Прародина Русов
Шрифт:
А. А. Гогешвили вполне резонно обращает внимание на то, что подобная игра со звуками имела порой ключевое магическое значение, обеспечивала жизненно необходимый для поэтов эффект внушения — в частности и для того, чтобы их поэтические проклятия сбывались [320, с. 268–269].
В ирландской поэтической традиции важнейшим приемом было «затемнение» — умышленное искажение слов поэтами, чаще всего именно путем замены согласного звука, добавления гласного и т. д. [160, с. 36–39]. Но это как раз и означает открытие фонемы как минимальной единицы языка. Речь идет даже об «элементах грамматического учения филидов» [160, с. 31].
В этой связи исключительно интересны схолии к античному учебнику грамматики Дионисия Фракийского (с. 164, 23 Hilgard): «Есть два вида грамматики: одна занимается начертаниями и произношением букв (эта грамматика считается древней,
Для огамической (как и для рунической) гадательной практики характерно наделение каждого знака огама набором значений: как собственно гадательных, так и отождествлений с различными деревьями и растениями, птицами, с числами, цветами и τ д. Очень может быть, что когда-то именно так возникло и отождествление гадательных знаков с определенными фонемами.
Сравним: «Одним из очень важных эзотерических аспектов огама было использование определенных предметов или мест как описательных средств к пониманию значений букв. Таков, в частности, уже описанный «птичий огам». Но подобных огамов существовало множество: например, Огам Лин, составленный из заглавных букв названий водоемов: Banda (В), Luimneach (L), Febhai (F), Sinaind (S), Nearcnid (N) и т. д. Или же Огам Дин, состоявший из заглавных букв названий холмов; или Огам Деан из заглавных букв частей человеческого тела. …В прошлом, при помощи таких средств, посвященные могли общаться друг с другом, попросту упоминая названия животных, птиц, оружия и т. п., под которыми скрывались буквы; а ни о чем не подозревающие слушатели не могли понять, о чем они говорили. Применение подобных эзотерических сообщений в символической прозе и поэзии воистину не имело пределов. …Ко всему сказанному можно добавить, что огам применялся также как некая форма сигнализации или язык жестов. Для передачи начертаний знаков пользовались пальцами рук. Их прикладывали к переносице (Огам Срон) или к ноге или берцовой кости (Огам Коир), изображая шифрованные или стандартные буквы огама» [117, с. 201–203].
Далее, напомним, что огамоподобными надписями репертуар среднестоговских изображений Каменной Могилы никоим образом не исчерпывается. Среди других знаков можно отметить:
1) изображения колес и повозок, лошадей и всадников [рис. 20, 40, 44];
2) прочие изображения, поддающиеся простому истолкованию, в частности, следы ног;
3) пиктографические изображения правильной формы и неясного значения, часто некие замкнутые контуры;
4) единичные черточки и линии;
5) лунки и кружочки;
6) некие кресты, подобные линиям координат на графиках;
7) заштрихованные прямоугольной штриховкой фигуры, часто в штриховой же «рамочке»;
8) некие зигзагообразные «орнаменты». Обращает на себя внимание также абсолютно чуждый прочим плитам стиль изображений на плите № 13, а также отчасти на плитах № 17 и № 19 [82, табл. XI–XIII].
Характерно, что в ряде случаев очевидна системная связь огамоподобных изображений с изображениями другого типа, в частности, на плитах № 1 [рис. 49] и № 23.
Однако во многих случаях вопреки М. Я. Рудинскому изображения перекрываются, наслаиваются друг на друга, т. е. очевидно созданы в разное время и теперь затемняют смысл друг друга. Это хорошо видно на т. н. «Плите следов» (плите № 34а). Еще более ясно
это на плите № 37, где одна из воловьих упряжек вверху попросту перечеркнута [82, с. 78]. Не менее характерно наличие рядом огамоподобных надписей разного масштаба и написанных разным почерком. Это, например, прекрасно видно на плите № 37 (внизу, ниже изображения бычьей упряжки).Из всего этого возникает аналогия с современными настенными граффити (например, где-нибудь в подъезде или на заборе), по крайней мере, в том, как использовалось пространство записи.
Однако в Каменной Могиле все гораздо сложнее и серьезнее. Обратим внимание на то, где именно наносились изображения: «Говоря о петроглифах Каменной Могилы, их следует рассматривать как комплекс искусства париетального, которое имеет дело прежде всего с горизонтальными поверхностями, которые лежат над головой. Это один из наиболее существенных моментов, …очень редкое явление. …На Каменной Могиле наскальные рисунки выявлены в основном на потолках и по карнизам гротов-навесов, а значит, и на нижних поверхностях тех каменных глыб, что оторвались когда-то от их краев. Тем временем мы не можем раскрыть стимулы тех идеологических представлений, которые обусловили практику нанесения рисунков только в определенных местах, укрытых от глаз посетителей «священной горы», чужих тайнах культовых обрядов» [82, с. 132, 25]. «На стене изображения почти никогда не делались» [59, с. 52].
Чтобы добраться до изображений Каменной Могилы, исследователям приходилось раскапывать песок, часто пробираться ползком и копировать надписи лежа на спине. «Не обходимость подкапывания под плиты или под слой песчаниковой породы на вершине холма почти полностью делают невозможным фотографирование выявленных объектов. Глубокий подкоп под плиту осуществлять опасно» [82, с. 20].
А. А. Формозов пишет: «Надо прямо сказать, что четкий ответ на вопрос о первоначальном назначении наскальных гравировок и росписей на нынешнем этапе развития науки дать нельзя. Неясно даже, мыслим ли ответ в общей форме. … Французские археологи усматривают в любых наскальных изображениях, в том числе и палеолитических, прямую аналогию храмовым росписям Древнего мира и Средневековья. …Чтобы добраться до многих пещерных рисунков, надо в полной темноте преодолеть значительные расстояния, протиснуться через сырые скальные щели, спуститься в карстовые колодцы, переплыть подземные реки и озера. Тот, кто сумел пройти все это, в конце пути, в залах с росписями, видел при колеблющемся свете факелов таинственные фигуры мифических прародителей и покровителей группы… (Но), пожалуй, магическая гипотеза лучше объясняет обилие наложенных на стенах пещер силуэтов и контуров, поскольку исходит из того, что дело было не в них, а в том, чтобы нанести на камень некие знаки.
Может быть, на это загадочное явление бросают свет граффити, оставленные прихожанами на стенах соборов. На Руси они есть в Софий киевской и Софии новгородской, в церквах Пскова, Старой Ладоги, Звенигорода. Это процарапанные на фресках кириллические надписи, кресты, знаки-трезубцы, а иногда и картинки: лев, терзающий оленя, кони, птицы, корабли, храмы, человечки. На Днестре, у пещерных монастырей Нагорян, Бакоты, Лядовой, на скалах обнаружены нарезки недавнего времени. Чаще всего встречаются кресты, но отмечены и хорошо знакомые нам по петроглифам решетки. Хотя церковные уставы запрещали наносить на стены храмов надписи и рисунки, люди на протяжении веков делали это, веря в пользу таких магических действий» [144, с. 75–77].
Итак, опять возникает аналогия с граффити, теперь уже не по формальной структуре изображений, а по целям их нанесения и, соответственно, по примерному содержанию. Причем аналогии не с граффити на заборах, а с граффити в церковных соборах. Граффити в соборах — это обычно не акт святотатства, А «письма Богу», подобные тем, которые евреи сейчас вставляют в щели Стены Плача в Иерусалиме. Т. е. они часто вообще не были рассчитаны на то, чтобы их читали другие люди. Кстати, большинство известных граффити в древнерусских соборах — это обращения к Богу и святым; реже встречаются поминальные надписи, еще реже — сообщения летописного характера о важных исторических событиях и памятные надписи [151, с. 112–121]. Другой близкий аналог — Бехистунская скала в Иране со знаменитой надписью Дария. Характерно, что эта надпись была высечена в скале на высоте 50 метров и с земли не читается [172, с. 225].