Повстанцы

— Держись, пан войт!.. Шапку, шапку!.. На мягкое место упал, ничего!

Войт, облепленный землей, со страшными проклятиями ухватил откатившуюся шапку и поймал жеребца. Вместе с управителем они поскакали в село объявить там панскую волю, чтобы никто потом не отговаривался незнанием.

А пахари продолжали трудиться — сурово и сосредоточенно.

До захода солнца пахали крестьяне села Шиленай свои нивы.

Сохи оставили у луга, чтобы завтра утром с восходом солнца продолжать пахоту.

VI

Пан Скродский в тот же вечер узнал о непокорстве шиленцев. Посасывая длинный чубук, он злобно выслушивал в своем кабинете рассказ управителя про стычку с мужиками.

Дурное настроение, раздражительность, злоба вредно отражаются на здоровье пана. Тогда он выглядит старше, чем полагалось бы в пятьдесят шесть лет. Губы обвисают, щеки становятся дряблыми, лоб бороздят морщины, лицо приобретает серый оттенок, и он, пришибленный, сгорбленный, поникает в своем кресле.

А в хорошем расположении духа багинский пан может потягаться и с теми, кто помоложе. Стан прямой, походка твердая. Когда он разгуливает в своем парке, пощелкивая тросточкой по лакированным ботфортам, или, выехав верхом для моциона, легко подпрыгивает в седле — никто не скажет, что ему скоро стукнет седьмой десяток.

Особенно молодеет пан Скродский при встрече с красивой женщиной, будь то даже простая поселянка. Непроизвольно он молодцевато подтягивается, крутит ус, поглаживает острую черную бородку, из-под темных густых бровей зрачки постреливают яркими огоньками.

Доклад управителя Пшемьшкого о дерзости шиленских мужиков нанес достоинству пана Скродского тяжелый урон. Чувствуя, как учащается биение сердца, пан сидел, съежившись и еле сдерживая злобу.

Привыкший к слепому исполнению своих прихотей, Скродский впервые столкнулся с таким наглым ослушанием. И кто же бунтует? Его собственные мужики! Вот плоды этих либерализмов и реформ!

— Розог! — он треснул кулаком по столу.

— Милостивый пан, — подобострастно произнес управитель, — мужики-силачи со всего села воспротивятся.

— Сообщить исправнику! Вызвать полицию! Роту солдат! Я им такую экзекуцию закачу, — как собаки, будут мне ноги лизать.

Но при всей своей ярости пан Скродский одумался.

Вызвать войска, разумеется, можно, но в данное время это было бы крайне бестактно. Либеральные помещики, которых кругом развелось немало, уже и без того косятся на Скродского и считают его не патриотом, а царским приспешником. А что и говорить о таких хлопоманах, как Сурвила! Этот ему, Скродскому, руки не подает, при встрече демонстративно отворачивается. Нет, с экзекуцией надо повременить.

Разумеется, Скродскому ясно, что соседи не доверяют ему не без причины. С юных лет он держится в стороне от политики и всяких конспираций. В "авантюру" 1831 года предусмотрительно не впутывался. К императору и правительству всегда относился благонамеренно, никакими революционными идеями и модными новшествами голову себе не забивал.

Не только в политике, но и в хозяйстве оставался при старых взглядах. Преобразования поместий его не увлекали. Крепостное хозяйство представлялось Скродскому наилучшей и наиболее удобной для помещика системой.

Поэтому он не составлял никаких проектов освобождения крепостных, очиншевания, изменения форм отработок и нисколько этим не интересовался.

Подобным же образом правил имением Багинай и его отец — крупный помещик и большой барин. Но сыну поместье досталось уже в упадке. Большой фольварк пришлось передать сестре, две деревни и часть леса продать для уплаты долгов. За Скродским остались только барские хоромы с большим садом, парком, аллеями и четыре крепостные деревни с запущенным хозяйством, разваливающимися постройками и скудным устарелым инвентарем. Для полей поместья крепостных рук хватало, но их работа не была производительной. Крестьяне жили впроголодь, управителям приходилось изобретать все новые способы и повинности, чтобы выжимать из мужиков побольше и покрывать потребности помещичьей усадьбы и челяди.

Время неслось, и жизнь менялась. С некоторых пор Скродский заметил, что все труднее приспособиться к изменившимся обстоятельствам. Как он ни прижимал крепостных, доходы имения шли на убыль. Поля, обрабатываемые убогими орудиями, приносили скудный урожай, скот не давал приплода, лес гнил на корню, винокуренный завод, с тех пор как крестьяне присягнули на трезвость, стал убыточным; до других предприятий Скродский не додумался, а самое главное — ленился об этом и поразмыслить.

Дела еще ухудшились с тех пор, как лет пять назад скончалась жена, а сын и дочь стали требовать денег — сначала на образование, а потом на жизнь и развлечения. Двадцатисемилетний сын Александр, окончивший кадетский корпус в Петербурге, ныне офицер императорской армии, не дает покоя отцу, выклянчивая все большие суммы, чтобы показать себя, как подобает человеку его круга. Дочь Ядвига — на два года моложе брата; ее, получившую отличное воспитание в Варшаве, в пансионе сестер сердца Иисусова, хоть сегодня можно выдать замуж за достойного жениха — хорошего рода и, разумеется, богатого. Верно, такой и отыскался бы, если бы панна Ядвига привлекала к себе не только происхождением, воспитанием и красотой, но и хорошим приданым и кругленьким банковским вкладом. В эти проклятые времена деньги до такой степени овладевают умами и сердцами, что даже священнейшие чувства любви, не сопровождаемые звоном злата, теряют свое очарование и могущество.

Пан Скродский, рассуждая о положении поместья, детей и своем собственном, в последние годы все чаще приходил к выводу: надо что-то предпринять. Кругом были привлекательные примеры. Помещик Карине, уже несколько лет назад освободивший крепостных без земли, сегодня располагает наемной, зато дешевой рабочей силой. Говорят — вольный труд значительно выгоднее крепостного. Графы Чапские и многие другие, заведя аренду и оброки, извлекают денежные доходы и еще ухитряются выжать немало отработочных дней. С этим он, конечно, уже опоздал. Императорский манифест таким помещикам, как он, угрожает полным разорением, если своевременно что-нибудь не придумать.

И Скродский начал размышлять. На помощь подоспел изворотливый юрист с сомнительной репутацией, титуловавший себя магистром прав, — Юркевич. В то самое воскресенье, когда обнародовали манифест, Скродский говорил Юркевичу:

— Я уже совершенно не понимаю и не знаю, что кругом творится. Отпустить на волю крестьян! Отдать им землю! Кто же тогда будет работать? С чего мне жить? Неужели царь желает гибели нам, вернейшему оплоту империи?! Объясните мне, пан Юркевич, эту дьявольщину.

Юрист тут же заверил Скродского: распоряжения монарха мудры, и большинство помещиков встретит их благожелательно. При этом Юркевич не преминул похвалиться:

— Мне удалось ознакомиться с императорским манифестом еще до его опубликования. Получил копию и внимательно проштудировал. Почту своим священным долгом помочь вам, пан Скродский, как преданный друг вашего семейства. Не стану скрывать — положение вашего имения, насколько мне известно, внушает особую озабоченность. Надо нам во все поглубже вникнуть. Я лишь на днях закончил несколько крупных процессов в самых высших инстанциях и теперь желал бы отдохнуть. Располагая досугом, смог бы изучить ваши дела.