Правда и ложь. Трактат второй

Впрочем, как говаривал классик, жизнь сослагательных наклонений не приемлет.

Итак, я сбежал с последней пары, заскочил домой (чтобы забрать приготовленный для Насти букет) и, не слушая ехидных реплик маман (женская ревность, что поделаешь?), полетел к университетскому корпусу, в котором занимались студенты и студентки инъяза.

…Настю я увидел отчетливо. Она шла, болтая с новой приятельницей – то ли Ниной, то ли Никой… словом, этакой "белой мышкой" (вроде моей бывшей пассии Малининой), которая на фоне дочери профессора Воронцова привычно проигрывала (как по части лица, так и по части фигуры). На сей раз на Настеньке были не джинсы, а юбка ниже колен и приталенный жакет. Волосы она тоже не заплела в косу; они свободно спадали на спину и лишь спереди были скреплены заколками.

У меня сердце привычно заколотилось раза в два (если не три) чаще обычного – так уж сложилось, что мы с Настей не виделись целых четыре дня (ровно в четыре раза больше нормы!), поэтому я ускорил шаг, идя ей навстречу…

Однако, меня опередили. Не успел я дойти до ограды сквера, как напротив тротуара затормозила крутейшая тачка, из которой вылез… я напряг зрение…

Нет, глаза меня не обманули – это был тот самый мажорный глист, прыщавый, большеротый и щегольски одетый, которого я в свое время бесцеремонно выставил из квартиры профессора Воронцова, куда тот явился незваным.

Да, это снова был он. И он снова направился к моей девушке (правда, теперь держа в руке не пафосный букет из элитного салона, а всего одну розу – алую, полураспустившуюся. Изысканную).

Я в свою очередь ускорил шаг. Хлыщ поначалу не обратил на меня внимания, но, перехватив взгляд Насти (она-то на плохое зрение не жаловалась, хоть читала ничуть не меньше меня), обернулся.

И сразу скис. Я же, напротив, изобразил на лице широченную улыбку (адресованную, впрочем, отнюдь не ему).

– Привет, Дэн, – она поздоровалась первой. Без особого энтузиазма… но и без неприязни (причину ее дурного настроения я узнал чуть позже и, забегая вперед, скажу – с появлением хлыща на иномарке она связана не была. Как, впрочем, и моим появлением).

– Привет, любимая, – обняв Настю за плечи, я запечатлел демонстративно смачный поцелуй на ее разрумянившейся щечке, вручил ей астры (конечно, цветы она взяла) и только после этого сделал вид, что заметил стушевавшегося мажора.

– Добрый день, – бодро сказал я хлыщу (хотя веселого тут, на мой взгляд, было мало), – Мы вроде знакомы… Георгий, правильно?

Хлыщ с кислым видом кивнул.

– Лучше Егор.

– Отлично,– одобрил я прилипалу, – И что же вам, Егор, опять нужно от моей девушки?

– Прекрати, Дэн, – негромко сказала Настя и обратилась к Егору. – Очень жаль, но, боюсь, ни на этой неделе, ни на следующей ваш досуг я скрасить не смогу.

Меня бросило в жар: она действительно скрашивала досуг (что кроется за этими сравнительно невинными словечками, я не хотел и думать) богатенького ничтожества?

Я непроизвольно шагнул вперед… но тут на сцене появился (или, выражаясь в духе фантастических романов, материализовался) еще один персонаж. Настолько похожий на молодого актера Старыгина, что мне в первый момент даже захотелось протереть глаза.

И этот "Старыгин", по-старыгински очаровательно улыбнувшись, исключительно вежливо поинтересовался:

– Господа, какие-то проблемы?

Только в этот момент до меня дошло – парень (высокий, спортивный, облаченный в строгий темный костюм) является ни кем иным, как телохранителем глистообразного мажора. Ни больше, ни меньше.

И по взгляду, которым наградил меня этот красавчик, я, разумеется, понял – тут лезть в драку бессмысленно (да и насколько Настасья не любит, по ее выражению, "размахивания кулаками", я тоже отлично знал).

Поэтому ответил: "Но проблем", а следом за мной и Настя, улыбнувшись не слишком искренне, сказала: "Да, все в порядке".

И лишь по лицу мажора, охраняемого профессиональным секьюрити, было видно, что в порядке далеко не все…

…Денек был ясным, солнечным, одним из тех редких осенних дней, когда всё вокруг – и дома, и прохожие, и деревья в сквере с позолоченными кронами, и не успевшая пожухнуть зеленая трава, и запоздалые цветы на клумбах… наконец, глубокое синее небо кажется особенно ярким… и, я бы сказал - обреченно красивым.

Мы с Настей, не сговариваясь, выбрали на бульваре скамью. Она первой на нее присела, я примостился рядом. Мне показалось, она избегает моего взгляда.

Настя смотрела на астры. На чудесные фиолетовые, ярко-розовые, белые и бледно-розовые цветы, которые моя бабуля любовно выращивала своими руками в палисаднике перед домом.

– Интересно, – начал я, не желая выглядеть параноиком-ревнивцем в глазах любимой девушки, но будучи не в силах сдержать прорывающуюся наружу если не желчь, то, по меньшей мере, досаду, – Почему этот хлыщ не может оставить тебя в покое?

Она бросила на меня короткий (и, увы, не слишком теплый) взгляд.

А потом сказала… нет, совсем не то, что я ожидал услышать.

– Тебя только это волнует? – глухо спросила Настя.

И лишь в этот момент я осознал, что сегодня она не такая, как обычно. Более бледная, что ли? Бледная и слегка осунувшаяся. С еле заметными полукружьями под глазами.

Я осторожно коснулся ее руки.

– Что случилось?

Отложив букет астр на скамью, она полезла в сумочку и (кто бы сомневался?) извлекла оттуда неизменные Vogue с зажигалкой.

И только после пары коротких затяжек неохотно сказала:

– Папе ночью опять было плохо с сердцем. Пришлось вызывать "неотложку".

Разумеется, после таких слов устраивать своей девушке сцену ревности мог только махровый эгоист и вообще бесчувственный тип (вроде Клэгга-"Калибана" из "Коллекционера" Дж. Фаулза).

Посему я лишь тихонько сжал ее запястье. Левое. (В правой руке Настя держала сигарету).

– Всё серьезно?

Она неопределенно пожала плечами.

– Вообще-то, доктор настаивал на госпитализации…

– А твой папа?

Опять короткий взляд в мою сторону. И после паузы:

– Это ужасно, Дэн. Если что-то случится…

Ох, черт. Она, кажется, была готова расплакаться.

Я обнял Настю за плечи, привлек к себе.

– Что бы ни случилось, я с тобой. И никогда тебя не оставлю. Слышишь? Никогда не оставлю.

Она отбросила сигарету, раздавив окурок носком туфельки, и что-то пробормотала со слабой улыбкой.

По-английски.

Позднее (много позже) до меня дошло, что она все-таки сказала.