Предания вершин седых

— И что твои раздумья? Что же ты решила? — спросила она с холодком волнения.

— Жить будем и дитятко растить, что ж ещё! — Лада закатила глаза с таким видом, будто бы говоря: «Вот ты глупая, ну неужели могло быть по-другому?!»

Отлегло от сердца, согрелось оно, встрепенулось жаркой благодарностью и безгранично, беззаветно, беспамятно любило кудесницу с подснежниковыми глазами, от чьей ладошки было так тепло под кафтаном.

— М-м-м... — Олянка крепко-крепко вжалась губами в её щёчку, чмокнула. — Пташка моя маленькая, росинка моя, звёздочка моя...

Не хотелось ни на миг выпускать её из рук, но Ладе непременно нужно было допечь блины. Для неё, для Олянки ведь старалась, ждала её, угощение готовила... В первый раз ждала — не дождалась, беспокоилась и плакала, переживала, не случилось ли беды.

— Всё хорошо, Ладушка, я жива и здорова, — успокоительно коснулась Олянка её ушка губами. — Просто отлучиться не могла.

— Что у тебя за работа такая, что отложить нельзя? — нахмурилась Лада.

— Потом расскажу, горлинка, — уклончиво ответила Олянка. — Это только на лето.

Ненасытный зверь не знал, чего больше хотел — блинов или Ладу. По Ладе он истосковался до протяжного воя, но сейчас была ночь, и когти не прятались. Утолить своё желание, подвергая Ладу опасности, он не мог, поэтому набросился на блины с удвоенной страстью. Лада, присев рядом, немного испуганно смотрела на это жадное насыщение.

— Бедненькая... Ты там голодная? Давай, я тебе съестное стану носить?

— Уррр, — проурчала та, впиваясь в очередной блин. — Не нужно, голубка, мне хватает.

Какое там «хватает»... Живот Олянки часто подводило от голода, но она гордо терпела. Всё, что она успевала в себя закидывать, горело, как в какой-то сумасшедшей раскалённой топке. Сожрав топливо вмиг, пламя требовало ещё и впустую обжигало нутро.

— Олянушка, но ты же просто зверски голодная, я ведь вижу! — воскликнула Лада.

— Ничего, ничего... Вот сейчас наемся впрок и... — Олянка замолкла, заткнув рот новым блином.

— Тебе не впрок надо наедаться, а каждый день хорошо кушать, — заботливо проговорила Лада, прильнув к её плечу и вороша пальчиками короткие прядки над шеей.

Остановилась Олянка, только когда уже стало трудно вздохнуть. Набитый живот немного выпирал, она отяжелела и осоловела. Завалившись на лежанку, застеленную лоскутным одеялом, она протянула руку:

— Ладушка, побудь со мной... Соскучилась я по тебе...

Лада забралась на лежанку, проворно перелезла через Олянку к стенке, стараясь не придавить сытый живот. Подпирая рукой голову, она любовалась Олянкой с нежной улыбкой и серебристым блеском росы между пушистых ресниц.

— Родненькая моя, хорошая моя, — ворковала она, щекоча её подбородок и щёки.

Олянке оставалось только ловить и целовать эти шаловливые пальчики — на большее сейчас не осталось сил. Да и нельзя: когти. Тугой живот был точно камень. Кровь отлила от головы к желудку, и резко захотелось спать: сказывалась напряжённая тяжёлая работа.

— Ладушка, коли я усну, разбуди меня на рассвете, — попросила она, смежая веки и сквозь них ловя любимый облик.

Когда она проснулась, в окошко уже струились янтарные лучи зари. Подскочив, Олянка принялась натягивать сапоги.

— Что ж ты меня не разбудила, Лада?!

Её любимая красавица сама ворочалась и нежилась в постели, зевая и потягиваясь.

— Ты так сладко спала, что жаль было будить... Тебе нельзя так утомляться!

Изящно потягиваясь спросонок, Лада выгибалась соблазнительным прекрасным телом, очертания которого округло и женственно проступали под сорочкой. Мягкие полушария груди, орешки-соски, живот с тёплой ямочкой пупка, лакомая ложбинка между ног, в которую так хотелось нырнуть языком... Сейчас бы понежиться с ней, полениться, потом долго ласкать, тонуть в поцелуях, в тепле, в сладком медовом разнотравье её запаха. Много-много поцелуев, длинных, неспешных, в полную глубину, досыта, допьяна... Зверя обожгло, хлестнуло дрожью желания, но времени на это не было. Ну не пытка ли?!

— Ох, да я ж опоздала, — суетилась Олянка, надевая кафтан и подпоясываясь.

— Блинчиков покушай на дорожку, — томно проворковала Лада с лежанки, переворачиваясь на живот и покачивая согнутыми в коленях ногами.

— Да какое там, мне бежать надо!

Лада, вмиг стряхнув с себя утреннюю постельно-тёплую ленцу, поднялась и собрала оставшиеся блины в корзинку:

— Возьми с собой.

— Ты моя сладкая ягодка... Люблю тебя. — И Олянка напоследок крепко впилась в протянутые губки поцелуем, залпом выпивая недополученную утреннюю нежность, ощутила ладонями тепло Ладушкиного тела под сорочкой. — Всё, я побежала!

Она успела как раз к отплытию ладьи. Та ещё стояла у причала, кошки запрыгивали на борт.

— Погодите, я только оденусь! — крикнула Олянка.

— Здесь оденешься, я захватила твоё! — отозвалась Брана уже с судна, поднимая над головой сапог Олянки. — Живее, отплываем!

Некогда было относить корзинку с блинами в береговой промысловый домик, так с ней Олянка и заскочила в ладью. Брана понимающе изогнула бровь:

— Что, под бочком у миленькой ночевала?

Олянка смущённо промолчала. Завязав «приличную» одёжу в узелок, она облачилась в рабочее, всунула ноги в сапожищи, подняла наголовье плаща, натянула перчатки. Брана бросила ей острогу, и Олянка ловко поймала её за древко. Она была готова к новому рабочему дню.

Пока они гнались за китом, блины из корзинки как-то незаметно разошлись.

Олянка с трудом выкраивала короткие часы на свидания с Ладой. Не было времени подолгу нежиться в постели, а так хотелось никуда не спешить, никуда не бежать от любимой, полноценно наслаждаясь ею... Каждый миг был драгоценен. Всякий раз к их встрече Лада готовилась основательно, и Олянку всегда ждало пиршество. Помня то ночное блинное обжорство, Олянка взяла за правило: сперва Лада, потом еда. Как бы ни была она голодна, Лада стояла на первом месте как самое нужное, самое дорогое сокровище, ягодка, лапушка, пташка, солнышко. Подснежник звонкий, ручеёк лесной, её горлинка, её единственная, её счастье, её жизнь. Олянка по-прежнему была осторожна и берегла невинность Лады, не проникая ласками внутрь: время ещё не настало. Не сейчас. Когда? «Осенью. Это будет осенью», — чувствовала она, лаская горячим ртом и сама содрогаясь мощными сладкими волнами от одного лишь звука Ладушкиных вздохов.

Так продолжалось до середины последнего летнего месяца. Промысел завершался в первые дни осени, так что работать Олянке оставалось не более двадцати дней. Ей удавалось скрывать от Лады, где она трудится, но однажды, вернувшись на берег с добычей, она услышала:

— Эй, Олянка! Тебя хозяйка вызывает.

Она нахмурилась встревоженно. Неужто Капуста была недовольна её работой? Ещё не хватало... Пришла беда, откуда не ждали!

Владелица ладьи дожидалась её в домике на берегу. Могучее седалище северянки покоилось на бочке, на которую постелили лучшую оленью шкуру — почтительности ради и удобства для. Её плечи покрывал расшитый красный плащ, ноги в сапогах с кисточками и загнутыми носами были широко расставлены, одной рукой оружейница опиралась на колено, а другой держала кусок пирога, который жевала. Но ждала она не одна: скрестив руки на груди и нетерпеливо притопывая ножкой, рядом стояла Лада. Была она в обычном наряде белогорских дев: чёрной юбке с передником, белой рубашке с богато вышитым воротом и зарукавьями. Косу украшал жемчужный накосник, а богатое очелье с самоцветами говорило, что его носительница — девица не простая. Притопывающая ножка была выставлена чуть вперёд, и остроносый сапожок рядом с сапогом огромной северянки выглядел почти детским.