрешения, не будучи разведена, вышла замуж вторично. Дело открылось и московский «паша» был с треском уволен. Произошло это 23 апреля 1859 года, в День святого Георгия, когда, как острили москвичи, «всегда выгоняют скотину».
Самым популярным из московских градоначальников и, кстати, долее всех просидевшим на должности был князь Владимир Андреевич Долгоруков, который занимал свой пост более тридцати лет: с 1859 до 1891 года. Именно в его честь по решению Думы впервые одна из городских улиц была переименована в Долгоруковскую.
Очень уже немолодой (когда «вступил на московское княжение», ему было 49 лет, что по меркам XIX века было почти старостью), князь до конца дней сохранял великолепную выправку и молодцеватость. Он был маленький, коренастый, носил каштанового цвета парик, подкрашивал закрученные кверху усы и отличался характерным прищуром. Появлялся он всегда затянутым в мундир, в эполетах, с многочисленными
Князь Владимир Андреевич Москву очень любил, знал досконально, вникал во все мелочи и правил «по-отечески» — добродушно и без формальностей, «не по закону, а по совести». В городе его звали «Хозяином» и души в нем не чаяли.
У себя, в генерал-губернаторской резиденции, князь устраивал и рауты на Рождество, и большие приемы в последний день Масленицы, и многолюдные вечера по самым различным поводам, удивляя гостей широтой московского гостеприимства. «Нигде и ни у кого… не стояло столько экипажей, как перед генерал-губернаторским домом. Объявлена ли Высочайшим указом помолвка кого-либо из великих княжон, приехал ли эмир Бухарский, заехал ли посол немецкий — хозяин Москвы уже зовет всех к себе на бал, обед или раут, сам с дежурным адъютантом принимает гостей на пороге парадных комнат и своею приветливостью и ласкою обвораживает всех. А там, в залах, залитых светом от многих сотен канделябр, люстр и ламп, уже шумит нарядная толпа, стоят открытые буфеты, льется шампанское, несутся звуки музыки, и долго своих господ ждут внизу, в обширной передней, ливрейные лакеи, а на улице — кучера с экипажами, выстроившимися в два ряда по Тверской улице вниз до Охотного ряда и вверх за Страстную площадь» [122] .
122
Маркелов К. На берегу Москвы-реки // Первопрестольная: далекая и близкая. Москва и москвичи в литературе русской эмиграции. Т. 2. М., 2003. С. 36.
Долгоруков также непременно посещал все университетские акты и благотворительные концерты, все вообще сколько-нибудь заметные городские события и был их неотъемлемой принадлежностью, причем, что любопытно, его присутствие, в силу присущего ему добродушия, никогда не вызывало никакого стеснения и натянутости.
Однажды (зимой 1869 года) участники московского Артистического кружка устроили на Масленицу костюмированный бал, во время которого решили посмеяться над цензурой в особой «литературной кадрили», «все участники которой должны были быть загримированы и одеты с намеками на то или другое направление наличных московских и петербургских газет» [123] . Сперва участники кадрили танцевали чинно и прилично, а потом вдруг кое-кто принялся выделывать фигуры канкана. Тотчас из особой «наблюдательной ложи» раздался звонок, музыка смолкла и виновные поплелись к барьеру этой ложи, где им было сделано «первое предупреждение». Музыка зазвучала вновь и все повторилось, как в первый раз. После «третьего предупреждения» виновных танцоров взяли под руки и под звуки марша вывели из состава кадрили и из танцевального зала. Это символизировало закрытие газеты после третьего цензурного запрещения. Все это происходило на глазах у генерал-губернатора князя Долгорукова — и смеялся он едва ли не громче всей остальной публики.
123
Соколова А. И. Комический случай с П. И. Чайковским // Исторический вестник 1910. № 2. С. 559.
Долгоруков был страстный театрал и обязательно бывал на всех московских бенефисах (даже сердился, если его не приглашали). На Масленицу, на Вербу и на Пасху он обязательно выезжал на гулянья в открытом экипаже и показывался публике, учтиво раскланиваясь направо и налево в ответ на многочисленные приветствия. Впрочем, чаще его можно было увидеть в неформальной обстановке: он каждое утро пешком, безо всякой охраны, прогуливался по Тверской.
В Москве князя очень уважали, и многие конфликты улаживались исключительно его тактом и авторитетом. Под конец жизни он разорился, так как жил не по средствам и полностью израсходовал на балы, вечера и приемы не только все казенные суммы, отпускавшиеся ему на представительство, но и собственное многомиллионное состояние.
В 1891 году, вскоре после тридцатилетнего юбилея своего московского губернаторства, небывало пышно отпразднованного в городе, он был отставлен императором, уехал за границу и через несколько месяцев умер — как всякий, кто внезапно оказался оторван от привычной ему жизни. После смерти его вещи были распроданы с аукциона и долго еще потом попадались в лавках на Сухаревке и Толкучке.
На место Долгорукова был прислан из Петербурга великий князь Сергей Александрович, — и не пришелся ко двору. Москва так и не смогла ему простить отставки «Хозяина», к тому же великий князь был чужак, петербуржец, держался (будучи от природы человеком застенчивым и закрытым) сухо и неприветливо, «по-столичному», в городе бывал нечасто,
предпочитая свою резиденцию в Нескучном, а летом подмосковное Ильинское, без охраны не появлялся (на что имел основания — в 1905 году его взорвал эсер Каляев). Его считали гордым, мелочным, обидчивым, за глаза обвиняли в Ходынской трагедии, — словом, не любили…Важную роль в московской жизни играло городское самоуправление, появившееся еще во времена Екатерины Великой. Ее органом была Дума, именовавшаяся до 1862 года Общей и Шестигласной. Общая была законодательным органом, а Шестигласная, называвшаяся так потому, что включала в себя шесть человек, — исполнительным. Во главе исполнительной думы стоял городской голова, чаще всего состоятельный купец (хотя бывали на этом месте и дворяне, в том числе титулованные — князь А. А Щербатов, князь В. А Черкасский, князь В. М. Голицын, известный общественный деятель Б. Н. Чичерин и др.).
Занималась Дума вопросами формирования городского бюджета, строительства, городского благоустройства и благообразия, транспорта, просвещения, благотворительности и т. п. Размещалась Дума первоначально в трех небольших комнатках в здании присутственных мест (на его месте позднее было выстроено специальное здание городской думы, более известное теперь как Музей Ленина). Вообще в этом здании, как и располагавшемся по другую сторону китайгородской стены губернском правлении, сосредоточивались почти все московские власти: здесь находились гражданская и уголовная палаты (то есть суды) и долговая тюрьма, известная как «Яма».
В 1862 году городская дума была реорганизована в Общую (законодательную) и Распорядительную, а еще через десять лет она стала называться просто городской думой, при которой состояла городская управа (исполнительный орган). В этот период размещались они в одном из домов графов Шереметевых на Воздвиженке.
Заседали в думе выборные представители городских сословий, называвшиеся «гласными». Выборы гласных производились раз в четыре года. Право голоса имели москвичи-домовладельцы. Всего было чуть больше двадцати тысяч избирателей, в том числе немало женщин. Распоряжался выборами городской голова. Избиратели входили в зал для голосования по билетам, удостоверявшим их полномочия. Каждого сопровождал служащий городской управы с мешком шаров. Вдоль стен стояли ряды баллотировочных ящиков (для каждого кандидата свой). В каждом ящике было два отделения — правое избирательное и левое неизбирательное. Над ящиком (для тайности голосования) было устроено что-то вроде рукава из черной мягкой ткани. Нужно было всунуть в него руку с поданным шаром и скрыто опустить в ту или иную дырку. Об уровне «сознательности» голосующих свидетельствует такой случай. Однажды на выборы явился купец, имевший право на два шара: свой и по доверенности от жены. Обойдя ящики, он с самым довольным видом заявил, что поступил по справедливости и никого не обидел: в каждом ящике один шар клал налево, другой направо.
По истечении времени голосования производился подсчет и объявлялся результат. Несмотря на отсутствие политических партий, на выборах шла оживленная борьба между кандидатами и вообще бушевали нешуточные страсти, хотя большинству горожан ни до выборов, ни до самой Думы не было, правду сказать, никакого дела. Большинство москвичей даже вряд ли могли бы вот так с ходу сказать, кто у них городской голова, не говоря уже о гласных — видимо, дела в городе шли хорошо и все было как следует (вспомним графа С. Г. Строганова). В итоге большая часть московских городских голов девятнадцатого века, всех этих Куманиных, Мазуриных, Колесовых, Гучковых, как бы ни радели они о преуспеянии города и какими бы достойными людьми сами ни были, была прочно, хотя и незаслуженно, забыта Москвой. Не стал исключением и Сергей Михайлович Третьяков, брат и душеприказчик знаменитого создателя Третьяковской галереи, занимавший свой пост полтора срока. Вошел в московское предание лишь один городской голова — энергичный и даровитый Николай Александрович Алексеев.
Представитель известного и состоятельного купеческого рода (из которого вышел, между прочим, и знаменитый режиссер Константин Сергеевич Алексеев, по сцене Станиславский), владелец золотоканительной фабрики, Николай Александрович в 1880 году был избран гласным городской думы, а через пять лет стал головой и занимал этот пост два срока.
«Высокий, плечистый, могучего сложения, с быстрыми движениями, с необычайно громким, звонким голосом, изобиловавшим бодрыми, мажорными нотами, Алексеев был весь — быстрота, решимость и энергия» [124] и фактически единолично вел все городские дела, заменяя собой всю городскую управу Именно при нем сдвинулись с места многие дела, годами лежавшие в канцелярии Думы, и были разрешены долгожданные и насущные городские вопросы: вокруг Александровского сада возникла ажурная решетка на месте дощатого забора, было начато асфальтирование тротуаров, значительно расширена Мытищинская водопроводная система, начато строительство канализации — мера, которая положила начало радикальному превращению Москвы из «большой деревни» в благоустроенный столичный город. По настоянию Алексеева было принято постановление Думы, запрещающее возводить новые деревянные дома в пределах Бульварного кольца, — что, по мысли автора, должно было вскоре естественным образом облагородить облик городского центра. Рассказывали, что, когда в центре случался пожар, Алексеев, узнав, что гибнет очередная деревянная постройка, даже потирал довольно ладони и говорил: «Ну вот, еще одним уродом меньше!»
124
Богословский М. М. Москва в 1870–1890-х гт. С. 418.