Повседневная жизнь России в заседаниях мирового суда и ревтрибунала. 1860-1920-е годы

ОТВЕТЧИК. Разве я могу знать всех, кто бывает у меня в лавке? А если б я знал, то какая надобность мне укрывать его от вас или от господина судьи?

ИСТЕЦ. Он вышел из твоей лавки, значит, он и украл, а ты должен меня удовлетворить. Помилуйте, господин судья, у меня паралич…

СУДЬЯ. Позвольте… По-вашему, выходит, что кто вышел из его лавки, тот и украл ваш кошелек? Так?

ИСТЕЦ. Точно так.

СУДЬЯ. Но ведь и вы тоже вышли из его лавки.

ИСТЕЦ ( смутившись). Помилуйте, господин судья, стало быть, я должен заплатить штраф, что неправильно требую? Я не могу доказать, у меня паралич, я больной человек. ( Обращается к купцу.) Откуда я заплачу тебе штраф, я получаю только одиннадцать рублей?!

СУДЬЯ. Позвольте, позвольте! Никто с вас денег не требует, с вас только просят доказать законность вашей претензии.

ИСТЕЦ. Помилуйте, господин судья, откуда я ему заплачу? Я больной человек…

ОТВЕТЧИК. Да мне не требуется ваших денег, я сам готов дать вам рубль серебра, чтобы, значит, покончить эту материю.

СУДЬЯ ( истцу). Что же, вы довольны?

ИСТЕЦ. Покорнейше благодарю, ваше благородие, очень доволен. ( Низко кланяется судье и потом купцу.) Покорно благодарю, весьма доволен, я больной человек.

Мировой судья предлагает обоим расписаться в книге. Истец и ответчик расписываются.

ИСТЕЦ. Господин купец! Вы мне сейчас рублик пожалуете?

ОТВЕТЧИК. Теперь со мной нет, сейчас сбегаю домой и принесу сюда.

СУДЬЯ. Не угодно ли, я вам дам, а вы потом мне пришлите.

Купец, взявши от судьи рубль, передает его господину с усами. Между тем, вышедши из-за решетки, купец встречает в числе зрителей своего знакомого, берет у него рубль и возвращает судье.

Влопался

Полиция доставила мировому судье 35-го участка Санкт-Петербурга (середина 1870-х годов) А. Д. Дурново протокол, в котором излагалось, что околоточный надзиратель Гротинг, взойдя в квартиру прусской подданной Агаты Целес, увидел там в одной рубашке и в нижнем белье в нетрезвом виде человека. На вопрос: «Кто вы?» тот ответил: «Второй гильдии купец Громов». Околоточный пригласил его в участок для удостоверения личности, но он не шел, сопротивлялся. Тогда околоточный призвал трех дворников, и те на руках принесли его, Громова, раздетого в участок. При этом он дорогой кричал: «Караул, режут, грабят!» А в участке называл околоточного городовым, говорил: «Удивляюсь, зачем господин Трепов держит такого надзирателя», что он имеет право кричать, потому что «сам платит господину Трепову жалованье». Из участка Громова направили для вытрезвления в часть, а утром водворили по месту его жительства.

Далее пристав просил судью возвратить ему протокол о Громове, «произведшем шум ночью», необходимый ему «для представления к имеющейся уже о Громове переписке». Так как разбирательство по протоколу уже было назначено, то судья выдал полиции копию с него.

Судья ( поверенному Громова дворянину Поганько). Признаете ли вы вашего доверителя виновным в возводимом на него полицией обвинении?

ПОГАНЬКО. Нет, напротив, я прошу наказать уголовным порядком околоточного надзирателя за насилие, самоуправство и обиды, какие он сделал Громову.

СУДЬЯ. Так расскажите, как это случилось?

ПОГАНЬКО. Громов зашел поздно вечером случайно в квартиру Целес…

СУДЬЯ. Он — ее знакомый или родственник?

ПОГАНЬКО. Нет, в ее квартире живет, в комнате, женщина, которая пригласила Громова к себе. Некоторое время спустя женщина отпросилась у Громова разменять двадцатипятирублевку. Ушла, а он остался в ее комнате один. Вдруг входит околоточный и грозно обращается к Громову с вопросом: «Кто ты такой?» Громов ответил ему: «Второй гильдии купец Иван Федоров Громов». — «А зачем ты здесь?» — «За тем же, за чем, я полагаю, и вы пришли, — ответил он, думая, что господин Гротинг за тою же, как и он, надобностью. — Будьте повежливее, а не тыкайтесь», — добавил Громов. «Как ты, бородач ты этакий, смеешь мне так говорить? Я — околоточный надзиратель». «Не знаю, — сказал Громов, — но не ругайтесь». — «Так одевайся же, поганый купчишка, и пойдем в участок». — «Нечего мне там делать». — «Ты не рассуждай, а одевайся скорей». Он схватил Громова за рукав и стал тормошить. «Позвольте получить хоть сдачу; дайте одеться да скажите, наконец, за что вы меня тащите?» — «Удостовериться в звании. Ты, может, поляк какой!» — ответил Гротинг и, ничего не слушая, кликнул дворников и приказал им тащить Громова. Те взяли его, кто за руки, кто за ноги, и понесли раздетого по улицам. Кроме того, когда он не хотел идти, его связали веревками. Но он не буянил, не шумел. Немного выпивши, точно был.

СУДЬЯ. Он, значит, барахтался, если его связали?

ПОГАНЬКО. Да, не желал идти. Он говорил господину Гротингу: «Мой дом виден отсюда, ведите меня туда и узнаете, что я говорю правду». В участке он тоже показывал, что живет рядом, и просил отпустить его. Пристав ответил ему: «Вас проводят». Он думал — домой, а его свели в часть, где он и ночевал. По закону же никто не может быть задержанным без постановления суда.

СУДЬЯ. Называл Громов околоточного «городовым»?

ПОГАНЬКО. Нет. Да и ежели бы назвал, так это ничего не значит. Он и есть старший городовой.

ГРОТИНГ. Несправедливо. Я отправляю офицерскую службу, значит, не городовой. Да Громов еще бранил меня.

СУДЬЯ. Говорил Громов, что платит жалованье господину Трепову?

ПОГАНЬКО. Нет, не говорил. Написать они могли после все, что им вздумалось. Громов протокола не подписывал.

СУДЬЯ. Громов вносит подати, поземельные и прочие повинности в Думу и ее член?

ПОГАНЬКО. Да, вносит, как и все купцы.

СУДЬЯ. Может быть, Громов, говоря, что платит господину Трепову жалованье, разумел свои взносы в Думу, которая на городские суммы содержит полицию?

ПОГАНЬКО. Разуметь-то это всякий разумеет, только Громов ничего этого не говорил.

СУДЬЯ. Городовой был в комнате, где был Громов вместе с Гротингом?

ПОГАНЬКО. Не был. Если бы Гротинг вошел с городовым, Громов и знал бы, что они по службе. А как Гротинг взошел один, то иначе нельзя было и думать Громову о нем, как то, что он ему заявил. «Покажи, — говорит Гротинг, — паспорт». А где же было Громову его взять? В Петербурге никто не ходит по улицам с паспортом в кармане, чтобы на всяком месте, в каждом доме показывать его полиции. Да этого, я думаю, нигде в целом свете не требуется. А тут человека, живущего через дом, за углом, потащили раздетого по улице, связали ему руки. Он, разумеется, принужден был кричать, и его развязали по настоянию публики, проходившей мимо. Публики было немало, да никто не захотел идти с ним на суд полиции, это всякому неприятно.

СУДЬЯ. Долго просидел Громов под арестом?

ПОГАНЬКО. До 12 часов другого дня. Из полиции Казанской части его отправили в 3-й участок Спасской части, где он живет, для отдачи, точно на смех, под благонадежное поручительство, как преступника! Там это исполнили, а переписку вернули назад.

СУДЬЯ. И никакого шуму, вы говорите, не было в квартире Целес, когда околоточный пришел?

ПОГАНЬКО. Нет, совершенно тихо было. Когда Громов очутился на свободе, он пришел к приставу, господину Юнгу, спросил, в чем его обвиняют, и просил показать ему протокол. Но господин Юнг сказал ему, что отослал протокол к начальнику секретной полиции господину Жерве. Громов отправился к господину Жерве, который объявил ему, что передал протокол обратно господину Юнгу, от которого все зависит, и велел от себя передать господину Юнгу, чтобы побывал у него. Был ли он или нет — не знаю.

СУДЬЯ. Да о чем же был протокол у господина Жерве?

ПОГАНЬКО. Об оскорблении будто бы Громовым обер-полицмейстера. Громов пошел опять к господину Юнгу, который предложил ему зайти вечером. А вечером смилостивился, сказал, что из снисхождения кончает это дело, и посоветовал извиниться перед околоточным, что Громов и исполнил.

СУДЬЯ. Зачем же он, считая себя не только правым, но и обиженным, хлопотал в полиции об окончании дела?

ПОГАНЬКО. Он — человек несведущий, семейный. Боялся огласки — своего пребывания у женщины и поручительства. Он думал, что находится под домашним арестом, и что его на всю жизнь отдали на поруки. На другое утро он просил господина Юнга снять с него поручительство, и господин Юнг при нем же велел писцу послать об этом бумагу.