Право на легенду

— Нравится, — сказал Пряхин. — Это по-моему. Чирик — и нету. Все равно как нарыв ножом вскрыть.

— И мне нравится… — Коростылев вздохнул. — А природе не нравится. Это теперь, Даня, просто рисуночек. Баловство. Ошибся мой приятель. Показал я проект одному ученому человеку. Знаешь, что получится, если сопку взорвать? Грунт через несколько лет вынесет в бухту, подходы к порту обмелеют. А самое скверное, что «южак» хоть и поубавится в силе, зато обрушится на прибрежную тундру, и ты понимаешь, какие гололеды начнутся? Так что рано я эту сопку похоронил, ее беречь да лелеять надо.

— Чертовщина какая получается, — сокрушенно сказал Пряхин. — Заманчиво ты это придумал. По нашим местам, я считаю, лучше, не придумаешь. Выходит, крест теперь на всем поставить надо?

— Даня, ты Даня, — улыбнулся Коростылев, которому искреннее огорчение Пряхина было приятно. — Пессимист ты, Даня. Погляди-ка лучше, что я тут из кубиков построил.

С этими словами он подошел к большому, похожему на бильярд столу, на котором громоздилось нечто закрытое покрывалом, осторожно снял его, и Пряхину увиделось зыбкое мерцание тонкого, как мыльный пузырь, купола, парившего то ли над марсианским городом, каким он его представлял себе по рисункам в журналах, то ли над одной из олимпийских деревень, во множестве виденных им по телевидению, — во всяком случае это было что-то не сразу понятное, и Пряхин подошел вплотную.

Коростылев стоял рядом, дымил папиросой.

— Город на заре, — негромко сказал он. — Роза ветров. Голубая мечта старых ревматиков. Девушки ходят в сарафанах, ребятишки копаются в песочке, пенсионеры стучат в домино. Энергичный товарищ Пряхин ловит рыбу в искусственном озере. И на все это благолепие сквозь пластиковый купол смотрит завистливая белая медведица с четырьмя медвежатами.

Сказал он это с легкой усмешкой, заранее вроде предупреждая, что судить строго не надо, чего уж там: кубики они и есть кубики, но можно было заметить, что Коростылеву вовсе не безразлично, как отнесется к этому Пряхин, потому что на этот раз он показывал свое творение не искушенному доке-специалисту, а человеку, которому в этом городе жить и которому этот город строить.

— Вот такое, значит, сооружение, — снова повторил он, но Пряхин жестом руки остановил его.

— Погоди, — сказал он. — Погоди, Егор. Дай я сам…

Пряхин никогда, упаси бог, не был мечтателем. Его называли иногда сумасбродом, называли даже авантюристом или еще как-нибудь, имея в виду живость характера, и в этом была своя правда. Но он давно считал себя человеком дела, знающим, что к чему, разбирающимся, где синица в руках, а где, извините, журавль в небе. Он любил во всем основательность, чтобы прочно было, целесообразно, без завихрений.

Вот и сейчас, стоя над хрупким, как зимняя сказка, городом, он постепенно стал различать за красотой и изяществом архитектурного решения зримую суть огромной в своем размахе работы. Он не был строителем в узком понимании этого слова, не возводил стены и не настилал полы и все же за долгие годы привык чувствовать себя причастным ко всему, что возникало потом на месте вырытых им котлованов.

В эти минуты перед ним был не просто смелый архитектурный замысел, а конкретный наряд-задание. Так он это сразу и воспринял. И сразу же опытным глазом человека, передвинувшего горы и горы земли, увидел, что все здесь надо начинать с отсыпки нижних ярусов кольцевой стены, что придется затем вынуть не одну тысячу кубометров мерзлого грунта под фундамент центральной галереи, и эта дробленная взрывом щебенка послушно ляжет в Гнилой затон; он увидел все это, и ему представилось, как в шуршащем сиреневом тумане, вспарывая ночь колючими окружиями фар, широким фронтом идут в наступление бульдозеры, сухо подминая едва осевший после взрыва грунт, и головную машину ведет Даниил Пряхин, потому что такое дело, конечно, доверят прежде всего ему.

Он тогда немного даже смутился от такого поворота мысли, а ведь именно так все и получилось. В прошлом году, когда проект утвердили, Коростылев приехал в поселок для окончательной увязки объектов. Они собрались у Варга, и Егор, поднимая тост, сказал:

— Тебе начинать, Даниил Романович! Вроде как ты мой крестник будешь. И по дружбе нашей с тобой давней, и по умению твоему. Согласен?

— Согласен, — сказал Пряхин. — Как же иначе?

…И вот он теперь сидит на крыльце, смотрит, как стекают с перевала редкие облака, все еще не решив, идти ему или нет, а Коростылев тем временем, наверное, уже до Кепервеема добрался.

4

Коростылев действительно добрался до Кепервеема. На этом дорога оборвалась: их самолет из Магадана приземлился последним, аэродром раскис, и теперь в течение недели вылетов не ожидалось. «Пассажиров просят не беспокоиться, — меланхолически сказал какой-то администратор в форме. — Так было и так будет. Хотя еще ни разу не было, чтобы кто-нибудь куда-нибудь в конце концов не прилетал».

Коростылева это не устраивало. Отыскав администратора чином постарше, он обрисовал ему ситуацию, но даже самый главный начальник смог лишь без очереди соединить его с районным центром. Морозов был очень рад, говорил громко, но в голосе его слышалась тихая паника. «У нас тоже полосу затопило, — с веселым отчаянием сказал он. — У нас тоже, черт бы ее побрал, весна!» Однако обещал в ближайшее время достать «Аннушку», которая, как известно, при нужде может сесть прямо на улице.

Затем, должно быть, состоялись еще какие-то телефонные разговоры, уже через голову Коростылева, потому что вскоре ему сказали, чтобы он ждал и надеялся.

Получив столь доброе заверение, Коростылев вернулся в зал, где рядом с его рюкзаком сидела тихая девушка, удивительно похожая на киноактрису Надежду Румянцеву: такой же у нее был трогательно-беззащитный вид, такие же глаза, от которых на душе делалось прохладно и чисто, с таким же радостным удивлением смотрела она вокруг себя.

— Все в порядке, Верочка, — сказал он. — Обещают нас отсюда вывезти.

Народу в Кепервееме скопилось великое множество; каждый на что-то надеялся, чего-то ждал, хотя все понимали, что отсидка в порту предстоит длительная. При таком положении вещей Верочке неимоверно повезло, но она всего лишь кивнула головой, как бы говоря: «Так оно и должно было быть. Ведь я тороплюсь, мне очень некогда…»

Еще в самолете, прежде чем уснуть, Вера успела рассказать Коростылеву, что она в прошлом году вышла замуж. Сразу после свадьбы муж ее уехал на Чукотку — так у них сложились обстоятельства, и с тех пор они не виделись. Теперь у нее начинается производственная практика, тоже почти на год, и поэтому она непременно должна повидать его перед отъездом. А времени у нее в обрез: только до места добраться и снова домой. На замечание Коростылева, что погода сейчас капризная и можно надолго задержаться, Вера только пожала плечами.

Вот и сейчас она не выразила бурной радости оттого, что все устроилось, потому что для нее это было совершенно естественным. Коростылев даже немного обиделся. Он летит по важному делу, должен изворачиваться, а эта девочка спешит на свидание, и ей ничего делать не надо, все само собой делается. И вид у нее такой, будто всю жизнь оно так и было.

Он тут же спохватился, что сердиться на нее за это глупо. И с шутливой грубоватостью добавил:

— Держитесь за акулу, Верочка. С акулой не пропадете.

— За какую… акулу? — Она перестала рыться в сумочке я посмотрела на него с недоумением.

— Это так… Поговорка. Со студенческих времен еще осталась. Означает: человек человеку — друг. А вы, Верочка, где учились?

— В медицинском. — Она сморщила нос, глаза у нее сделались веселыми. — А знаете, мне все время везет. Люди вокруг хорошие. У меня денег на дорогу не хватило — я ведь не дома живу, в общежитии, так мне наша преподавательница сама предложила. Билетов в Магадане не было, и опять кассирша помогла, вошла в положение. Все как друзья, хоть и незнакомые. Поверите? Мне Сергей шубу прислал, пушистую такую. Я ее когда получила, в такси оставила. Ревела. Подарок все-таки. И красивая очень. А шофер потом вернулся и по всему дому ходил, из квартиры в квартиру. Меня искал. А когда экзамены сдавала… Да что говорить! Вот и теперь тоже — вы мне встретились. Можно жить, правда?