Прах к праху

– Этот Флеминг везде поспел в свободное от крикета время. Жена на Собачьем острове, и… как ее… любовница в Кенсингтоне?

– Похоже на то.

– А в Кенте кто тогда?

– Вот в этом и вопрос, – сказал Линли и поднялся. – Давайте-ка начнем искать ответ.

Глава 4

Дома по Стаффордшир-террас шли вдоль южного склона Кэмденского холма и являли собой вершину викторианской архитектуры в северной части Кенсингтона. Они были выстроены в классическом, подражающем итальянскому стиле, уснащенные балюстрадами, эркерами, карнизами, выполненными орнаментальной кладкой с небольшими выступами, и другими белыми лепными украшениями, призванными оживить то, что иначе представляло бы собой невыразительные массивные сооружения из серого кирпича. Отгороженные черными коваными решетками, они тянулись вдоль узкой улицы с унылым достоинством, и их фасады разнились лишь цветущими растениями в ящиках на окнах и в декоративных горшках.

Дом номер 18 украшал жасмин, густой и буйный, в изобилии росший в трех наружных ящиках эркера. В отличие от большинства других домов, дом номер 18 не был поделен на квартиры. Панели с дверными звонками не имелось, звонок был лишь один, на который и нажал Линли, когда они с Хейверс подошли к двери примерно через полчаса после ухода инспектора Ардери.

– Элитный райончик. – Хейверс мотнула головой в сторону улицы. – Я насчитала три «БМВ», два «рейндж-ровера», «ягуар» и «кадиллак».

– «Кадиллак»? – переспросил Линли, оглядываясь на улицу, залитую желтым светом фонарей в викторианском стиле. – А что, тут живет Чак Берри 2 ?

[2]

Чак Берри (р. 1926) —американский композитор, гитарист и певец.

Хейверс ухмыльнулась.

– А я думала, вы не слушаете рок-н-ролл.

– Некоторые вещи человек постигает исподволь, сержант, через открытость общему культурному опыту, который проникает в индивида, преумножая груду его знаний. – Он посмотрел на веерное окно над дверью. Оно было освещено. – Вы позвонили ей?

– Перед уходом.

– И что сказали?

– Что мы хотим поговорить с ней о коттедже и пожаре.

– Тогда где…

Уверенный голос спросил за дверью:

– Кто там?

Линли назвался сам и представил своего сержанта. Они услышали звук отпираемого замка. Дверь распахнулась, и перед ними предстала седовласая женщина в стильном темно-синем облегающем платье и такого же цвета жакете почти одной длины с платьем. На женщине были модные очки с крупными стеклами, которые сверкнули на свету, когда она перевела взгляд с Линли на Хейверс.

– Мы приехали к Мириам Уайтлоу, – сказал Линли, предъявляя женщине свое удостоверение.

– Да, – ответила она. – Я знаю. Это я. Прошу, входите.

Линли скорее почувствовал, чем увидел, что сержант Хейверс метнула на него взгляд. Он понял, что она занимается тем же, чем и он: решает, не стоит ли быстренько пересмотреть их предыдущее заключение о характере отношений между Кеннетом Флемингом и женщиной, с которой он жил. Мириам Уайтлоу, хоть и прекрасно одетой и ухоженной, было под семьдесят, то есть на тридцать с лишним лет больше, чем умершему в Кенте мужчине. В нынешнее время слова «жить с» несут совершенно определенный смысл. И Линли, и Хейверс бездумно купились на них. Что, – с некоторой досадой на себя признал Линли, – было не самым благоприятным прогнозом того, как пойдут у них дела в данном случае.

Мириам Уайтлоу отступила от двери, жестом приглашая их внутрь.

– Давайте пройдем в гостиную, – предложила она и повела их по коридору к лестнице. – У меня там горит камин.

Огонь не помешает, подумал Линли. Несмотря на время года, внутри дома было всего на несколько градусов теплее, чем в холодильнике.

Мириам Уайтлоу, по-видимому, прочитала его мысли, потому что сказала через плечо:

– Мы с моим покойным мужем провели центральное отопление только после того, как с моим отцом случился удар в конце шестидесятых. И я почти им не пользуюсь. Полагаю, в этом я похожа на отца. Кроме электричества, с которым он в конце концов смирился вскоре после окончания Второй мировой войны, отец не признавал никаких нововведений: хотел, чтобы дом оставался таким, как его обставили его родители в восьмидесятых годах девятнадцатого века. Сентиментально, я знаю. Но что есть, то есть.

Линли не мог не заметить, что с желаниями ее отца тут считались. Переступить порог дома номер 18 по Стаффордшир-террас означало попасть в «капсулу времени», оклеенную обоями Уильяма Морриса 3 , с бесчисленными гравюрами на стенах, персидскими коврами на полу, бывшими газовыми рожками под синими круглыми абажурами, служившими теперь бра, с камином, каминная полка которого была обита бархатом и в центре которого висел бронзовый гонг. Решительно странная картина.

[3]

Уильям Моррис (1834—1896) – английский дизайнер и мастер мебели, тканей, витражей и обоев, поэт и ранний социалист; революционизировал викторианские вкусы.

Ощущение анахронизма только усиливалось по мере того, как они поднимались по ступенькам, вначале мимо выцветших гравюр на спортивные темы, а потом, после бельэтажа, мимо целой стены, увешанной взятыми в рамки карикатурами из «Панча». Они были размещены по годам, начиная с тысяча восемьсот пятьдесят восьмого.

Линли услышал, как Хейверс, оглядываясь по сторонам, охала: «Господи». Увидел, как она поеживалась, явно не от холода.

Комната, в которую привела их Мириам Уайтлоу, могла служить или восхитительной декорацией для телевизионного исторического фильма, или для музейного воспроизведения гостиной викторианской эпохи. Здесь имелись два выложенных плиткой камина, над их мраморными, с украшениями, полками висели венецианские зеркала в позолоченных рамах, в которых отражались часы из золоченой бронзы, этрусские вазы и маленькие бронзовые статуэтки, изображавшие Меркурия, Диану и боровшихся друг с другом обнаженных жилистых мужчин. В дальнем из двух каминов горел огонь, и Мириам Уайтлоу направилась к нему. Проходя мимо кабинетного рояля, она зацепилась перстнем за бахрому шали, которой был накрыт инструмент. Она остановилась, отцепила и поправила шаль, а заодно поправила фотографию в серебряной рамке, их на рояле располагалась дюжина, если не больше. Это была не столько комната, сколько полоса препятствий, состоявшая из кисточек, бархата, композиций из сухих цветов, кресел и очень маленьких скамеечек для ног, угрожавших неосторожному гостю сокрушительным падением.

И снова, словно прочитав его мысли, миссис Уайтлоу сказала:

– К этому со временем привыкаешь, инспектор. Когда я была ребенком, эта комната была для меня волшебным местом: все эти завораживающие безделушки, которые можно было рассматривать, о которых можно было размышлять и сочинять истории. Когда дом перешел ко мне, я не решилась ее изменить. Прошу вас, садитесь.

Сама она выбрала кресло, обитое зеленым бархатом. Полицейским же указала на кресла поближе к камину, из которого дышал жаром горевший уголь. Эти глубокие кресла были обиты плюшем. В них человек скорее проваливался, чем садился.

Рядом с креслом хозяйки помещался столик на трех ножках, на котором стоял графин и маленькие рюмки. Одна из них была наполовину полна. Отпив из нее, Мириам Уайтлоу сказала:

– После ужина я всегда пью херес. Я знаю, что в обществе это не принято. Бренди или коньяк подошли бы больше. Но я никогда не любила ни один из этих напитков. Не хотите ли хереса?

Линли отказался. Хейверс, судя по всему, не отказалась бы от «Гленливита», если бы его предложили, но покачала головой и достала из сумки блокнот.

Линли объяснил миссис Уайтлоу, каким образом будет расследоваться данное дело, координируемое из Кента и из Лондона. Он назвал имя инспектора Ардери. Вручил хозяйке дома свою визитную карточку. Она взяла ее, прочла то, что было на ней напечатано, перевернула. И положила рядом со своей рюмкой.

– Простите, – сказала она, – я не совсем понимаю. Что вы имеете в виду под словом «координировать»?

– Разве вы не разговаривали с полицией Кента? – спросил Линли. – Или с пожарной бригадой?