Позывной "Калмык"

Карета остановилась, из неё выскочила кикимора в узнаваемой беличьей шубке и следом, как бы догоняя её, широкими шагами поспешил к крыльцу Михаил Юрьевич.

Коху такая прыть сразу не понравилась. Через десяток секунд дверь отворилась и в фойе вломилась заплаканная Анька. Прямо дорожки слёз на щеках.

— Ань?

И тут снова дверь открывается и входит Виельгорский.

Сашка посмотрел на Аньку ревущую, на генерала это лошадиного и решил пристрелить сволочь эту. Уже даже к лавке шаг сделал. Шталмейстер пожал плечами, сник как-то головой. Потом мотнул ею и стал поворачиваться. Ох, как Сашке захотелось бахнуть ему пониже спины, чтобы умирал долго и в мучениях. Но тут Виельгорский разворачиваться раздумал и опять стал к лесу передом.

— Я не знаю… Все было нормально… Да, Государь не верит в знахарей и травниц. Но он вообще ничего не сказал. Молчал весь приём. В конце только самом проговорил: «Вы свободны, госпожа Серёгина», и ушел.

Виельгорский ещё раз боднул головой и вышел, пятясь задом. Это его от пули в задницу и спасло. В лоб стрелять Кох не стал, да и сказал вроде шталмейстер, что никак не обидел Аньку Николай Палкин.

Сашка посмотрел в окно, как садится в карету Виельгорский, и подошёл к Аньке. Та лежала в шубе на лавке в комнате маменьки Афанасия Александровича. Виктор Германович её как куклу приподнял, перенёс в следующую спальню, освободил от шубы и сапожек, и лёг рядом на кровать, поглаживая кикимору по голове, как маленькую девочку.

Вскоре рыдания перешли во всхлипывания, а после и просто в сопение.

— Ань, чего случилось-то? Там тебя обидели? — кикимора помотала головой сопли по монголоидной рожице размазывая.

— Бу-бу-бу.

— Понятно. Так им и надо. А можно чуть подробнее? Виельгорский уверял, что не было бу-бу-бу. Соврал, сатрап? — Сашка повернул к себе заплаканную рожицу и протёр слёзки.

Анька мгновенно из обиженной барышни превратилась в злобную кикимору.

— Дураки они все!

— Солидарен. Стих есть у какого-то поэта, что на Руси всё зашибись, только умных людей у власти не хватает.

В то время очень сильно

Расцвел России цвет,

Земля была обильна,

Порядка ж нет как нет.

Всё, Ань, давай рассказывай, а то до инфаркту меня доведёшь.

Кикимора посопела в обеды дырочки полные соплей, вытерла их кулаком и выдала:

— Они тупые все, Сашка. Вот как ты говорил, с длиннющим «У», так и есть. Тууупые.

— А вот с этого момента поподробнее…

— Дурак. Ну, в смысле — дурень. Ладно. Приехали мы во дворец и долго не пускали нас, куда-то бегали военные. Потом запустили, велели раздеться…

— Раздеться?!

— Нет, шубу и шапку снять с платком. И пошли мы с Михаилом Юрьевичем по залам. Красиво. А пол какой. Эх, я тоже хочу такой пол. Картины на стенах в золотых рамах. Вазы всякие. И возле каждой двери два военных стоят в белых мундирах или в зелёных. Возле одной из дверей нас остановили и велели ждать. Сказал офицер по-французски, что Государь занят и у него генералы. И спросил, а это что за прачка с вами, Михаил Юрьевич.

— И ты?

— А я ему и говорю, это ваша жена на прачку похожа, на немецком. Das ist Ihre Frau, der Herr sieht aus wie eine Wascherin.

— И?

— А ничего. Он тууупой, немецкого не знает, видимо.

— Ну, чёрт с ним, дальше, что?

— Дальше вышли все, а последним высокий мужчина в зелёном мундире. Очень высокий. Ты ему в попу плюнуть не достанешь. Не обижайся, твоя же поговорка. Он и оказался Николаем. «Пройдёмте», — говорит, — «Михаил Юрьевич», а на меня даже не посмотрел. Долго шли по всяким комнатам красивым потом по лестнице на следующий этаж поднялись. Там тоже всё красиво и потолки все в облаках и ангелочках. Зашли в комнату, там три женщины, этот немец — лейб-медик Мандт и девочка лет десяти в смешных панталончиках. Девочка бледная. Сашка, она точно больна туберкулёзом и давно. Прямо прозрачная вся. А кожа, как самая белая бумага, и глаза грустные такие. Ну, этот Мартын Мартынович и спрашивает меня на немецком, мол что скажите госпожа Серёгина о её императорском высочестве?

Событие пятьдесят восьмое

Он только через три недели знакомства назвал меня по имени. А через четыре назвал правильно.

Морская полиция : C пецотдел (NCIS: Naval Criminal Investigative Service)

Тут стук в наружную дверь прервал повествование. Сашка прикрыл Аньку шубой, сам же окно открыл, Ванька — гад опять раскочегарил печи так, что в бане прохладней. Ну, теперь пока успокаивал Аньку выстудило до того, что пар из рота шёл. Чего не могут климат-контроль придумать?

В дверь колотился Радищев.

— Твоя чиго? — полицмейстер был в мундире при всех наградах, сиял, как ёлка новогодняя.

— Моя хотеть видеть госпожу… Тьфу, на тебя, Дондук. У меня поручение от её императорского Величества — Государыни Александры Фёдоровны к госпоже Серёгиной.

— Вона чё? Твоя давай. Моя порусяй, — протянул руку дархан Дондук.

— Извини, дархан, но мне велено передать сей предмет лично в руки Анны Тимофеевны.

— Твоя — насяльник. Холосо. Щас звать. Тута стоять, — Сашка, развлекаясь, погрозил полицмейстеру пальцем и пошёл за Анькой.

— Так я не умытая и растрёпанная…

— Это хорошо. Ещё волосы взбаламуть. Пусть трепещут.

Анька зарёванная и всклокоченная вышла к Радищеву. Тот аж присел. Словно кто лопатой его по фуражке огрел.

— Анна Тимофеевна, что с вами?

— Моя тебя спласывай? Чего там делать? Кто обидеть? — грозную рожу состроил Сашка.

— Не могу знать! Меня срочно вызвали во дворец и велели передать от Александры Фёдоровны вот эту серебряную шкатулку с бриллиантами и портретом её императорского величества, — перепуганный полицмейстер вытащил завёрнутую в платок вышитый и надушенный небольшую шкатулочку, на крышке которой и была изображена Государыня. Ну, наверное, Кох её не видел и даже портретов не видел.

— Чё сказать? — Сашка оценил подарок, тут одних бриллиантов на имение.

— Кто сказать? Тьфу, нерусь! Кто чего сказал? — побагровел вконец перепуганный и выбитый из всех колей полицмейстер Санкт-Петербурга.

— Э, тупой башка. Чё империйца сказать? Спасибо сказать? Пожалуйста сказать. Кушай на здоровье сказать? — Держи за «нерусь» ответку, легко полковников полиции оскорблять, зная, что за это ничего не будет.

— Э, сам тупой башка. Государыня Александра Фёдоровна сказать… А! Сказала, что благодарит Анну Тимофеевну за участие в здоровье принцессы.

— Холосый государынь. Спасибки пеледай.

— Афанасий Александрович, поблагодарите от моего имени Государыню и скажите, что мне очень понравилась принцесса и нужно обязательно её вылечить.

— Всенепременно! — Радищев с такой радостью покинул их половину, будто тут перед ним начали пыточные всякие инструменты раскладывать.

— Анька, я не понимаю ничего? Ты почему зарёванная пришла?

Дальше было так. Ну, это Анька так начала дальнейшее повествование про аудиенцию и медицинский консилиум в одной обёртке.