Познер о «Познере»

В. ПОЗНЕР: Еще спрашивают, почему вы разделили «Утомленные солнцем-2» на две части, не опасно ли это с точки зрения зрительского интереса?

Н. МИХАЛКОВ: Опасно, опасно. Но когда мы всерьез погрузились в материал, когда я начитался вместе с коллегами, соавторами воспоминаний, писем, то стало понятно: нам хочется сказать больше. Вложить все в одну картину невозможно, и сделать ее продолжительностью в шесть часов тоже нельзя. Работать только на сериал не хочется, потому что другой масштаб. В принципе, мы не первые в этом вопросе. Успешная картина Тарантино, например, шла именно так. Важно, чтобы в конце первой части люди захотели посмотреть вторую. Это самое главное.

В. ПОЗНЕР: Евгений Юрьевич Сидоров: «Как вы считаете, необходимо ли наконец принять нелегкое решение о захоронении вождя революции? Интересовались ли власти мнением деятелей культуры по данному вопросу?»

Н. МИХАЛКОВ: Я не хочу, чтобы мое мнение стало мнением деятелей культуры, оно мое личное. Я давно об этом говорил. Мне кажется, если бы Владимир Ильич Ленин при жизни узнал, что его тело будет находиться на поверхности земли и его станут показывать людям как некий неодушевленный предмет, он человека, который это придумал, подверг бы очень серьезному наказанию. Потому что это действительно большое наказание. Однако есть люди старшего поколения, для которых это символ и образ. Их не так много осталось, и не так долго им жить. Так что здесь нужно просто сбалансировать все и принять решение. Но с точки зрения морали, веры и православной культуры — его душа мечется из-за этого. Да и сам он, как я слышал и даже читал, завещал похоронить себя рядом со своей матушкой на Волковском кладбище.

В. ПОЗНЕР: Дмитрий Леонидович Юношев: «Если бы вдруг вы стали президентом России, какими были бы ваши первые шаги?»

Н. МИХАЛКОВ: Я отвечу словами одного русского деятеля, не помню точно, кого: «Всем оставаться на местах». Это первая мысль, понимаете? У нас в России в XII веке была замечательная летопись, в которой говорилось: что-то не получилось, потому что делалось с тяжким, звероподобным рвением.

Мы все делаем с таким рвением. Пьем с таким рвением, боремся с алкоголизмом с таким же рвением и вырубаем лозу виноградную. Поэтому первое, что должен сделать человек, пришедший на такое ответственное место, — это действительно всех оставить на местах, не позволить разбежаться из-за страха. А потом уже можно принимать решения.

В. ПОЗНЕР: Борис Борисович Зябрев: «Ваши фильмы всегда вызывали у меня восхищение. Трудно сравнивать вас как художника с кем-либо из ваших коллег. Вместе с тем ваша гражданская позиция при любой власти не вызывает подобного ощущения. Вы всегда «с властью», всегда подле нее, будь то времена СССР или наши дни. Это действительно искреннее уважение и нынешних, и прошлых руководителей страны или просто умение дружить с властью в обмен на свободу творчества?»

Н. МИХАЛКОВ: Вообще, дружба с властью в обмен на свободу творчества — это, наверное, было бы гениально, если бы было возможно. Даже если мне что-то не нравится во власти, я об этом говорю. И, учитывая, что у меня хорошие с ней отношения, я абсолютно в этом свободен. Но автор вопроса не вполне справедлив. Что значит «при советской власти»? У меня при ней не было ни одной премии, моя картина «Родня» пролежала на полке три года, я получил около двухсот замечаний. Я просто об этом не рассказываю, потому что не считаю нужным. А кроме того, существует самое главное — то, что ты делаешь. Мне не стыдно ни за одну свою картину. Не потому, что я их считаю такими хорошими, просто мне сегодня не нужно говорить, потупив взор: «время было такое, приходилось это делать». Я делал то, что мне нравилось, и то, во что верил, и абсолютно не обязательно было дружить для этого с властью. Если бы вы посмотрели обсуждение в Госкино моих картин, скажем, той же самой «Родни» или «Обломова», то вы поняли бы, что ни о какой «дружбе» речь не шла. Что же касается сегодняшнего дня — это дружба не с властью, а с людьми. Точно так же я дружил с Руцким, и когда их обстреливали в Белом доме, я единственный, между прочим, по первому каналу и по другим не клеймил их позором. Я сказал, что выбираю друзей не по должностям. И он так и остался моим другом. Поэтому в данном случае это разговор не о власти, а о людях.

В. ПОЗНЕР: Александр Иосифович Малкиель: «Задаю вам тот же вопрос, который в этой же передаче поставил в свое время перед Андреем Кончаловским. Как, на ваш взгляд, продуктивно бороться с растущей в России ксенофобией?»

Н. МИХАЛКОВ: Разговаривать надо с людьми. Надо разговаривать. Мы любим обиженных, и сами любим обижаться. А проблема, когда она существует, должна быть озвучена. Если сесть друг против друга, как мы с вами сидим, людям, заклятым врагам, и разговаривать друг с другом, и разобраться, в чем правда каждого из них, но с желанием понять, а не с желанием выиграть, — думаю, все решилось бы намного проще. По крайней мере, был бы виден выход. Когда американцы борются с исламом бомбами, это наивно выглядит, потому что надо вести какой-то диалог на духовном уровне, а не посредством войны. Мне кажется, что здесь просто надо разговаривать.

В. ПОЗНЕР: Андрей Вершинин: «Хотелось бы услышать вашу точку зрения по поводу Сталина. В программе «Имя России» вы сказали следующее: «Десять лет назад Сталин был вычеркнут, назван злодеем, и в результате на нем и на семидесятилетней истории нашей страны был поставлен крест. Это привело к тому, что огромное количество людей, живших именно в этот период, потеряли смысл своей жизни. Потому что им, дошедшим до 50, 60, 70 лет, вдруг объяснили, что они делали все неправильно. Это несправедливо, это жестоко, а самое главное, это недальновидно, потому что не оценивать фигуру Сталина во всей сложности и рисовать его одним цветом, на мой взгляд, тоже неправильно и недальновидно». Я согласен с вами по поводу возможной потери смысла жизни у сталинского поколения. Мне непонятно другое: о какой сложности фигуры Сталина вы говорите? Неужели у этого человека могут быть другие цвета, кроме черного цвета убийцы и злодея?»

Н. МИХАЛКОВ: Вы знаете, отвечать мне, в общем-то, довольно просто, потому что ответ этого человека — в нем самом, он считает так. А мое мнение уже приведено в этой цитате. То было тяжелейшее, чудовищное время. Я вам приведу один пример, а вы оценивайте как угодно — рабы, не рабы. Идут съемки фильма «Утомленные солнцем-2». Снимаем мы на Ближней даче Сталина в Кунцеве. Великий русский артист Максим Суханов играет роль Сталина. Съемочная группа ждет актера, который находится на гриме. Молодые люди (тридцати-, двадцатипяти-, сорокалетние), разные, есть и старшее поколение, сидят, ждут — кто курит, кто пьет чай, разговор идет, солнышко светит. Входит артист в гриме Сталина, в его костюме, его походкой, с чуть-чуть согнутой рукой — и группа встает. С чего бы? Их не заставили. Ничего не случится, если они продолжат, развалясь, курить.

Значит, что-то такое генетически в них заложено, что заставляет их относиться к нему именно так — не из страха, какой страх может быть у двадцатилетнего, двадцатипятилетнего человека?

В. ПОЗНЕР: Александр Юрьевич Стефанов: «16 октября 2007 года в «Российской газете» было опубликовано подписанное вами и другими известными деятелями культуры письмо «от имени всех представителей творческих профессий в России», в котором говорилось о необходимости пребывания Владимира Владимировича Путина на посту главы государства и после 2008 года. Подписывая это письмо, вероятно, вы понимали, что: во-первых, оно не выражает мнение всех представителей творческих профессий в России; во-вторых, опубликование такого письма будет похоже на желание угодить власти; в-третьих, призыв, содержащийся в письме, противоречит демократическим и правовым ценностям, да и Конституции, которым непросто укорениться в нашей стране. Как вы можете прокомментировать это письмо сегодня?»

Н. МИХАЛКОВ: Я прокомментирую очень просто. Во-первых, я никогда не подписывал писем от всех деятелей культуры. Это письмо подписано мною, Никитой Михалковым, президентом фонда «Культура». Во-вторых, угодить власти — мы уже об этом говорили, да? В-третьих, я считаю, что четыре года для президента в такой стране, как Россия, — это ничто. А учитывая еще то, что в нашей стране, так сказать, конкурентная борьба за власть строится в основном на черном пиаре, на том, чтобы обгадить того, кто претендует с тобой на это место, то может получиться следующее. Вот я военнослужащий, юнкер, кадет, курсант, поступил в училище, заканчиваю учебу. Мой главком — Верховный главнокомандующий Икс. Проходит четыре года. Я ему присягаю, получаю оружие. Меня воспитывали, меня учили. А через четыре года приходит другой человек и говорит: «вот этого надо расстрелять». Мы с вами сейчас находимся в одном времени, а другая часть страны — в другом времени, и в таком государстве, как Россия, подобные эксперименты чудовищны — они в результате приводят к катаклизмам, причем мировым. Допустим, в чем заключалась сила монархии? В том, что монарх оставлял свою власть детям. И он за это отвечал перед детьми, а не перед своей партией, женой и так далее. Поэтому, на мой взгляд, сроки правильно увеличили. В принципе, их можно и еще увеличить при одном условии: если тот, кто стоит у власти, будет соответствовать чаяниям народа. Выбирается он народом, и народ сам должен отвечать за тех, кого выбрал. И если он ошибся — бедный народ.

В. ПОЗНЕР: Я заранее хочу предупредить, что не намерен касаться в нашей беседе двух тем — кино и религии. Кино — потому что просто нет времени, на это потребовалось бы часа полтора, а то и больше. Религии — потому что у нас с вами очень разные взгляды на это, а у нас не диспут, у нас интервью, и я не собираюсь с вами спорить.

Н. МИХАЛКОВ: Почему спорить, зачем спорить? С чего вы решили, что у нас разные точки зрения на религию?

В. ПОЗНЕР: Я атеист.

Н. МИХАЛКОВ: А-а-а. Я пошел.

В. ПОЗНЕР: Зачем же? Надо же терпимость иметь. Почти день в день пять лет тому назад вы выступали на пленарном заседании XIII Международных рождественских образовательных чтений. И сказали следующее: «Через 60 лет после окончания войны, когда проезжаешь по русским деревням, создается ощущение, будто только что кончилась Гражданская война. Как можно жить в том месте, которое ты не любишь настолько, чтобы не найти сил и воли привести его в порядок? Мы не народ — мы электорат, мы не страна — мы территория. Мне думается, что если мы реально не посмотрим на себя со стороны и не ужаснемся тому, насколько мы теплохладны и равнодушны к самим себе, нам нечего ждать, чтобы нас уважали другие». Это было пять лет назад. Что-нибудь для вас изменилось?