Прах к праху

– Нам было по семнадцать лет. Люди меняются. С этим ничего не поделаешь.

– Я не меняюсь. Я была с тобой честна, Кенни. Поэтому жду от тебя такой же честности в ответ. Так с кем ты теперь спишь?

– Джин…

– Хотя я не совсем верно выражаюсь, да?

– Наша проблема вовсе не в сексе. С ним всегда все было нормально, и ты это знаешь.

– У нас трое детей. Дом. По крайней мере, был, пока не вмешалась миссис Уайтлоу.

– Мириам здесь ни при чем.

– Так она теперь Мириам? И как давно она Мириам? Она Мириам при свете или также и в темноте, когда тебе не приходится смотреть на квашню, которую ты месишь?

– Черт бы тебя побрал, Джин. Подключи мозги, а? Я не сплю с Мириам Уайтлоу. Она, черт побери, старуха.

– Тогда кто? Скажи мне. Кто?

– Ты меня не слушаешь. Дело не в сексе.

– О, ну конечно. А в чем же? Ушел в религию? Отыскал кого-то, с кем распеваешь гимны воскресным утром?

– Между нами всегда существовала некая пропасть, там, где ее не должно было быть.

– Какая пропасть? Какая?

– Ты не видишь, да? В этом-то и вся проблема. Джинни засмеялась, и собственный смех показался ей резким и нервным:

– Ты спятил, Кенни Флеминг. Да покажи мне хотя бы еще одну пару, которая имела бы хоть половину того, что было у нас, начиная с двенадцати лет.

Он покачал головой с усталостью и смирением:

– Мне больше не двенадцать лет. Мне нужно нечто большее. Мне нужна женщина, с которой я мог бы делиться всем. Ты и я… мы с тобой… в чем-то мы хорошая пара, а в чем-то – нет. И как раз в том, что имеет значение за пределами спальни.

Джинни почувствовала, что край раковины, к которой она прислонилась, впился в бок. Она выпрямилась.

– Полно мужчин, которые по горячим углям поползут, чтобы получить такую, как я.

– Знаю.

– И чем же я нехороша?

– Я не сказал, что ты нехороша,

– Ты сказал, что в чем-то мы хорошая пара, а в чем-то – нет. Как это? Объясни. Сейчас же.

– Дело в наших интересах. В том, что мы делаем. О чем заботимся. Говорим. Какие строим планы. Чего хотим от жизни.

– У нас всегда это было. Ты прекрасно это знаешь.

– Сначала – да. Но мы стали разными. Ты это видишь. Просто не хочешь признать.

– Кто говорит, что у нас все было плохо? Это она? Это миссис Уайтлоу забивает тебе голову всякой белибердой? Потому что она меня ненавидит, Кенни. Всегда ненавидела.

– Я уже сказал тебе, что дело не в Мириам.

– Она винит меня в том, что я увела тебя из школы. Она приезжала в Биллингсгейт, когда я была беременна Джимми.

– Это к делу не относится.

– Она сказала, что я разрушу твою жизнь, если мы с тобой поженимся.

– Это в прошлом. Забудь.

– Она сказала, что ты превратишься в пустое место, если я позволю тебе бросить школу.

– Она наш друг. Она просто переживала за нас.

– Наш друг, ты говоришь? Она хотела, чтобы я отдала своего ребенка. Чтобы убила его. Она желала мне смерти. И это в ней так и осталось, Кенни. Она всегда…

– Прекрати! – Он ударил по столу, и керамическая солонка в виде белого медведя полетела на пол, ударившись о ножку стола. Солонка треснула, и из нее на старый зеленый линолеум посыпалась соль, белая, словно отбеленный речной песок. – Ты ужасно заблуждаешься насчет Мириам, – сказал Кенни, подняв солонку, которая развалилась на две части у него в руках. – Она была добра ко мне. Была добра к нам. К тебе. К детям.

– Тогда скажи мне, кто для тебя лучше, чем я.

– Секс тут ни при чем. – По его тону она поняла, что он решил сказать правду. По его позе она поняла, что правда превзойдет все ее самые худшие ожидания. – Да, мы спали вместе. Но секс тут ни при чем. Все гораздо сложнее. Речь идет о желании.

– Не сексуальном? Не смеши меня, Кенни.

Он поднял на нее глаза, и Джинни почувствовала, как заледенели у нее пальцы. Она ни разу не видела такой муки у него на лице.

– Я никогда не испытывал ничего подобного, – произнес он. – Я хочу узнать ее во всех смыслах. Хочу владеть ею. Хочу быть ею. Вот что это такое.

– Совсем рехнулся. – Джинни хотела, чтобы ее слова прозвучали пренебрежительно, но получилось испуганно.

– Я словно уменьшился. Как будто из меня, как из кастрюли, выкипела вся вода и осталась суть. И эта суть – желание. Ее. Желание ее. Я ни о чем другом не могу думать.

– Ты несешь какую-то околесицу, Кенни. Он отвернулся.

– Я так и думал, что ты не поймешь.

– А она, видимо, понимает. Мисс Как-там-ее.

– Да. Понимает.

– Так кто же она? Кто она такая, что ты так сильно хочешь быть ею.

– Какая разница?

– Для меня большая. И я имею право знать ее имя. Если между нами все кончено, как ты того желаешь.

И он сказал, тихо назвав только имя – Габриэлла. Этого Джинни оказалось достаточно. Фамилии не требовалась. Ее как громом поразило. Ошеломленная, Джинни подошла к столу.

– Так это Габриэллу Пэттен ты хочешь узнать во всех смыслах? – переспросила она. – Владеть ею? Быть ею? – Она опустилась на стул. – Я тебе этого не позволю.

–Ты не понимаешь… не знаешь… я не могу объяснить, что это такое. – Он легонько постучал себя кулаком по лбу, словно предлагая ей заглянуть ему в мозг.

– О, я прекрасно понимаю, что это такое. И я скорее умру, Кенни, чем увижу тебя с ней.

Однако все получилось по-другому. Смерть пришла. Только вот не к тому. Джинни зажмурилась, и лишь когда поняла, что сможет говорить обычным голосом, если придется – хоть бы не пришлось, – покинула ванную.

Шэрон не спала. Джинни приоткрыла дверь в ее комнату и увидела, что она сидит на своей кровати у окна и вяжет. Свет Шэрон не включила и работала, согнувшись так, что казалась горбатой. Клацая спицами, она отматывала нитку и приговаривала:

– Изнаночная, вот. Лицевая, вот. Так. И еще.

Вязала она шарф, который начала еще в прошлом месяце. Это был подарок отцу ко дню рождения; времени года он не соответствовал, однако Кенни, получив шарф в конце июня, все равно стал бы носить его, невзирая на погоду, лишь бы сделать дочери приятное.

Когда Джинни открыла дверь до конца, Шэрон даже не взглянула в ее сторону. Ее маленькое личико сморщилось от усилия сосредоточиться, но поскольку вязала она без очков, работа ее представляла собой сплошную путаницу.