Правда о Бебе Донж

Бебе была так спокойна! Но разве не она стремилась выйти за него замуж? Разве она не знала.

— Феликс знает? — спросила, приступая к вечернему туалету.

— Должен догадываться. На эти темы мы с ним не разговариваем.

— А-а!

— Зачем это „а“?

— Ее муж не знает?

Тогда Франсуа смутился. Ее муж был телефонным монтером. Добрый малый, такой же усатый, как папаша Донж. Ему пришлось два или три раза чинить линию в их доме, он работал в присутствии Франсуа и своей жены.

— Ну вот, мосье Донж. Надеюсь, она больше не порвется.

Он протянул Франсуа широкую ладонь, избегая прощания со своей женой, которой просто подмигнул.

— Нет, он ничего не знает.

— А ты не думаешь, что вечером, в постели этого человека…

— Для меня это не так важно, как ты думаешь! Если бы я сказал тебе…

— Что?

— Ничего… Это просто смешно.

— Ты можешь мне сказать, потому что отныне мы — товарищи.

— Я ее ни разу даже не назвал по имени… Я его не знаю. Потому что сразу после этого, не дав ей отдышаться, я диктую: „… В ответ на ваше высокочтимое“… ну, где вы там, мадам Фламан?.. дату посмотрите на входящем письме… я имею честь сообщить вам что мы не имеем возможности в настоящее время дать согласие на поставки, потому что…»

Она смеялась. Он не видел ее закрытого волосами лица, но слышал смех и, снимая туфли, улыбнулся довольный собой.

— Ну вот, дорогой, ведь для тебя это совсем не имело значения! А если учесть, что я совсем не та женщина, которые тебе нравятся… Ну, признайся!

— Это зависит от многих причин. Ясно то, что ты никогда не умела заниматься любовью и никогда этому не научишься… Впрочем, жизнь строится не на этом. Ты сердишься на меня?

— Почему я должна на тебя сердиться? Ты был откровенен…

— Но ведь спрашивала ты, не так ли?

— Да.

Тогда он спросил себя, виноват ли он. Ну и что? Тем хуже для нее, ведь она требовала этого?

— О чем ты думаешь? — спросил он, ложась в постель.

У них уже были новые кровати, очень современные, которые заказала Бебе. Комната была светлой. В ней ничего не напоминало о старом доме.

— Ни о чем…О том, что ты только мне сказал…

— Тебе грустно?

— Не от чего быть грустной…

— Если ты придаешь этому такое значение, то с моей стороны такое больше не повторится. Ведь часто я неделями к ней не притрагиваюсь. А потом как-нибудь утром, без всякой причины…

— Я понимаю.

— Ты не можешь понять, потому что ты не мужчина.

Она прошла в заново отделанную ванную комнату. Нужно выло спуститься на одну ступеньку. В этом доме постоянно было нужно спускаться по ступенькам и проходить по сложным лабиринтам коридоров.

Она долго пробыла в ванной. Он начал беспокоиться. Ему пришла в голову мысль, что может быть она плачет. Хотел было пойти посмотреть, но заколебался и отступил перед возможной семейной сценой.

Он оказался прав, потому что она вернулась со злыми глазами и безучастным лицом.

— Спокойной ночи, Франсуа. А теперь будем спать.

Она поцеловала его в лоб и погасила свет.

Когда он вернулся, кладовщик и мадам Фламан переносили пишущую машинку и картотеку. Он взглянул на них так, как глядят на неодушевленные предметы, потом перехватил вопросительный взгляд Феликса.

— Ну, как насчет контракта с Обществом европейских отелей? — для приличия спросил он.

— Я подписал его на прошлой неделе. Мне пришлось дать им десять тысяч франков комиссионных…

— Хватило бы и пяти тысяч, — сказал он таким тоном, будто ему нужно было кому-то отомстить, хотя бы тому же брату.

Машинально он распечатал письмо от Ольги Жалиберт.

«Дорогой Франсуа!

Пишу тебе из отеля „Руаяль“, номер 133… Это тебе ни о чем не напоминает? Со мной теперь только моя дочь Жаклин…»

У Ольги Жалиберт была замкнутая и колючая тринадцатилетняя дочь, которая смотрела на Донжа с такой ненавистью, как будто понимала… А кто знает, может быть и понимала? Вряд ли мать скрывала от нее все.

«Когда я узнала о случившейся с тобой катастрофе, тотчас же подумала, что самое лучшее, что могу сделать, это уехать куда-нибудь подальше на неопределенное время, а поскольку сейчас еще продолжаются каникулы… Гастон был такого же мнения. Разумеется, мы ни о чем не говорили, но я почувствовала, что он беспокоится и обязательно попытается увидеться с тобой… Только что я получила письмо от него, в котором он сообщает, что ты уже чувствуешь себя довольно хорошо и, возможно, все как-то устроится…

Все время думаю о том, что сделала Бебе… Помнишь, о чем я тебе говорила, когда ты уверял меня, что она всё знает? Видишь, мой бедный Франсуа, ты ничего не смыслишь в женщинах, а особенно в молодых девушках, а она так и осталась молодой девушкой.

Ну да ладно, что сделано, го сделано… Я очень испугалась и за себя и за других. Ведь в маленьком городке никогда не знаешь, чем закончится скандал…

Когда ты выйдешь из больницы (Гастон написал мне что ты уже выйдешь; когда письмо дойдет до тебя — поэтому посылаю его на домашний адрес), я повторяю, когда ты выйдешь, надеюсь, сможешь заскочить сюда. Позвони мне за час до приезда, чтобы я отослала Жаклин на теннис или еще куда-нибудь с подружками.

Мне нужно о многом тебе рассказать. Очень скучаю по тебе. Звони лучше в обеденное время, не называя своей фамилии, чтобы, когда будут звать меня, кричали на весь ресторан.

Спешу в твои объятия. Я тебя обожаю.

Твоя Ольга».

— Феликс!

Феликс наверняка узнал издалека, кому принадлежит почерк на конверте, который Франсуа держал в руках.

— Я не нужен тебе сегодня после обеда?

Он понял, что Феликс ошибается, принимая одно за другое. И может быть впервые он почувствовал во взгляде брата упрек.

Тогда он изобразил на лице натянутую улыбку, будто для того, чтобы соблюсти приличия.

— Думаю, что ночь проведу в Шатеньрэ. Мне нужно еще немного отдохнуть. Ничего не нужно передать твоей жене?

— Ничего особенного. Я собираюсь туда в субботу и пробуду до утра понедельника. Подожди. Кажется она просила привезти ей несоленого масла.

— Я отвезу ей.

Внезапно он провел рукой по глазам.

— Что с тобой, Франсуа?

Можно было подумать, что силы его иссякли.