Поздний бунт. Андрей Старицкий
Шрифт:
Овчина-Телепнев время от времени окидывал суровым взором лавки с верховными боярами, не останавливая особого внимания ни на ком, но каждый из бояр невольно опускал очи долу, хотя все поняли уже, чего ради им велено собраться в неурочное время.
Вот Елена, глубоко вздохнув, заговорила плаксивым голосом:
– Мне доносят, будто князь Юрий Дмитровский затеял заговор ради захвата трона. Но вы же ведаете, что супруг мой покойный поручил сына мне до его пятнадцатилетия. И державу. Вас же, определенных им в Верховную думу, он просил быть едиными, как одна семья, в пособлении мне, слабой женщине, не весьма искушенной в державных делах. Вот я и прошу вас, верховные бояре, рассудите крамолу брата покойного государя.
Не
– Поведай, князь Юрий Дмитровский, Думе о пакостных делах своих!
– Остепенись, князь Овчина, - спокойно, даже не поднявшись с лавки, заговорил Юрий Иванович.
– Тебе ли повелевать мною? Кто ты? Случаем возвышенный. Кто я? Данилович!
– Оттого и хочешь трона?
– Нет. Я приехал закрыть очи брату своему. Я целовал крест наследнику Ивану Васильевичу и не намерен нарушать священную клятву!
– Ты, оправдываясь, клевещешь на себя.
– Это ты, Овчина, клевещешь на меня. Ты сеешь смуту, чтобы удержаться у трона, а то и завладеть им.
Побагровев, князь Овчина-Телепнев хлопнул в ладоши, и в Золотой тронный зал ввалилось десятка три детей боярских и кузнец Казенного дома с оковами в руках.
– Верховная дума единодушно определила: князь Юрий Дмитровский виновен в крамоле!
Никто из верховников не раскрыл рта. Все испуганно молчали. Они-то предполагали, что у каждого из них спросят, каково их мнение, виновен ли князь Юрий Иванович или не виновен, получилось же вон как. Страшно вышло. До жути страшно. Каждому за себя страшно. Вон куда поперла злая красавица латынянка?!
Князь Юрий успел шепнуть младшему брату:
– Крепись. Рода нашего ради.
Юрия Ивановича оковали тут же, в тронном зале, и увели, а Елена, распрямившись, приняв гордую осанку, поблагодарила верховников:
– Тебе, князь Иван Овчина-Оболенский-Телепнев, низко кланяюсь за великую поддержку слабой женщины. И вам, бояре Верховной думы, мой низкий поклон. Выходит, не одинокая я и всеми забытая. Теперь я в дружной семье державных мужей. Надеюсь, что и впредь вы станете служить мне верой и правдой и в купе с князем Овчиной-Телепневым, кого я определяю главенствовать в Верховной думе, решать дела державные с разумностью, по чести и совести.
Едва князь Андрей Старицкий сдержался. Да и не одолел бы он себя, не звучи набатно в его ушах прощальный шепоток брата, наказ его крепиться ради рода Даниловичей. Выплеснуть бы все, о чем он думал, что чувствовал, в лицо царице, в наглую морду Овчины-Телепнева, и чем черт не шутит, пока Бог спит: взбодрятся верховники. Взбунтуются.
Но сцепил зубы Андрей Старицкий, и только пышная русая его борода скрывала твердые жгуты на скулах.
Вся жизнь текла теперь перед мысленным взором князя Андрея, пока он понуро шагал к своему теремному дворцу. Бесцветной она виделась ему. Все время жил в угоду чужой мысли, чужого счастья, чужого спокойствия. Даже ради этого ссорился с родными братьями, с княгиней Ефросинией, ладой своей. «Одно слово - последыш. Обижался на прозвище, а зря».
Теперь он - один. В ответе за свой род. За сына своего Владимира, за племянника, пусть даже нагулянного, но признанного Василием своим сыном. Нет больше у него поводырей. Все решать самому.
Домой, где ждут его упреки жены, тоже не спешилось, но тут он ошибся - Ефросиния прижалась к нему, едва сдерживая слезы, известила:
– Юрия посадили не в подземелье, а в палату, где уморен был в заточении великий князь Дмитрий. Выходит, и Юрию такой же крест выпал.
– О, развратница латынянка!
– Предвижу. Скоро твоя очередь. За тобой Владимир наш. И меня - в монастырь. Давай уедем в Старицу. Там, может, сохраним себя. До лучшего времени. А оно наступит, верю я в
это.– Нет, - твердо заявил князь, гладя по плечу прижавшуюся супругу.
– Нет! Я стану бороться за честь брата! За честь рода!
Княгиня Ефросиния отстранилась и с удивлением, в котором чувствовалась даже гордость, посмотрела на супруга.
– Первый раз слышу от тебя слова гордого мужа. Я всей душой с тобой. Если же постигнет тебя недоля, я разделю ее без страха. Не унижу я вашего, - поправилась, - нашего царствующего рода.
Впервые за долгое время в их семье вновь обрели полную власть мир и покой. Супруги стали вместе обсуждать, что предпринять ради спасения Юрия Ивановича, ради спасения их племянника Ивана Васильевича, хотя Ефросиния не сразу согласилась, что малолетнему царю грозит опасность.
– Не падет так низко Овчина. Не станет сыноубийцей. Ты приглядись, сколь он нежен с Иваном. Более заботлив, нежели сама Елена.
– Все так. Но, думаю, и брат Юрий так же считает, нежность и заботливость, пока другого сына не будет.
– Ты думаешь, Елена пойдет на такой позор?
– Сама сказывала: у латынянок иное понимание чести и бесчестия.
– Что верно, то верно, - согласилась княгиня.
– Не допустить до такого падения, повлиять на Елену может только князь Михаил Глинский. Елена - любимая его племянница. Отвечает, как мне видится, взаимностью и сама Елена.
– Отвечала прежде. Нынче - иное.
– Согласна. Но все же повлиять на племянницу он сможет и теперь.
– Обязательно поведу с ним по этому поводу разговор.
– Бельских не обойди. Князя Симеона Федоровича и особенно Ивана Бельского [155] . Он нынче, как я знаю, главный воевода Окских полков. У него в руках большая сила.
– С Лятским непременно повстречаюсь. Хорошие они намечали планы, только не взяли во внимание колдобины на опасном пути. Княгине Ефросиний простительно, она, возможно, даже не слышала о тайном дьяке, хотя такое маловероятно, сам же князь Андрей мог ли забыть, как вместе с покойным братом-царем не единожды обсуждали, на кого более всего нацелить сыск. А если так, пораскинув умом, Андрей Старицкий понял бы, что тайному дьяку не втоль важно, кто на троне, ему важно, чтобы сам трон не шатался. По чести и совести он оберегал трон при Василии Ивановиче, столь же старательно продолжит дело и теперь, хотя, что вполне может быть, лично ему не совсем по душе пара - Елена с Овчиной - в державной упряжке. И если Елена сама не вдруг вспомнила о тайном дьяке, то князь Овчина-Оболенский-Телепнев подсказал ей:
[155] Бельский Иван Федорович (?-1542) - князь, Гедиминович, боярин и воевода. После неудачи во время похода на Казань в 1530 г. отстранен от службы при дворе Василия III. В годы правления Глинской обвинен в измене и заключен в тюрьму. В 1540-1541 гг. фактически возглавлял правительство, в начале 1542 г. свергнут и сослан на Белоозеро, где был убит.
– Ты вот что, моя царица, вели тайному дьяку взять под свое око в первую очередь дядю своего и Андрея Старицкого.
– Нужно ли? Твоими стараниями князь Юрий Дмитровский окован - добрый урок всем, а более всех дяде моему. Михаилу Львовичу. Он долго сидел, не забыл, должно быть, каково в застенке, и вряд ли захочет повторения прошлого. Что касается князя Андрея, он безволен. Не вскинет он голову.
– Не будь столь уверенной. Оберегай трон, на котором сидишь, для сына. Осмотрительно веди себя, принимая во внимание худшее. Князь Андрей вполне может встрепенуться. А дальше? Худым концом все может закончиться. Не благодушничай, моя царица. Нельзя нам с тобой, на лебяжьем пуху ежась, забывать об опасности.