Правительницы России

Тогда Екатерина отказалась, понимая, что такого рода предприятие не совершается экспромтом и его следует тщательно и надёжно подготовить. Однако мысли об этом не оставляли её ни на минуту, так как Екатерина понимала, что у неё нет выхода: Пётр III либо заточит её в тюрьму, либо насильно пострижёт в монастырь, чтобы вслед за тем немедленно жениться на Елизавете Воронцовой и вместе с нею короноваться на царство.

А меж тем время шло, роды приближались, и Екатерина сильно опасалась, что Пётр Фёдорович узнает об этом, так как она боялась, что при родах станет кричать и дворцовые слуги или придворные тотчас же донесут о случившемся императору.

В начале апреля 1762 года Екатерина почувствовала, что роды совсем близки, и поделилась своими опасениями с одним из наиболее доверенных слуг Василием Григорьевичем Шкуриным.

Во дворец принимали мужчин и женщин «статных, лицом пригожих и взору приятных», по пословице: «Молодец — хоть во дворец», и Шкурин полностью тому соответствовал.

Когда Екатерина приехала в Петербург, он служил истопником в её апартаментах в Зимнем дворце и с самого начала сумел завоевать симпатии и доверие юной великой княгини. Шкурин свято хранил тайны своей госпожи, особенно потворствуя её роману с Григорием Орловым.

За несколько дней до родов Екатерина сказала Шкурину, что боится, как бы из-за её крика Пётр Фёдорович не узнал об этой тайне. На что Шкурин, бывший в то время уже не истопником, а камердинером, сказал:

— Чего бояться, матушка? Ты уж дважды рожала. Родишь и в третий — дело бабье. А что касаемо до государя, то я так сделаю, что его в тот момент во дворце не будет.

— Не много ли на себя берёшь, Вася? — усомнилась Екатерина. — Пётр Фёдорович всё же император, а кто — ты?

— Не сомневайся, матушка. Как я сказал, так тому и статься, — ответил камердинер.

На следующее утро Шкурин пришёл во дворец со своим двенадцатилетним сыном Сергеем и предупредил Екатерину, что приехали они сюда одвуконь, и кони их стоят рядом с дворцом, у коновязи возле кордегардии, на Миллионной улице.

— Сына, матушка я оставлю здесь, а ты вели ему постелить где-нибудь в соседней комнате. И как тебе пристанет, как почувствуешь, что вот-вот начнётся, скажи ему, что он-де более тебе не надобен, и пусть скачет домой, поелику можно быстрее, и о том мне скажет. А я знаю, как своё дело делать.

Затем Шкурин сказал Екатерине, где его искать, и с тем уехал, а мальчик остался.

Шкурин жил с женой, сыном и двумя дочерьми на самой окраине Петербурга, в большой бревенчатой избе. Приехав, Василий Григорьевич вывез весь домашний скарб, отправил жену и дочерей на другую улицу, где жили родственники жены, а сам, запёршись в пустой избе, стал заниматься тем делом, которое и задумал. Сотворив всё, что было надобно, он лёг на пол и заснул. Проснулся Шкурин от того, что услышал под окном конский топот и тут же увидел, как с седла слетел его сын.

Шкурин вышел к нему навстречу и спросил:

— Как государыня?

— Велели скакать во весь дух и сказать, что я более им не надобен, — выпалил мальчик.

— Садись на коня и поезжай к матушке и сёстрам, — наказал ему Шкурин, объяснив и то, где они нынче живут. Мальчик уехал, а Василий Григорьевич быстро оседлал коня, затем вернулся в избу и вскоре снова показался во дворе. Взглянув на избу, Шкурин перекрестился, вскочил в седло и рысью выехал за ворота. Оглянувшись через несколько минут назад, Шкурин увидел над своим двором струйки дыма.

...Шкурин сам поджёг свою избу, основательно всё к тому подготовив. Изба горела хорошо — медленно, но верно, выкидывая снопы искр и облака чёрного дыма. Недаром, видать, был Шкурин долгие годы истопником, — знал толк в том, как надёжно разжечь хороший огонь.

Расчёт его был прост. Он знал, что Пётр Фёдорович в городе и что по заведённому им порядку, как только петербургский обер-полицмейстер получит сообщение о пожаре, то тут же во дворец помчится конный полицейский офицер известить государя, где и что горит. И государь, бросив все дела, непременно прикажет немедленно мчаться на пожар, ибо, хотя и было Петру Фёдоровичу за тридцать, — детская страсть к созерцанию пожаров с годами ничуть не ослабела, но ещё крепче засела в нём.

Расчёт Шкурина оправдался. В то время как он скакал к центру города, навстречу ему попала карета государя, запряжённая шестериком, нёсшаяся во весь опор по направлению к его дому.

...Когда Шкурин вошёл в опочивальню Екатерины, он услышал тонкий и неуверенный детский крик. Екатерина лежала на постели счастливая и обессиленная. Заметив Шкурина, она чуть-чуть улыбнулась и тихо проговорила:

— Мальчик.

Было 11 апреля 1762 года.

Пётр Фёдорович в это время сидел в карете и с замиранием сердца следил, как крючники растаскивают баграми горящие брёвна, как в облаках дыма и пара дюжие мужики тянут от бочек с водой заливные трубы, усмиряя бушующий огонь.

А в опочивальне Екатерины бабка-повитуха, принимавшая роды, ловко запеленала младенца и вместе со Шкуриным, никем не замеченная, осторожно вышла из дворца...

Сын Екатерины и Григория Орлова был назван Алексеем. Из-за того, что Екатерина купила для него в Епифанском уезде Тульской губернии село Бобрики, доходами с которого предстояло обеспечить его жизнь и воспитание, мальчику дали фамилию Бобринской.

Первые двенадцать лет прожил он в доме у Шкурина, воспитываясь вместе с его детьми — сыном Сергеем и двумя дочерьми — Марией и Натальей, благодаря чему родные дети Шкурина смогли получить прекрасное домашнее образование, а в 1775 году поехали вместе со своим названым братом за границу. После этого Бобринской закончил Сухопутный кадетский корпус, получив при выпуске малую золотую медаль и чин поручика, а затем уехал в длительное путешествие по России и Европе. Путешествие продолжалось три года, и за это время молодой человек побывал и в Поволжье, и на Урале, и на Украине. Затем через Варшаву направился он в Австрию, Италию, Швейцарию, Францию и Англию. Возвратившись в Россию, повелением Екатерины был он поселён в Ревеле (ныне Таллин). Екатерина редко позволяла своему сыну навещать её, и он почти безвыездно жил в своём замке Обер-Пален. Судя по всему, Екатерина довольно прохладно относилась к сыну, впрочем, как и ко всем другим своим детям, о которых речь пойдёт впереди.

Когда Екатерина умерла, вступивший на престол Павел, доводившийся Бобринскому родным братом, возвёл Алексея Григорьевича в графское достоинство, а в день коронации присвоил и чин генерал-майора Конной гвардии. Последнее обстоятельство косвенно подтверждает, что Екатерина не любила сына, ибо Павел спешил облагодетельствовать тех, кого почитал обиженными его матерью.

При Павле же, тридцати шести лет, Алексей Бобринской вышел в отставку и поселился в одном из своих имений — Богородицке. С годами Бобринской превратился в тихого помещика-домоседа, занимавшегося чтением книг по агрономии, ботанике и минералогии и увлекавшегося астрономическими наблюдениями, чем сильно напоминал своего младшего дядю по отцу — Владимира Григорьевича Орлова, бывшего перед тем директором Академии наук, а тогда уже более двадцати лет жившего в роскошном подмосковном имении «Отрада». Он вёл такой же образ жизни, что и его племянник, — много читал, старался образцово вести хозяйство, помогал крестьянам и увлекался теми же науками, что и Алексей Бобринской.

И ещё их сближало родство по морганатической линии: Бобринской был женат на остзейской баронессе Анне Владимировне Унгерн-Штенберг, а женою Владимира Орлова была её близкая родственница баронесса Елизавета Ивановна Штакельберг. Умер Бобринской в Богородицке 20 июня 1813 года. Что же касается Шкурина, то Екатерина сумела по-царски отблагодарить его — две дочери Василия Григорьевича стали фрейлинами, а сам он в конце жизни был действительным камергером, тайным советником и гардеробмейстером императрицы.