Позолота вся сотрется 2

Боли я не почувствовала. Кровь весело и бодро заструилась по моей руке вниз. Я смотрела на этот ярко-красный ручеек отстраненно и равнодушно. Опять мной овладело чувство, что я сижу в первом ряду театра.

Вот мое платье из светло-голубого хлопка, превращается в тяжелый кровавый бархат. Влажный бархат дрожит, мерцает переливаясь всеми оттенками пурпура и красного. А потом вдруг бледнеет, словно линяет. Его красный цвет жадно впитывается, взахлеб пьется давно мертвым камнем на моем пальце. Древний родовой перстень Соррелей оживает, вспыхивает ярчайшим, рубиновым светом.

Не веря своим глазам я вскидываю руку, старась рассмотреть это чудо поближе. Мощный сноп красного огня полыхает так ослепительно, что каменный грот на мгновенье превращается в ярко освещенную сцену. На этой сцене злобная механическая кукла по имени Лорес корчится, плавится и оседает горсткой серого пепла.

Оскалив острый ряд хищных, мелких зубов изрыгая проклятья ко мне устремляется Оскар. Его большое, блестящее словно смазанное маслом тело вспыхивает огромным, жарким факелом. Факел дико визжит, мечется по каменной пещере и успокаивается пузырящейся, черной горкой.

Я застываю и начинаю громко смеяться. Почему-то становится смешно от мысли, что мне опять пришлось убивать.

Невыносимая вонь горелой рыбы, костей и обугленного мяса заставляет меня очнуться, прийти в себя. Я кашляю, из глаз бегут слезы, внутренности выворачивает в мучительном рвотном позыве. Падаю на колени пытаясь отдышаться. Но отвратительный запах сгоревшей плоти, заставляет меня на четвереньках ползти к выходу, к источнику света. Туда где слышится плеск волн и крики испуганных чаек.

Солнечный свет слепит мои глаза. Теплый, соленый ветер обнимает ласково, сушит мокрое платье. Я сажусь на гладкий, нагретый солнцем валун и вздыхаю. Приблизив кисть руки к глазам всматриваюсь в горящий кроваво- рубиновым блеском камень.

– Ну, здравствуй обжора! Как же долго ты притворялся простым булыжником!
– я говорю негромко, почти шепотом, еще до конца не веря в то, что перстень Соррелей ожил.

Солнечный луч дробится, дрожит в его гранях и мне кажется, что перстень лукаво усмехается, сыто причмокивает.

Опускаю руку и оглядываюсь вокруг. Надо мной нависают скалы. Вдали рыбьей чешуей серебрится беспокойная, бесконечная шкура океана. За моей спиной темной, открытой пастью скалится знакомая пещера. Кажется я знаю это место! Я была здесь вместе с Филиппом и Патрисией, еще когда она была Патриком. Усмехаюсь при воспоминании о ней. Все же Патрисия меня обманула. Вольно или невольно, а спасаться мне довелось самой.

Я еще долго сижу на теплых камнях, позволяя ветру как следует просушить мое платье и волосы. Пить хочется нестерпимо и я понимаю, что мне все же придется вернуться в каменный, пахнущий гарью мешок.

– Надеюсь ты не страдаешь клаустрофобией?
– обращаюсь я, к сияющему на моем пальце камню и чувствую себя немного сумасшедшей.

Яркий, кроваво-рубиновый камень конечно же молчит, а я решительно направляюсь к воняющему горелой плотью входу в пещеру.

Зажимая нос пальцами, стараюсь не смотреть на две кучки пепла, я устремляюсь к следующему темному проему. Делаю шаг и нерешительно замираю в густой и холодной тьме. Понимаю, что пройти лабиринт узких коридоров мне не удастся без фонаря. Стою в нерешительности. Вдруг на моем пальце вспыхивает свет, он освещает грубые каменные своды, моя тень ложится мне под ноги, словно указывая путь.

– Спасибо!
– шепчу я, и глажу теплую, живую поверхность камня.

В мрачных, запутанных коридорах подземелья мне не приходится блуждать слишком долго. Свет рубинового камня, словно путеводная звезда ведет меня целенаправленно и уверенно. Вот и последний поворот. Я толкаю тяжелую дверь и буквально кубарем вываливаюсь в большой и светлый холл дедушкиного дома. Силы покидают меня и я падаю. Гладкие, мраморные плиты стремительно приближаются к моему лицу. Я зажмуриваю глаза.

– Николь!
– сильные руки подхватывают меня, не дают мне упасть.

– Она здесь! Скорее доктора!
– голос Филиппа дрожит от волнения, он надтреснут, словно невозмутимый и всегда бесстрастный мужчина старается сдержать слезы.

Мне кажется, что я плыву в надежной и теплой колыбели. Щеку приятно покалывает ткань пиджака, которая пахнет дорогим табаком и чем-то неуловимо, расплывчато родным.

Не умом, а сердцем понимаю, что я теперь в безопасности, теперь можно и расслабиться. Эта мысль мне очень нравится. И мое сознание медленно отключается.

Глава шестнадцатая. Солнечные зайчики.

– Мистер Арчибальд, что будет если ваша жена не очнется? Прошло уже пять дней с тех пор, как она потеряла сознание. Доктор назвал это состояние таким странным словом... м-мм, - Патрисия говорит очень тихо, она почти шепчет.

Ее приятный, немного хрипловатый голос шелестит у меня в ушах, словно смятая бумага. Я слышу его и понимаю, что у меня кажется уже становится привычкой, вот так внезапно приходить в себя после обмороков, и затаившись, сквозь ресницы изучать окружающую меня обстановку.

А обстановка забавная...

В комнате светло, по потолку скачут наперегонки беспокойные солнечные зайчики. Моя голова утопает в высоких и мягких подушках, а значит видеть я могу немногое. Белый квадрат высокого потолка, люстру с сияющим ореолом хрустальных подвесок, да целую толпу игривых, веселых бликов, которые почему-то зовутся солнечными зайчиками.

Наверное стоит повернуть мне голову немного вправо и я смогу увидеть Патрисию и Арчи. Но я не спешу выдавать себя. В последнее время я усвоила одно простое правило - осторожность никогда не будет лишней. Воскреснувшая вместе со мной интуиция приказывает мне замереть слушать.

– Кома, это состояние называется комой. Я верю, что Николь обязательно очнется! Она сильная девочка. Впрочем... Живучими и сильными бывают только оборотни. А Николь... Теперь когда она так нелепо потеряла свою вторую ипостать, свою кошку..., - тихо и сокрушенно проговорил Арчи, и опять надолго замолчал.

– Сколько раз повторять! Она отдала ее мне добровольно! Доб-ро-воль-но!
– рассерженно вскричала Патрисия.
– Вот вы Арчибальд, смогли бы отдать свою вторую сущнось находясь в здравом уме? Держу пари, что нет! Я тоже по своей воле не смогла бы избавиться от того, что является душой, стержнем, драгоценностью. Страшнее этой потери этого только смерть! А ваша Николь,не задумываясь предала самое важное, что у нее было. Думаю она изначально была слабым человеком и безвольным, никудышным оборотнем. Она на целых пять дней застряла в этом коматозном состоянии, и думается мне, что вряд ли из него выйдет. Мне конечно очень жалко Николь, ведь теперь, после проведенного обряда мы с ней вроде бы сестры. Я ей чрезвычайно благодарна за свое спасение и за бесценный, щедрый дар, но наверное ее бесконечный сон, это лучший выход из сложившейся ситуации!
– голос Патрисии вкрадчиво хрипел, выбрировал медовыми нотками.