Правда об Афганской войне

– Необходимо тебе, Самойленко, Голь Ака без переводчика немедленно пробиться во дворец и ультимативно потребовать к… – я посмотрел на часы, было без пятнадцати пять, – к восьми часам во что бы то ни стало прекратить это беззаконие.

– Понял.

– Любые выражения твои и Виктора возможны. Единственное – не допускайте физического воздействия на этого прохвоста…

– Все исполним, – отчеканил Черемных.

– Доложишь не позднее семи-восьми часов утра.

– Есть.

– Езжайте в Герат, – приказал я Петрохалко, – сдержите Наджиба. Поступайте с ним жестко и требовательно. Все они – сволочи! – вырвалось у меня. – Особенно этот… Наджиб!

Петрохалко ушел.

Спокойно, спокойно, генерал армии, говорил я сам себе. Много прохвостов, много людей без сердца ты видел. Но таких!..

Скоро рассвет. Надо лететь в Кандагар.

Утром Илмар Янович мне доложил, что Наджиб пока не договорился с муллами мечетей о судьбе укрывшихся там моджахедов. В то же время, по словам Бруниниекса, расстрелы продолжались.

Значит, Черемных не попал во дворец, подумал я.

А Илмар продолжал:

– Власть в городэ восстановлэна. Патрулирование осущэствляэтся. Гэнэрал-губэрнатор спокоэн, Сарваланд и гэнэрал Бабинский заняли свое положэниэ в административной зонэ. Кандагар поДтвэрдил разрэшэниэ на прилет. Так что можэм отправляться.

Еще не успел командир Ан-24 вывести самолет на расчетную высоту – три тысячи шестьсот метров, – на которой мы полетим в Кандагар, еще не успели мы с Рафи выпить по стакану горячего крепкого чаю, как тревожно засигналила переносная коротковолновая радиостанция. Бруниниекс взял трубку, приложил к уху и передал мне:

– Чэрэмных.

– Александр Михайлович, говорю клером. Прием. –

Голос Владимира Петровича звучал издалека, но вполне отчетливо.

– Понял. Прием.

– Я, Друг и Рябой были у Него. Прием.

– Он был один? Прием.

– С ним была Она. О. отсутствовал. Прием.

– Какова реакция? Прием.

– Сначала – переполох. Но потом оба овладели собой. Он даже храбрился. Прием.

– Переходи к делу. Прием.

– Я его спросил: «Вы приказали Доктору делать операцию?» Он отвечает: «Да! В доме надо всех тараканов уничтожить» – и стукнул кулаком по столу. Я спрашиваю: «А слово чести Танкиста, Доктора, Философа? Оно ведь нарушено». Он отвечает: «Я им не давал на это права. Этот дом – Вандея!» Он забегал по кабинету, Она стояла и молчала, Рябой переводил.

Тогда Друг говорит: «Слово поддержали два брата-близнеца».

Он отвечает: «Один я и Доктор в ответе за все».

Я: «А Аллах, Коран, Шариат?»

Он: «Я – атеист! Доктор операцию доведет до конца!!»

Друг: «Под Рубинами все это будут знать. Билета на Игрища-26 вам не будет!! Остановите операцию!»

Он посмотрел на Нее и процедил: «Я подумаю». И потом этот атеист стал молиться Аллаху.

Я и Друг вместе дожимали: «Решайте, или мы сейчас же дадим сигнал Рубинам».

Он еще раз посмотрел на Нее. Она достала белый платок и легко им тряхнула. Тут мы поняли, что дело сделано.

Прием.

– Благодарю тебя. И Друга. Прием.

– Он был в халате из красной парчи, расшитой золотом. Перепаясан золотым жгутом. На ногах чувяки Тамерлана. Один чувяк короче другого. А Она в голубом с малиновыми разводами хитоне на гагарьем меху. На ногах тапочки китайской императрицы Цыси. Прием.

– Ты внимателен. Прием.

– Она зверски красива. Прием.

– Мне не до шуток. Кошки скребут душу. Прием.

– Половину кошек беру себе. Половину отдаю Другу. Будьте спокойны. Прием.

– Спасибо за поддержку, дорогие мои. Конец беседы. – И я отключил связь.

До Кандагара оставалось 20-30 минут полета.

– Наджиб – шакал вонючий, – по-русски четко произнес Рафи.

– Бабрак – тоже, – в тон ему сказал я.

Рафи на это промолчал. Он был осторожен.

Самолет шел на снижение.

На аэродроме нас встретил командир 2-го армейского корпуса генерал-лейтенант Мир Тохмас. Это 50-летний сухопарый человек, выше среднего роста, с красивыми чертами лица, одетый в достаточно новую форму. Лицо его озаряла радостная улыбка, в которой без труда можно было разглядеть заискивание, а может быть даже, и не сильно скрываемое чувство вины. С ним находились советник при командире корпуса генерал Левченко, политический советник зоны Кандагар некто Ш. и, конечно, комбриг-70, полковник Шатин. Я дал возможность Мухамеду Рафи первому выйти из самолета. Генерал Левченко быстро, скороговоркой, и тихо, чтобы другие не слышали, доложил:

– Генерал Петрохалко из Герата доложил для вас: душманы из мечетей интернированы. Расстрелы прекращены. В городе спокойно.

Гора свалилась с моих плеч. Хотя, конечно, еще предстояло тщательно во всем разбираться.

По нашему плану мы рассчитывали так: Рафи поработает во Втором армейском корпусе, проведет строевой смотр однОго из полков 15-й пехотной дивизии, танкового батальона 7-й танковой бригады и, возможно, 43-го горнопехотного полка.

Второй армейский корпус (2АК) прикрывал кандагарское направление с юга и шоссе, ведущее из Кандагара в Кабул. В системе вооруженной борьбы в Афганистане этот корпус отличался большой организованностью. Командир корпуса Мир Тохмас, насколько мне было известно, не участвовал в крыльях хальк или парчам. Это был человек традиционно военный, с хорошим прохождением службы и понимающий свои задачи командир корпуса. Он хорошо ладил с советником генералом Левченко.

Генерал-губернатором Кандагара был Норол-Фак, полковник из старейшей аристократической афганской фамилии. (Уполномоченным от ЦК НДПА по этой зоне являлся племянник Бабрака Кармаля, сын его сводного брата.) Естественно, оба являлись активными деятелями крыла парчам. Они всячески старались насаждать парчам в зоне «Кандагар» и во 2АК, что, однако, не всегда им удавалось – ведь полковое и бригадное звено в целом противодействовало парчамизации, придерживаясь идей хальк. Сам Мир Тохмас в политику не слишком вмешивался.

Мухамед Рафи, которому я дал свободу действий, провел смотр одного из полков 15-й дивизии, одного из танковых батальонов 7-й танковой бригады, но не сумел побывать в 43-м горно-пехотном полку. Рафи проинформировал меня, что остался доволен укомплектованностью, слаженностью подразделений и частей, состоянием вооружения и техники. Тем самым министр подтвердил правильность наших оценок в отношении Второго армейского корпуса.

Я в те дни работал в 70-й отдельной мотострелковой бригаде (70 омсбр). В лагере, построенном для жизни в зимних условиях, – а на дворе стояла, напомню, четвертая неделя января – были построены так называемые модули, то есть типовые казармы со всеми необходимыми удобствами – и столовыми, и туалетами, и местами отдыха, и ленинскими комнатами. Обустроенные парки для стоянки боевых машин, заправочные – все, что присуще военному гарнизону. И повсюду у Шатина был хороший порядок, везде виделась его твердая рука отличного командира. Таких полевых военных городков к концу января 1981 года в Афганистане было уже 67. Конечно, афганцы об этом знали, видели, насколько прочно и надолго шурави собираются оставаться в их стране. А это давало повод моджахедам вести агитацию против пребывания неверных в исламском Афганистане. Это усиливало их позиции в борьбе с режимом Бабрака Кармаля и с советскими войсками. Но воинам частей и соединений Советской Армии, несмотря ни на что, надо было как-то обустраиваться, вот и строили по всей стране эти городки…

Я встретился в бригаде с офицерским составом, до командира роты включительно. Все в один голос говорили мне то же, что и на севере: воевать трудно, но воевать будут. Подразделения 15-й пехотной дивизии и 7-й танковой бригады, когда действуют совместно с батальонами 70-й отдельной мотострелковой бригады, еще так-сяк воюют и действуют более-менее активно. Однако, когда действуют самостоятельно, лишь обозначают боевые действия. Но поскольку юг Кандагарской провинции был мало заселен, мы почти не оставляли в аулах подразделения своих или афганских войск. Они контролировали главным образом сам Кандагар, поддерживая в нем режим чрезвычайного положения и комендантского часа. 70-я бригада по-прежнему охраняла дорогу Кандагар-Кабул, вела разведку и при необходимости – боевые действия севернее, северо-восточнее Кандагара в тех небезызвестных виноградных плантациях.