Пожиратели гашиша

– Показывайте...

Я выложил на стол ларец. Испанец достал из чехла лупу и принялся внимательно изучать предметы, интересуясь в основном гравировкой.

Я глядел на них и с сожалением с ними прощался.

– Да, - резюмировал наконец Эррара, - это именно они.
– Он встал, прошел в дальний конец комнаты и открыл тумбочку, в которой обнаружился небольшой сейф, покрытый голубой эмалью.
– С меня двести тысяч долларов, с вас документы на машину. Прошу.

"Без проблем". Я выложил ксиву. Тачку было не жаль, все равно не моя. Взамен же я получал нечто более ценное: свободу, возможность не думать, как прожить завтрашний день.

Двадцать пачек стодолларовых купюр образовали на столе приятный для глаза кубик. Эррара пропустил их через счетчик банкнот, против чего Слава возражал шумным сопением. Мне тоже не хотелось терять время попусту, в честность испанца я верил, но тем не менее молча наблюдал за манипуляциями Эррары. Денежки счет любят, высказывать же нетерпение - несолидно.

Наконец грины были сочтены, я сгреб их в сумку, и мы выкатились из офиса.

– До свидания, - сказал нам вослед вежливый Эррара.

– Всего вам доброго, - учтиво ответил я. "Не могу сказать "прощай"". Хотя и очень хочется. Почему-то на душе у меня было неспокойно, казалось, что этим дело не кончится.

– А я все-таки съезжу.
– Слава натянул куртку и направился в прихожую. Я не стал возражать и закрыл за ним дверь.

Трудно сказать, что нужно человеку для истинного счастья. Ощущение это, на мой взгляд, капризно, обманчиво и неуловимо. Я вернулся в комнату, сел в кресло и уставился взглядом в пол, чувствуя разочарование и опустошенность.

Я стал обладателем ста тысяч долларов. Ну и что?

Деньги мы с компаньоном поделили по-братски, сейчас они лежали в тайнике, но никакого восторга от обладания ими я почему-то не испытывал. Лежат себе и лежат: кучка бумаги с узорами и не более того.

Куда делось желание купить восхитительную жизнь?

Ожидаемое стремление скакать на зеленый свет в аспирантуру и к вершинам науки успело куда-то улетучиться, на смену ему пришло ощущение, что я здорово влип. Наверное, я просто устал. В ушах у меня до сих пор звенело, и побаливала голова, а случившиеся с утра события словно скрылись в тумане.

Сказывалась перегрузка. Впрочем, мог бы и привыкнуть. Жизнь у меня теперь пошла "новая, веселая и интересная". Впервые я осознанно пошел на мокрое, убивал не обороняясь, а из-за денег. Чистая сто вторая статья умышленное убийство с отягчающими. Надо же так попасть!

"С кем поведешься, от того и наберешься". Я тяжело поднялся и прошелся по комнате, пока не уперся в книжный стеллаж. Я вытянул руку и бережно провел по выровненным в одну линию корешкам. Почитать чего-нибудь? Мне было оченьочень неуютно. По правде, я здорово боялся, но усталость приглушила страх. Я знал, что меня снова могли найти арабы, отыскать менты или ФСК, и, п идее, стоило как можно быстрее дергать из города, но мне впервые за долгое время было наплевать на холодный расчет. Мне хотелось каким-нибудь образом отдохнуть, расслабиться, но как это сделать, я пока не знал. Слава, вон, без долгих размышлений взял пачку баксов и поехал в госпиталь свою любовь доставать. Вот прибило мужика.

Интересно, а поехал бы я на его месте? Такой вариант мой отупевший мозг был не в состоянии вообразить. Уж слишком мы разные со Славой. Вот поэтому он на своем месте, а я на своем: сижу дома с кучей баксов и вою от тоски.

Может быть, и в самом деле почитать? Я пробежался взглядом по полке, но ничего достойного не нашел. Не было в моей библиотеке книг, соответствующих моему теперешнему настроению. Навестить Маринку? Порадовать ее кучей бабок? Но для этого надо выходить из дома, а делать это отчаянно не хотелось. Я все-таки опасался, что какой-нибудь Абдулла пырнет меня ножом в живот, отложив вечерний намаз. Коран разрешает прервать молитву, чтобы убить змею. Нет, посижу-ка лучше в своей уютной квартирке. А что касается контрразведки с ментами... Одна граната у меня еще оставалась.

Подорвусь вместе с ними, если придут. Больше я в тюрьму не пойду!

Утвердившись в этом решении, я бухнулся в кресло и потянул на себя верхний ящик стола. Вот что я хотел почитать - полевые дневники Петровича. В этом сумасшедшем мире только они могли соответствовать моему дурному сознанию, которое и определило теперешнее нелепое бытие. Все-таки я завидовал Славе. "Прочь тревоги, прочь сомненья!" Я достал тетрадь и записную книжку Афанасьева, открыл и уперся взглядом в текст. Интересный человек был этот Петрович, подняться до его уровня я мог только мечтать. Эх, надо же ему было ни за грош вот так сгинуть. Хотя - тут я слабо усмехнулся гроши на кону присутствовали. Но все равно жаль.

Читать записи Петровича почему-то расхотелось.

Я бросил книжицы в стол, задвинул ящик и отправился спать. Даже думать было противно.

Слава не появлялся, увлеченный амурной охотой, и ждать его не было смысла. Что я, нянька?

Надо будет - достучится.

Я принял душ и, едва добравшись до постели, провалился в глубокий сон.

Встал я почти здоровым. Голова не болела, а посторонние звуки в ушах фактически сошли на нет.

Хорошо мне вчера досталось. Вспомнив о вчерашнем, я недовольно поморщился, затем сладко зевнул, потянулся, подошел к окну и раздвинул шторы.

Ну, как там служба контрразведки?

Служба контрразведки явно спала. Ни тебе черных "Волг" у подъезда, ни фургонов с надписью "Хлеб". Во мне пробудился спортивный задор. Я попрыгал на месте и сделал несколько отжиманий.

Приятно чувствовать себя молодым, здоровым и сильным! После ванны я еще более взбодрился и в прекрасном настроении вкусил на завтрак тривиальную яичницу с тостами и остатками сыра.

Приготовив кофе, я отнес чашечку в кабинет- и достал из ящика полевой дневник. Чувствовал я себя следопытом, добывшим рукописи давно сгинувшего человека. История сия начала покрываться пылью забвения. Хоть я и нашел реликвии исмаилитов лично, читать о них теперь можно было только как о чем-то абстрактном, например, как о золотом блюде Шлимана. Реализация предметов состоялась, еще вчера я держал раритеты в руках, был их владельцем, а сейчас от них остались одни воспоминания в виде зарисовок старшего коллеги.

Печально, но это бизнес. Так или иначе, они изначально предполагались для продажи, а куда их еще девать? Оставить себе, чтобы доставать по вечерам, а потом прятать в тайник, боясь засветки?

Подарить музею и любоваться на экспозицию, отделенную тремя рубежами охраны? Нет, для меня археология - это коммерческое предприятие, иначе бы я давно ноги протянул. Жалко бывает расставаться с некоторыми вещами, но ничего не поделаешь, сантименты приходится оставить тонким ценителям искусства, готовым платить за проявление "высоких чувств" хорошие деньги. Я вспомнил о ста тысячах долларов и улыбнулся. Вот она, удача. Так везет единицам. Правда, тут же мелькнула мысль, а не продешевил ли я? Испанцы наверняка были готовы заплатить гораздо больше за право побольнее пнуть исламских фундаменталистов. Впрочем, снявши голову, по волосам не плачут.

Продал, и ладно. Хорошо, что жив остался.

Мнение это у меня окрепло, когда я закончил читать полевые заметки. Петрович был все-таки очень интересный человек и в очередной раз дал повод о себе призадуматься. Я вдруг с потрясающей ясностью понял, что издававший научные труды Афанасьев не стал бы продавать вещи Хасана ас-Сабаха, а использовал бы их для написания очередной книги, которая, несомненно, принесла бы ему широкую известность. Я не сомневался в том, что, когда потребовалось бы выбирать между обогащением и научной славой, в Петровиче возобладал бы ученый.