Повседневная жизнь российских жандармов

— Так ли это?

— Так точно, ваше превосходительство! — неизменно отвечал Мартынов.

После этих успокоительных слов бумага подписывалась. Подпись генерал-лейтенанта была такой тонкой и мелкой, что иногда Мартынову казалось, что ее на бумаге и вовсе не было. «Пинхус» также любил, чтобы сперва докладывались самые важные документы, а менее значительные — в самом конце.

К одиннадцати часам в отделении появлялся вахмистр Галочкин, «почтенный и неглупый человек — лукавый царедворец — и докладывал нам, что его превосходительство изволят сейчас сойти вниз». Сотрудники отделения понимали, что Секеринский, «окончивши фриштик» и напившись кофе, скоро спустится из своей квартиры в канцелярию и в сопровождении своего заместителя Кузубова и «лукавого царедворца» Галочкина будет торжественно обходить кабинеты управления. «Пинхус» обожал эти торжественные обходы и был не на шутку огорчен, если кто-нибудь из свиты не выдерживал подобающей моменту торжественности.

Обход был молниеносным. Секеринский шел быстрыми, но легкими шажками, задавал незначительные вопросы, не слушал ответы и был озабочен единственным: чтобы все у него шло гладко и, упаси Бог, не было нареканий со стороны вышестоящего начальства. После обхода он возвращался в свою квартиру, а оттуда уезжал куда-то на весь день. Впрочем, мы выше уже сообщали, куда.

К пяти часам все офицеры заканчивали работу и расходились по домам. В управлении оставался Мартынов и дежурные унтер-офицеры. Адъютанту по секретной части надлежало подготовить к вечернему докладу Секеринскому все исходящие и отработанные за день бумаги. Секеринский, по возвращении из города, не обращая внимания на то, что голодный Мартынов уже давно ждал его с докладом, ложился на «полчасика», то есть, как правило, на целый час, отдохнуть и только часам к семи вечера приглашал адъютанта к себе. Как и утром, все начиналось с вопроса: «Так ли это?»

После доклада Мартынов сдавал документы дежурному писарю для отправки, усталый и голодный шел домой, наскоро обедал и снова возвращался в управление (вот почему «Пинхус» рекомендовал ему снять квартиру поближе к управлению!). Теперь предстояла подготовка к ночному докладу всей входящей почты. Пока Мартынов корпел над почтой, Секеринский снова куда-то (!) уезжал и возвращался очень поздно. Возвратившись, он первым делом бросал взгляд на вешалку и висевшие там офицерские шинели и спрашивал у дежурного унтер-офицера: «Чья шинель?» Секеринский любил, когда его сотрудники задерживались на работе во внеурочное время и очень сердился, когда на вешалке не было ни одной шинели. Некоторые ловкие офицеры приходили в управление незадолго до появления Секеринского, вешали шинели и уходили, как только «Пинхус» поднимался наверх в свою квартиру. Такие «ревнивые к службе» жандармы были у него в большом почете [101] .

101

О, патриархальность нравов и государственный подход русского начальства! О, преемственность традиций и неуклонность в бдении! Как это оказалось близко и знакомо нам, работавшим в спецслужбах 60–70 лет спустя после Секеринского и Мартынова!

Из вышеизложенного следовало, что личной жизни у адъютантов Секеринского по секретной части не было. По воскресным и праздничным дням Мартынова вызывали в управление, чтобы, к примеру, принять арестованного, присланного под конвоем откуда-нибудь из провинции. Провинция часто путала и направляла арестованного не по принадлежности, и тогда Мартынову нужно было оформлять на арестованного новые документы и заботиться о том, чтобы он попал в нужное место.

Кроме входящих и исходящих, адъютант должен был просматривать переписку с внешним миром лиц, находившихся в предварительном заключении, контролировать передачи к ним и заботиться о денежных переводах на их имя. «Сколько швейцарского шоколада и других деликатесов я пересмотрел в доме предварительного заключения у одной только Эсфири Тамаркиной, красивой еврейки, „невесты“ [102] известного эсера Авксентьева!..» — вспоминает Мартынов.

102

Невесты заключенных были, как правило, подставными и подбирались специально для поддержания с ними связи. Добродушное начальство смотрело на все это сквозь пальцы.

Много времени отнимали у Мартынова рассказы возвращавшихся из уездов помощников начальника. В ожидании приема у «Пинхуса» они все толклись в канцелярии и делились с адъютантом своими богатыми впечатлениями. Полковник Кузубов, политического розыска совершенно не знавший, наоборот, научил Мартынова многому полезному. В частности, он привил молодому жандарму полезные навыки составления служебных документов, согласно которым любое лицо, читающее этот документ, должно было понять суть дела и его предысторию. Для этого, говорил он, надо сначала излагать главные моменты, а потом уже переходить к деталям.

В каждом управлении, пишет Мартынов, служило немалое количество лиц или персонажей, подходящих на комические роли. Как правило, им поручались самые простые дела или какая-нибудь чисто техническая работа, как это было с нештатным ротмистром Гришиным, пожилым человеком, в прошлом бравым уланом. Гришин появлялся в управлении позже всех и в самом мрачном настроении. К завтраку его настроение улучшалось, потому что он как-то умудрялся к этому времени уже принять рюмку-другую, причем насчет закуски он беспокоился мало. Покручивая сильно повислый уланский ус, он приступал к анекдотам или просил у всех в долг. Самым лучшим рассказчиком он бывал имени. в невеселом настроении. Неизменно, примерно раз в год, в управлении появлялась какая-нибудь петербургская обывательница, по виду домашняя портниха, и просила допустить ее к генералу. Все уже знали, что женщина приходила искать управу на ловеласа Гришина, и тогда на пути к телу Секеринского возникал «лукавый царедворец» Галочкин. Иногда ему удавалось замять скандал в самом зародыше, за Гришина вступались другие офицеры, они обещали даме повлиять на поведение бывшего улана и заверяли, что «подобного в будущем не повторится». Но иногда попадалась строптивая дамочка, и тогда генерал Секеринский вызывал бедного ротмистра на «ковер», делал ему внушение и лишал наградной рождественской выдачи, которую все называли «наградными на гуся».

Балласт, каким и являлся Гришин, был практически в каждом управлении. Когда Секеринский ушел на пенсию, на его место был назначен генерал-майор Клыков. Все офицеры собрались в кабинете Кузубова, чтобы представиться новому начальнику. «Появился небольшого роста крепенький генерал с „вахмистрскими“ подусниками, — вспоминает Мартынов, — который, поздоровавшись, сказал такие слова: „Я знаю, что в управлении… собраны сливки Отдельного корпуса жандармов…“» Стоявший рядом с Мартыновым подполковник толкнул его локтем в бок и прошептал, мотнув головой в сторону «балласта»:

— Смотрите, они первыми поклонились генералу на слово «сливки»!

Скоро Клыкову пришлось убедиться, что «сливки» не были даже простым молоком. Пробыв в должности адъютанта год и два месяца, Мартынов получил назначение на должность офицера резерва, то есть стал жандармским следователем. Ему было всего 27 лет, и он был поручиком. Дела поступали в основном из охранных отделений, и одним из первых его дел стало расследование по делу только что арестованного в Киеве Гершко Гершуни. Затем последовали дела по взрыву бомбы в Северной гостинице, убийству министра внутренних дел Плеве, шествию Гапона к Зимнему дворцу, аресту Совета рабочих, солдатских и крестьянских депутатов с Троцким и Хрусталевым, дело о злоупотреблениях при приемке крейсера «Новик» и др.

С очередным назначением поручика произошел казус: он уже готовил дела к сдаче новому адъютанту поручику Калинину, как вдруг выяснилось, что Калинин ходил в самых близких друзьях с группой офицеров, завербованных Гершуни и проходящих по его делу как соучастники. Пришлось срочно переводить Калинина в другое управление, а Мартынову ждать нового кандидата. Как видим, корпоративное начало в Отдельном корпусе жандармов было довольно сильным, Калинин остался в корпусе и продолжал служить в тайной полиции.

Среди новых коллег Мартынова оказались полковники со значками об окончании военной академии и даже один генерал. В производстве у каждого офицера резерва находилось от 10 до 15 дел. Вели они эти дела под прокурорским надзором, вместе с товарищами (заместителями) местного прокурора. По окончании следствия сдавали дела в прокуратуру. Товарищи прокурора строго смотрели за соблюдением законности и неуклонно требовали подтверждения вины подследственных серьезными доказательствами. При несоблюдении этих требований дело беспощадно возвращалось обратно на доследование, а ответственному за него офицеру резерва грозили неприятности по службе [103] .

103

«Лопаться» делам, что стало обычным явлением в нашей постсоветской практике судопроизводства, тогда никоим образом не позволялось.

После такой богатой практики Мартынов летом 1906 года был назначен начальником охранного отделения в Саратове.

В саратовской «глуши»

После практики, полученной в Петербургском губернском жандармском управлении, А. П. Мартынову предложили поехать в Саратов возглавить местное охранное отделение. В «глушь в Саратов» ему никак не советовал ехать генерал Иванов, когда-то работавший там на поприще железнодорожного жандарма.