Пояс жизни

Я не оговорился, дорогой Джефферс, сказав о кратковременных недугах — ведь человечество еще в юном возрасте; ему предстоит жить гораздо дольше, чем оно прожило, и сделать неизмеримо больше, чем оно сделало. И чем скорее мы избавимся от болезней роста, тем будет лучше…

Но все это еще не объясняет вам, почему я держу свой замысел в тайне. Я хочу, Джефферс, чтобы история Венеры была лучше, человечней, чем история Земли. Я хочу, чтобы она началась с коммунизма и чтобы никогда не ступила на Венеру нога человека, которому чужды коммунистические идеалы, коммунистическая мораль.

… К тому времени, когда Батыгин кончил свой рассказ, совсем стемнело. С океана веяло прохладой. Где-то далеко, у самого горизонта, шел атомоход, и созвездие желтых огней медленно перемещалось по черной кромке воды. А выше него, среди мелких металлических звезд, плыл необычно крупный раскаленный докрасна Марс — тускло-красная дорожка шла от него по черной глади через весь океан и упиралась в берег…

И Джефферс и Элеонора сидели молча, пораженные дерзостью замысла Батыгина.

— Это фантастично, это почти невероятно, — сказал, наконец, Джефферс. — Ничего подобного мне никогда не пришло бы в голову. — Он задумался, и никто не мешал ему. — Что ж, в этом есть даже нечто закономерное: я, раб старого, доживающего свой век общества, лечу на планету, где жизнь, должно быть, тоже угасает, а вы, представитель нового общества, летите на Утреннюю звезду, утреннюю в буквальном смысле слова: над ней только-только занимается заря ее истории! — Джефферс говорил это с легкой усмешкой, но в словах его чувствовалась затаенная грусть. — Да, у Венеры должна быть лучшая история, чем у Земли. Вы глубоко правы. Сейчас я даже не завидую вам. Я слишком потрясен. Но я верю в ваш успех, всей душою верю!

— Я тоже верю, — тихо сказала Элеонора Джефферс.

— Обидно лишь одно: ни вы, ни я не увидим расцвета Утренней звезды.

— Да, не увидим, — согласился Батыгин. — Но внуки наши увидят. И они научатся жить лучше нас.

— Будем верить в это, — сказал Джефферс. — Будем верить!

— Теперь вы согласны, что замысел этот нужно хранить в тайне?

— Конечно! Но сейчас тайну сохранить несложно, а вот после того, как вы вернетесь на Землю… Много людей полетит с вами?

— Несколько десятков человек.

— Н-да, чтобы все они долгое время хранили тайну!

— Они сохранят ее.

— Если среди них не окажется предателя или врага.

— Я сам буду отбирать людей и уже проверил многих.

— Будьте осторожны. Теперь я тоже могу сообщить вам кое-что, чего не мог доверить письмам. У меня был руководитель специального отдела нашей Компании, некто Герберштейн, человек умный и настойчивый. Он не верит, что вы ограничитесь изучением Марса. Почему — не знаю. Говорит — интуиция. Сегодня я убедился, что интуиция у него действительно великолепная. Я отказался разговаривать с ним о вас. Но он наверняка следит за вами. И он постарается кого-нибудь устроить в вашу экспедицию. Мне не хотелось бы, чтоб какой-нибудь негодяй сорвал великий замысел…

— Спасибо, — сказал Батыгин.

— Мне остается еще раз пожелать вам успеха. Я счастлив, дорогой коллега, что вы считаете меня своим другом.

— Разве нам нужны такие слова, Джефферс?.. Разве их говорят друзьям?..

— Сегодня нужны, — возразил Джефферс. — Сегодня их нужно было сказать. Быть может, мы равны в науке, быть может, я сумел бы опередить вас и первым посадить астроплан на Марс. Но подобный замысел не по мне. Видимо, я иначе относился к людям, меньше, чем вы, их любил и теперь начинаю жалеть об этом… Я никогда не додумался бы до социальной проблемы такого масштаба, тут я пасую… У нас с женой будет к вам просьба.

— С радостью выполню ее…

— Пригласите нас к себе или приезжайте к нам, когда все мы возвратимся на Землю.

— Обещаю, — сказал Батыгин. — Охотно обещаю.

— Значит — до свидания.

— До свидания.

Джефферс с женою ушли, а Батыгин еще долго сидел на веранде, прислушивался к шуму вечернего города, всматривался в ночь. Ни один огонек не вспыхивал в океане. Взгляд увязал в густом мраке тропической ночи, и не верилось, что у океана есть берега, — казалось, что он такой же беспредельный и так же не имеет границ, как сама вселенная, покорить которую задумали люди…

2

Виктор и Денни Уилкинс вернулись в Москву весной, когда Батыгин был еще в Рио-де-Жанейро. Маленький «Коралл» доставил в Советский Союз герметически закрытые ящики с семенами водных растений, злаков, теплолюбивых хвойных — араукарий, тиса, а также особые, из полимерного стекла цистерны с постоянным кислородным питанием, в которых хранились живые планктонные и бентосные водоросли, собранные в реках, озерах и солоноватых морских лагунах.

Ко времени возвращения экспедиции в Москву в Институте астрогеографии уже получили и упаковали семена ветроопыляемых растений умеренных широт — ржи, овса, ячменя, пшеницы и пшенично-пырейного гибрида, кукурузы (часть из них была передана Институтом Стимуляторов роста), конопли, ивы, ольхи, лещины, вяза, березы, бука, дуба. Из Китая, в подарок от Академии наук, прислали различные сорта бамбука — злака, обладающего колоссальной силой и скоростью роста.

Виктор и Денни Уилкинс давно оправились от пережитых волнений, и однажды у них произошел такой разговор. Денни Уилкинс сказал Виктору:

— Помнишь, когда мы плыли на плоту, я говорил тебе, что не хочу лететь на Марс и вообще заниматься астрогеографией?..

Виктор все отлично помнил.

— Давай забудем об этом!.. Я сам не могу понять, что происходило тогда со мной…

— Можно и забыть, — согласился Виктор. — Ерунды ты в самом деле наговорил порядочно. Но ты уверен, что тебе обязательно нужно заниматься астрогеографией?.. В конце концов на вкус и цвет товарища нет…

— Да, я совершенно уверен, что мне обязательно нужно заниматься астрогеографией, — подтвердил Денни Уилкинс. — И я обещаю, что впредь, в какую бы переделку мы ни попали, буду держать себя как подобает…

Денни Уилкинс протянул руку, и Виктор пожал ее.

Домой Виктор не рискнул поехать сразу. Первую ночь он провел у Денни Уилкинса, а на следующий день прилетел Батыгин. И тогда произошло небывалое: Батыгин распорядился, чтобы Виктора Строганова пропустили к нему в кабинет в любое время, когда бы тот ни пришел, — даже утром.

Виктор пришел в десятом часу, и его тотчас позвали к Батыгину.

— Здоров, — говорил Батыгин, ласково ощупывая плечи, спину Виктора, — здоров и невредим! Вырос, окреп, возмужал!.. Если б ты мог представить, сколько я пережил тут из-за тебя!.. Я и сам-то места себе не находил, а тут еще родители твои строчили жалобы в высокие инстанции, закатывали мне сцены, чуть ли не убийцей называли… Ты у них живешь?.. Нет?.. Вот как. И еще не заходил к ним?.. Это зря. Они ведь любят тебя. Не стоит лишать людей радости, и если свидание может принести эту радость — доставь ее старикам. Кстати, тебе придется срочно бежать на свидание не только с родителями. Нагоняй мне был и еще от одного очень и очень симпатичного человека…

— Не может быть, — сказал Виктор и почувствовал, что краснеет.

— Не может? Было, уже было. Но это такие дела, в которых ты должен разобраться сам. Или уже разобрался?

Виктор покачал головой.

— Не виделся с ней?

Виктор снова покачал головой:

— Еще нет.

Он хмурился, и Батыгин, засмеявшись, заговорил о другом — о том, что подготовительные работы подходят к концу и наступает пора активных действий.

— Да, не позднее, чем через неделю, мы отправим на Марс подвижную астролабораторию — наш звездоход, а примерно через три месяца ландшафты Марса появятся на экранах астротелевизора в демонстрационном зале института… И Джефферс тоже должен вылететь через неделю. Видишь, какие события назревают, Виктор… Я был у Джефферса в институте и видел его астроплан. Это нечто великолепное! Нашему он, конечно, ни в чем не уступает. Просто сердце замирает от восторга, когда думаешь, какая техника теперь в руках у людей!.. С такой техникой чудеса творить можно, и мы будем творить эти самые чудеса!