Поздний бунт. Андрей Старицкий

Елена, не дав угнездиться боярам на своих местах, произнесла повелительно:

–  Князь Иван Овчина-Оболенский-Телепнев, займи свое место по достоинству твоему.

У всех присутствующих челюсти отвисли.

Вдовствующая царица, переждав, пока бояре рассядутся по своим местам, а князь Овчина-Телепнев прошествует гордо к своему креслу-трону, продолжила:

–  Надобно бы нам сегодня начать свое собрание с прочтения духовной покойного моего супруга, но вот недолга, запропастилась куда-то духовная. Ни у писаря нет, ни у дьяка, ни у митрополита. Я и умоляла найти, строжилась, и даже гневалась, они, знай, разводят руками. Поплакала я, беззащитная вдова, поплакала, потом подумала: почти все из вас слышали волю покойного супруга моего о моем опекунстве над сыном. Слышали и о том, что в помощь мне - князь Овчина-Оболенский-Телепнев.

–  Такого Василий Иванович не заповедовал, - прервал Елену Юрий Иванович.
– Опекает Верховная дума. Ей же вершить державные дела. Во главе Думы - князь Михаил Глинский.

–  Не кощунствуй! Все слышали одно, ты - иное!
– грозно сверкнул очами князь.
– Царица Елена определена на опекунство! Ей и царствовать до пятнадцатилетия сына!

Повисла долгая пауза. Кто еще посмеет вступиться за истину? Похоже, нет больше смелых и честных. Князю бы Андрею Старицкому встать с протестным словом, тогда наверняка взбодрились бы верховники, но он не посмел, хотя вполне осознавал необходимость дать бой Елене с Овчиной.

Не хватило князю Старицкому мужества.

А Михаил Глинский ждал его слова, даже намеревался пойти на решительные действия: встав, позвать за собой всех, кто готов стоять за правду и подступить к Овчине-Телепневу, чтобы изгнать того с малого трона, затем потребовать от племянницы покинуть тронный зал, ибо не женское дело верховодить Боярской думой, взваливая на себя державные заботы. Ей вдовствовать в выделенном на содержание имении или уходить в монастырь.

Не один Михаил Глинский ждал слова Андрея Старицкого. Князья Шуйские и Глинские тоже были настроены на решительные действия. Им тоже, как почти всем другим, не по душе был явный захват власти князем Овчиной-Телепневым, который, как они понимали, отныне станет вершить все дела, держа перед собой, как куклу, вдовствующую царицу.

Увы, Андрей Старицкий промолчал.

По знаку князя Овчины-Телепнева в зал вошли десятка три рынд, охватили подковой трон царицы и полутрон князя Овчины-Телепнева. Следом за рындами в дверях встали дети боярские, опоясанные мечами и в кольчугах.

Вдовствующая царица переждала, пока рынды замрут истуканами, тогда вновь заговорила:

–  Надобно бы нам повенчать на царство сына моего Ивана Васильевича, но я решила провести венчание завтра. Нынче же вы, бояре Верховной думы, первыми присягнете царю всей России как имеющие не только власть, но и обязанность блюсти устроенную тишину в державе нашей. Присягнете и мне, правительнице при малолетнем сыне моем.

И тут в Золотой тронный зал мамка Агриппина ввела смешно ковылявшего мальчика, охраняемого дюжиной детей боярских. Елена посадила сына себе на колени и, гладя его по головке, спросила:

–  Что это, митрополит медлит?

Как ветром сдуло князя Овчину-Телепнева, явно испугавшегося, что митрополит может воспротивиться преждевременной присяге. Но нет, у митрополита тоже духу не хватило встать за правду, он просто замешкался, и князь Овчина встретился с ним в дверях.

Смиренно склонив голову, проговорил Овчина вроде бы с почтением:

–  Проходи, владыка. Царица ждет тебя. Присягали царю всей России Ивану Васильевичу и матери его, положив руки на Библию, а после клятвы верно служить самодержцу и его опекунше целовали животворящий крест, который подносил каждому сам митрополит.

Закончили присягу быстро и вновь расселись по своим местам, предвидя разговор о делах насущных, но Елена молчала. Произошла заминка, ибо все ожидали милостей после присяги, как исстари велось. А князь Андрей Старицкий ждал еще и обещанного обсуждения на Думе вопроса о завещанной Василием Ивановичем вотчине. Царица же Елена, играя в заботливую мать, сказала:

–  Сын мой утомился. Думу соберу после завтрашнего венчания Ивана Васильевича на царство. Теперь же отдыхайте и вы, бояре.

Она уже не допускала возможных возражений, если присягнули с целованием креста, стало быть, обязали себя на верную службу.

Когда братья Юрий и Андрей, сойдя с Красного крыльца, направились к своим теремным дворцам и остались одни, старший, скорбно вздохнув, признался с грустью:

–  Очень не хочется служить иноземке и ее полюбовнику, но теперь уж ничего не поделаешь. Присягнули. Будем верны присяге. Ради племянника.

–  Если Овчина не придавит нас своей наглой рукой. Князь Юрий Иванович внимательно поглядел на младшего брата и, хмыкнув, упрекнул:

–  Поумнел задним умом. Поздновато.

Андрей Старицкий ждал вполне заслуженных упреков, но Юрий Иванович перевел разговор на домашние дела.

«Понял, что раскаиваюсь, - с благодарностью оценил поведение брата Андрей Старицкий.
– Спасибо».

Он готовился и к буре в доме, твердо решив покаяться перед своей княгиней-провидицей, но все его приготовления оказались зряшними: супруга была ласковой, покорной, предусмотрительной, как и в первые месяцы и в первые годы их совместной жизни. Изменение в поведении княгини еще более открыло Андрею Старицкому глаза на трагизм происходящего. Сердце его тоскливо заныло, а в его душе угнездилось твердо и надолго предчувствие чего-то недоброго, даже страшного.

–  Пойдем на венчание вместе, - предложила утром Ефросиния.

–  Но после венчания - присяга. Неужто ты присягнешь нагулянному, как ты воспринимаешь Ивана?

–  Какое это имеет теперь значение? Не стоит, думаю, возбуждать у Елены подозрения. Пусть считает нас признавшими и ее власть, и власть ее сына. Так будет лучше для нас с тобой и для нашего сына. Ну, а дальше? Дальше - поглядим.

Выходит, не смирилась. Не покорилась судьбе, промыслу Божьему. Не отбросила мечту о престоле для сына. «Не сделала бы рокового шага, лелея свои устремления?» - подумал князь.

–  Не опасайся, - вроде бы уловив опасения супруга, успокоила его Ефросиния.
– Ни одного опрометчивого шага не сделаю. Терпеливо стану ждать удобного момента.

–  Без совета со мной - ни шагу, ни взмаха руки.

Вскоре княгиня была готова к выходу. Белила и румяна нанесены искусной рукой самой умелой сенной девушки: ни радости на лице, ни печали. Кокошник скорее тусклый, чем искристый, а височные подвески хмурятся бордовостью драгоценных камней, зато сарафан привлекает взор нежной голубизной камки и мягкой прелестью куньего меха, каким оторочены горловина и подол сарафана.

–  Ну, как? Ладно ли?

–  Еще бы не ладно. С хитрецой, но не бросающейся в глаза.

–  Тогда - пошли.

На подходе к Соборной площади толпился народ. Словно вся Москва ввалилась в Кремль в надежде лицезреть великое событие. Казалось, не пробиться сквозь плотную массу не только в храм, но и на Соборную площадь, но их пропускали, теснясь, образовывали проход. Князь Андрей шагал по узкому проходу первым, отвечая поклоном на поклоны москвичей. Княгиня Ефросиния семенила следом. Тоже приветливо кивая головой в ответ на поклоны простолюдин. Через плотную людскую толпу проследовали супруги до самого храма, до своего почетного места по праву рода.