Поздний Рим: пять портретов

Симмах был одним из наиболее уважаемых людей империи не только из-за славы своего древнего рода, высоких должностей, которые он занимал с юных лет, наконец, огромного богатства, но и потому, что он был образованнейшим человеком своего времени, блестящим оратором и автором писем, ставших образцами эпистолярного жанра. Симмах прославился и своими личными качествами: неподкупностью, честностью, высокой моралью и вместе с тем добротой, благородством и дипломатичностью. Его высоко ценили не только язычники, но и христиане, признававшие за ним многие добродетели и сокрушавшиеся, что столь выдающегося и достойного человека они имеют не своим другом, но противником. Его антагонист, епископ Милана Амвросий, называл Симмаха «славнейшим», а, как известно, «отец церкви» был скуп на похвалы. От времен префектуры Симмаха сохранилось 49 его посланий. (Это лишь часть его эпистолярного наследия.) Некоторые из них касаются правовых вопросов, в других даются отчеты о состоянии дел. Здесь же можно увидеть приветствия, ответы на послания других лиц, сообщения о назначениях. Словом, это официальные документы высшего должностного лица. Все послания, кроме 9-го и 42-го, адресованы императору Западной Римской империи Валентиниану II. При всей официальности посланий можно заметить, что они написаны не робким человеком, так как Симмах отстаивает свой взгляд на вещи, требует для себя прав на самостоятельные решения. Он прямо указывает на несообразности высшей законодательной власти. Вместе с тем свои возражения Симмах облекает в высшей степени дипломатичную форму, хотя и не стесняется критиковать близких к императору официалов.

Полное собрание сохранившихся посланий Симмаха содержит около 900 писем, относящихся ко времени с 360 по 402 г. Отметим, что в Риме послания были литературным жанром, а не достаточно интимным элементом личной жизни. Опубликование этих посланий было впервые осуществлено сыном Симмаха уже после смерти отца, который произвел определенный отбор и «редакторскую правку». Как мы уже отмечали в предыдущей главе, можно было бы предположить, что человек, живший в столь бурное время и бывший государственным деятелем столь высокого ранга, в своих посланиях и речах вольно или невольно представит детальную картину своего времени, или по крайней мере отразит важнейшие события своего времени. Литературное наследие Симмаха сильно разочарует историка, жаждущего отыскать как можно больше конкретных фактов. Многие важнейшие события и многие его известные современники вообще не упоминаются им. Один из исследователей собрания писем Симмаха едко заметил: «Никогда еще человек не писал так много, чтобы сказать так мало» [4] . (Не хочу проводить никаких параллелей, но невольно вспоминается, что уже в XX в. крупнейший государственный деятель Джон Кеннеди как бы шутил, что искусство политики состоит в том, чтобы уметь говорить много, но ничего не сказать. Если оценивать Симмаха по этому критерию, он был блестящим политиком.)

4

Цит. по: Boissier С. La fin du paganisme. P., 1891. Т. 2. P. 183.

Не будем, однако, прибегать к рискованным аналогиям, сравним подобное с подобным. Литературное наследие Симмаха совершенно органично для римской традиции, вспомним хотя бы классические образцы — речи Цицерона или собрание писем Плиния Младшего, в которых общее, то, что может показаться современному читателю лишь «словами», доминирует над конкретикой, ибо таков закон культуры, построенной на риторических принципах, в которой совершенный образец важнее и в высшем смысле реальнее, чем самый конкретный факт. Риторический подход к отражению действительности порождает идеальный, точнее — выстроенный мир, создает образ реальности, который как бы обретает самостоятельное существование. Через сто лет эту римскую эпистолярную традицию с блеском и элегантностью подытожит квестор и магистр оффиций остготских королей Флавий Кассиодор (около 490 — около 585 гг.).

Отметим еще одну особенность посланий Симмаха. Он был политиком и администратором, жившим в эпоху исключительной общественной и религиозной напряженности. И настрой его посланий и речей определяется прежде всего поисками общественного согласия, дружественности. Автор посланий пытается сверху всех примирить. Это отражается и на стилистике посланий. Бесконечные варьирования мысли иногда кажутся утомительными, но они предназначены, чтобы снять напряжение. Письма Симмаха, как представляется, рассчитаны были не на то, чтобы информировать, но на то, чтобы в определенной мере настраивать и тех, к кому они обращены, и тех, кто их будет читать после опубликования.

Симмах — страж «Вечного Града» не только «по должности», — он аристократ по рождению и мышлению. Но это не интеллектуальный аристократизм Платона, а политический, социальный, типично римский аристократизм. Послания Симмаха — свидетельства трагедии умирающего миросозерцания и имперской идеологии.

Смысл происходящего префект Рима видел в отношениях сената, аристократии и императорской власти. Для него очевидно, что сенат — «лучшая часть человечества» [5] . Именно поэтому важнейшей обязанностью префекта Рима он считает его защиту, и это особенно заметно в сохранившихся фрагментах речей.

5

Symmachi Epistolae. I. 52.

Симмах был человек власти, который считал, что обладает ею и будет обладать по праву рождения и по закону предков. Он был чрезвычайно богатым человеком, и это тоже давало ему власть. Некогда Цицерон определил власть как «способность с помощью подходящих средств защищать себя и подавлять других» [6] . Симмах не стремился к подавлению, однако он счел возможным «не заметить» все, что выходило за пределы отношений власти так, как он это понимал, в частности вторжения готов и франков, битву при Адрианополе, волнения народа, сопровождавшие смену императоров, и многое другое. Симмах и помыслить не мог, что варвары, «еще более дикие, чем Спартак» могут оказать сколь-нибудь заметное влияние на судьбу Рима или его собственную. Он также был твердо убежден, что власть не может принадлежать людям низкого происхождения. И это писалось тогда, когда императоры зависели от прихоти солдат, а варвары становились реальными правителями империи. Аристократия еще сохраняла свои высокие позиции в обществе, но уже переставала быть подлинной хозяйкой положения. Симмах не видел или не хотел видеть этого, что особенно ярко проявилось в его многолетней борьбе за алтарь Победы.

6

Ciceronis Do inventionc. II. 56. 168.

Итак, напомним, император Грациан мотивировал свой приказ удалить алтарь и статую Виктории из курии в 382 г. тем, что они якобы оскорбляли веру сенаторов-христиан. Сенат же, не приняв такой «защиты», обязал Симмаха ходатайствовать перед императором о восстановлении древних и столь дорогих римскому сердцу святынь. Противоречие, обнаруживаемое в этих событиях, скорее кажущееся, чем реальное. Римская аристократия, в своем подавляющем большинстве оставшаяся по духу языческой, но могла спокойно принять отмену освященного многовековой традицией единения своей религии с государственной властью. Лишение же языческого жречества финансовой поддержки со стороны государства представлялось ей кощунством, надругательством над римским патриотизмом. Поэтому даже сенаторы-христиане сочли за благо промолчать, когда принималось решение о том, чтобы послать Симмаха к императорскому двору.

Миссия Симмаха была весьма сложной и деликатной и требовала незаурядных дипломатических способностей, выдержки и терпения. В 382 г. император Грациан отказался принять Симмаха и сопровождавших его лиц. Казалось, миссия главы сената обречена на поражение. Однако в 383 г. император Грациан был убит и бразды правления, как уже упоминалось, принял двенадцатилетний Валентиниан II, вернее, его мать Юстина, известная своей проарианской настроенностью. Юный правитель, подавленный и напуганный охватившими Италию мятежами и голодом, вероятно, ощущал непрочность своего положения. Во всяком случае, это хорошо сознавала его властолюбивая мать. Император не мог выступить против языческой аристократии так резко, как его старший брат Грациан.

В 384 г. Симмах вновь прибыл в Милан, бывший местом пребывания императорского двора, и был выслушан монархом. В зале государственного совета в присутствии министров и двора Симмах обратился к императору с речью, которая может служить образцом римского красноречия и римского патриотизма. «Кто из людей настолько друг варваров, — вопрошал Симмах, — чтобы не сожалеть об алтаре Победы? У нас бывает обыкновенно беспокойное предчувствие, заставляющее избегать всего, что может показаться дурным предзнаменованием. Отнесемся же по крайней мере с уважением к слову «победа», если отказываем в нем божеству. Вы многим обязаны ей, государи, и скоро будете обязаны еще больше. Пусть ненавидят ее могущество те, кто не испытал се благосклонности; а вы, кому она служила, не отказывайтесь от покровительства, сулящего вам торжество. Так как она всем нужна и все желают победы, то зачем отказывать ей в культе? Где будем мы отныне присягать в верности вашим законам и выслушивать ваши повеления? Какой религиозный страх ужаснет вероломного человека и помешает ему солгать, когда его призовут в свидетели? Я знаю, что бог везде, и нигде нет верного убежища для клятвопреступления, но мне также известно, что ничто сильнее не удерживает совесть от искушения, чем присутствие священного предмета. Этот алтарь служит гарантией общего согласия и верности каждого» [7] .

7

Symmachi Relationes. III. 1–3.

Симмах настаивал на том, что право древней религии на жизнь освящено авторитетом великого прошлого Рима и уважением к предкам, а обычаи пращуров не дозволено упразднять, ибо следование примеру отцов и дедов служит укреплению духа народа.

Вторым доводом Симмаха было то, что нельзя разрушать культ, который столь долго приносил счастье Риму. Как бы от имени богини «вечного города» он говорил: «Окажите уважение к старости, которой я достигла при этой священной религии. Оставьте мне древние святыни, мне не приходилось в них раскаиваться. Разрешите мне, поскольку я свободна, жить по моим обычаям. Мой культ подчинил моим законам весь мир: эти жертвоприношения, священные церемонии удалили от моих стен Ганнибала и галлов от Капитолия. Неужели я была спасена тогда, чтобы переносить позор в старости? Поздно предъявлять мне какие-либо требования, в мои годы позорно меняться» [8] .

8

Ibid. III. 9.

Тем не менее, речь Симмаха дает прекрасное свидетельство того, что язычество изменилось, приблизившись в своих монотеистических поисках к христианству. Симмах не случайно признает что «верховное существо, к которому все люди обращаются с молитвами, одно и то же для всех…». При этом внешнем сходстве еще разительней выглядит расхождение высших нравственных принципов позднего римского язычества и христианства. Язычник Симмах учит не чему иному, как свободе совести, утверждая, что моря созерцают одни и те же светила, у всех общее небо; все живем в одной вселенной. И разве так важно, каким путем каждый человек обретает истину? Ведь одного пути недостаточно, чтобы постичь великую тайну бытия. Благородство этой позиции взволновало современников оратора, ее вспоминали через много веков великий итальянский поэт Данте и пламенный трибун итальянского народа Кола ди Риенцо.