Прах и тень

Я поставил бутылочку на каминную полку среди разбросанных ершиков для чистки трубки и, пока готовил чистый маленький шприц Холмса, размышлял над абсурдностью ситуации. Обернувшись, я испугался, увидев, что он пытается выбраться из-под одеяла, правда, без особого успеха.

— Холмс, что вы делаете, черт бы вас побрал?!

— Готовлюсь выйти, — ответил он, опираясь на ближайшую стойку кровати, чтобы встать.

— Совсем выжили из ума, Холмс? Вы ведь не ожидаете…

— …что еще остались улики, которые удастся найти? — спросил он с раздражением. — Это единственный проклятый факт, в котором я твердо уверен.

— Но ваше состояние…

— Я совершенно разбит. Но, во всяком случае, вправе надеяться, что меня будет сопровождать умелый врач.

— Если вы вообразили, что я позволю вам покинуть вашу комнату, вы сошли с ума — вдобавок к тому, что серьезно ранены.

— Уотсон, — сказал сыщик совсем другим голосом. Я никогда прежде не слышал, чтобы он разговаривал со мной таким тоном. Слова звучали гораздо тише, чем когда он произносил их в своей обычной размеренной манере, и намного печальнее. — Я загнал себя в безвыходное положение. Пять женщин мертвы. Пять! Ваши намерения похвальны, но представьте на миг, каково будет мне получить известие о шестой погибшей?

Я уставился на него, взвешивая доводы, как личные, так и медицинские.

— Дайте вашу руку, — сказал я наконец.

Вид бесчисленных маленьких рубцов, рассеянных, как миниатюрные созвездия, заставил меня содрогнуться, но я постарался не выставлять наружу свои чувства и сделал Холмсу инъекцию.

— Спасибо, — сказал он, неуверенной походкой направляясь к гардеробу. — Встретимся внизу. Советую надеть старое пальто, которое вы носили в восточных колониях, иначе будете чувствовать себя ужасно неловко.

Поколебавшись немного, я облачился в каракулевую поддевку и тяжелое пальто, которым крайне редко пользовался в годы армейской службы, и стремглав сбежал по ступенькам, чтобы нанять экипаж. Если уж Холмс решил посетить место преступления, лучше сделать это незамедлительно, скорее во имя его здоровья, чем ради оставшихся там улик.

Кэбов мимо проезжало много. Когда я вернулся, Холмс сидел на ступеньках дома 221. На нем было свободное одеяние отставного морского офицера в комплекте с флотской фуражкой, тяжелыми штанами и грубой рубахой с галстуком под бушлатом, в который он сумел вдеть левую руку. Другая была на перевязи.

— Вы хотите сохранить анонимность? — поинтересовался я, подсаживая его в экипаж.

— Если есть соседи, желающие разнести полезные слухи, они сделают это более охотно при виде двух патриотов — ушедших на покой офицеров. Так или иначе, одеяние английского джентльмена трудно носить как положено, когда у тебя действует только одна рука, — горестно добавил он.

По пути в Ист-Энд Холмс немного вздремнул, а я глядел в окно, погрузившись в тяжкие раздумья. Лондон изменился с тех пор, как я в последний раз выбирался из дома. Повсюду валялись листовки, набранные большими жирными буквами. Вскоре я понял, что текст везде одинаковый: призыв Скотланд-Ярда к гражданам сообщать любую полезную информацию.

Мы повернули на Дьюк-стрит и приближались к одному из въездов на Митр-сквер, когда кэбмен внезапно резко остановился и принялся ворчать вполголоса по поводу «искателей острых ощущений», у которых «порядочности не больше, чем у хищников». Однако увидев достоинство предложенной ему монеты, он стал более сговорчивым и согласился ждать, пока мы не закончим свои дела на площади.

Мы шли по длинной аллее. Шерлок тяжело опирался на трость, не забывая разглядывать стены домов и землю под ногами, как ястреб, высматривающий свою жертву. Митр-сквер представляла собой открытое пространство, а вовсе не тот грязный тупик, что рисовало мое воображение. Площадь хорошо содержалась властями Сити, но дома на ней были безликими и по большей части незаселенными. Склады охранялись: несколько человек о чем-то озабоченно переговаривались как раз на том месте, где два дня назад лежало тело убитой.

— Как я понимаю, несчастную женщину обнаружили в юго-западном углу площади? — спросил Холмс.

— Да, констебль полиции округа Сити нашел ее именно там. Стараюсь не вспоминать это жуткое зрелище.

— В первую очередь надо осмотреть всю площадь и подходы к ней. Однако, боюсь, этого не удастся сделать, не возбуждая лишних разговоров.

Я сопровождал детектива, пока тот не изучил внимательно место преступления и не вышел с площади по узкому проулку Черч-пэссидж, ведущему к Митр-стрит. На площадь Холмс возвратился по единственному необследованному проходу, тянувшемуся вдоль Сент-Джеймс-плейс и Оранж-маркет. Хотя детектив занимался своей работой не более получаса, на его осунувшемся лице появились явные признаки усталости. Даже просто сохранять вертикальное положение ему было трудно.

— Если я правильно помню, — сказал Холмс, — оставив вас в ту ночь на Бернер-стрит, я пошел на север, пересек Гринфилд-стрит, Филдгейт-стрит и Грейт Гарден-стрит и наконец достиг лабиринта улиц вокруг Чиксэнд-стрит, где и повстречал преследуемую нами дичь. Потом я вернулся на Бернер-стрит, а убийца каким-то необъяснимым образом пробрался сюда через пустынную фабричную территорию. По-видимому, он шел по Олд Монтегю-стрит, которая переходит в Уэнворт-стрит, а потом сужается до Стоуни-лейн, ведущую как раз к тому месту, где мы стоим. И здесь нам повезло — необычное всегда играет на пользу исследователю — он совершил нечто абсолютно нелепое. Убив женщину, преступник извлек наружу ее внутренности на открытой площади с тремя подходами к ней. Возможно, поблизости были складские сторожа. Думаю, Уотсон, мы разыщем свидетелей произошедшего, это лишь вопрос времени. Если вы не возражаете, я расспрошу местных жителей.

К нам подошел человек средних лет в поношенном, надвинутом на глаза котелке, с седеющими бакенбардами и телосложением ломовой лошади. Он смотрел с подозрением и как-то неуверенно улыбался, словно желая утвердиться в своем превосходстве.

— Извините, джентльмены, но совершенно очевидно, что вы уходите с этой площади и возвращаетесь снова, находясь тут гораздо дольше, чем того требуют какие-либо естественные причины. Хотелось бы узнать, что вы здесь делаете.

— Сначала представьтесь сами, — ответил мой друг почему-то с легким валлийским акцентом, неприветливо взглянув на незнакомца.

Тот выжидательно скрестил на груди свои мощные руки:

— Вы вправе спросить это, хотя я и не обязан отвечать, ведь Потрошитель все еще на свободе. Меня зовут Сэмюэл Левисон, и я вхожу в Уайтчепелский комитет бдительности — группу людей, призванных обеспечить покой в этом районе города. Если вы человек здравомыслящий, объясните, чем вы занимаетесь на площади, а не то мне придется обратиться в полицию.

Холмс оживился.

— Я слышал об этой организации, — сказал он, — и именно в вашей помощи я сейчас и нуждаюсь. Вчера мне довелось посетить гораздо больше пабов, чем следовало. Ближе к утру мне сказали, что я нахожусь в какой-то четверти мили от Митр-сквер, где было убито еще одно несчастное создание. Возможно, это покажется вам нелепым, но у меня возникло непреодолимое желание увидеть это место самому. Не успел я войти на площадь, как почувствовал, что сзади кто-то крадется. Блеснуло лезвие, и этот негодяй потребовал денег, угрожая убить меня. Я не из тех, кто избегает доброй драки, поэтому вытащил нож, но был слишком пьян и замешкался. И тогда мерзавец ударил меня ножом в плечо. Кое-как дотащившись до дома, я обнаружил, что в этой стычке выронил трубку. Никогда с ней не расставался, где бы ни путешествовал, так что ходил сам не свой, пока не отправился на площадь, чтобы попытаться ее найти. Черенок из полированного дерева, на нем я вырезал рисунки — птичек и тому подобное.

— Эй, парни! — обратился мистер Левисон к своим компаньонам. — Ничего не видели на земле такого, что могло бы принадлежать этому джентльмену? Очень сожалею, сэр, но, по всей вероятности, вашу вещь уже успели сдать в ломбард.

— Весьма прискорбно. Впрочем, у меня было мало надежды. Есть куда более важное обстоятельство, чем моя трубка. Труп лежал перед этим домом?

— Да. Напротив Черч-пэссидж.

— Соседи что-нибудь слышали?

— К сожалению, в этих домах никто не живет.