Предназначение

Они переглянулись, звонко восторженно засмеялись и шагнули в неизвестность, успев услышать, как бездна ответила на их чистый смех дьявольским хохотом, выплеснувшимся дегтярной волной из непостижимого колодца и гулким эхом прокатившимся по пустым анфиладам, и чувствуя, что покрываются толстыми, тесными, душными панцирями; в головокружительном полете или, скорее, падении они забыли себя, чтобы вспомнить спустя вечность и став бесконечно более обширными. Но сие было еще далеко впереди...

x x x

Все в Стеархе ныло болью нескончаемой, нестерпимой, непонятной. Он метался в полусне, полураспаде собственного существа, и был бескрайним серым хоботом, в бесконечных изгибах своих давно потерявшим и начало, и конец, и середину себя. Стеарх медленно разворачивал кольца не имеющего пределов тела, распутывал узлы, невероятно запутанные и стянутые в тугие серые нагромождения, уходящие в беспредельные просторы того, о чем он мог сказать: "Это я". Стеарх как бы пытался воссоздать свою первоначальную божественную простоту, очевидно, безрезультатно. И болело везде, чем он был, вращаясь среди звезд - прообразов бушующих ядерных светил - , но болело как-то не так; и эта боль возникала от невозможности вернуться к исходному состоянию, в котором Стеарх пребывал до рокового таинственного толчка, давшего вращение всему, чем он был (был он всем); толчка, безвозвратно нарушившего гармонию его стабильного бытия, но возникшего где-то вне пределов Стеарха, и это было непостижимо, так как ничто не могло быть вне его. Он перестал знать, пребывать, существовать и превратился из неподвижности в процесс, из бытия в становление, из знания в разделение, из любви в поглощение, о!.. И... он вспомнил золотой голос Той: свои солнечные глаза, песчаное плато, города хрусталя, предназначение Вселенной (о, безнаказанно ли?);.. и тут же перестал быть, став точкой, началом. Это была тоска, горечь, снова боль; начало, нет ничего... И ценой величайшего напряжения точка создает в себе непреодолимую, чудовищную жажду расширения и... Взрыв, возникновение пространства, времени, материи и (о!, облегчение-то какое!) незнакомого нечто, от чего можно оттолкнуться в развертывании того, чем он был. Он напрягся, породил изначальное вращение и потерял осознание себя.

Глава 3. Маленький Стерх.

Неподвижное вращение мира феноменов; пока еще, по прошествии миллиарда земных лет, Стерх не осознавал его. Воистину, он был сыном своего отца и своей матери и достойным братом, как старшего, так и младшего. Первый заканчивал аспирантуру, готовился к защите кандидатской и был весьма социально перспективен, умен и практичен, намереваясь сделать себе имя в фармацевтике, в чем младший брат никак не видел смысла жизни и деятельности. Маленький буян, он был заводилой всех беспорядков в школе, равно как и дома, где он бывал столь редко, что спокойствие жилища в-общем-то не нарушалось, и все знали, что, если он и появится, то запрется в своей комнате, в лучшем случае бренча там на стянутой с какого-то концерта электрогитаре; или, лежа на диване, потягивая пиво, будет строить планы относительно создания нового музыкального коллектива на смену распавшемуся; и дома он не очень досаждал.

Стерх был средним. Братья не утруждали себя общением друг с другом, а родители попытками чему-нибудь научить сыновей, а тем более Стерха, которого в семье считали серым неудачником, "так себе", "средней личностью". И ярких эпизодов в его жизни было немного, хотя Стерх твердо верил в то, что рожден он был не зря. О, эта вера часто представлялась ему чем-то бессмысленным, не имеющим никакого основания пребывать в нем; ведь все его предполагаемое будущее было столь далеко от радужных перспектив старшего и дерзких, заманчивых, разрушительных планов младшего, столь непонятным, серым, туманным и безрадостным, что это часто приводило его в отчаяние, и он страстно желал иметь хоть каплю той жизненной неистовости, которая переполняла его братьев, его умного, но донельзя невыдержанного отца и его добрую, любящую, но слишком развязную и подверженную всем порокам и дурным привычкам мать, что не мешало ей, однако, быть образцовым директором автотранспортного предприятия. Он считал себя слабым и неспособным, но, видимо, кто-то (или Что-то) лучше его знал, что такое сила и к чему предназначался сей человеческий инструмент.

Нет, свет не снизошел на Стерха, не посетило его ни величайшее озарение, ни интуитивное откровение, ни глубочайшее видение тайн мироздания. Просто однажды он понял, что он - не он. Это взволновало его, но... тому Стерху это было, как всегда, до лампочки. И медленно происходило распределение всего на круги своя, и каждая вещь, как бы то ни было, в любом случае входила в свою маленькую вечность, где радость и краски, каких еще нет, а лишь грядут, и свет, и любовь, и то, чего нет и найти невозможно, но что приходит, когда все выскальзывает из ваших рук, и вы тет-а-тет сначала с пустотой, а затем с тем, что правит Игрой и одно во всех и вся, а затем... О, далее смыкаю уста, ибо эта вещь столь же проста, сколь непостижима.

x x x

Взгляд изнутри, со дна черных зрачков, видение "над", со стороны, в полном отрешении; рука весело, игриво, не поспевая за карандашом несет святой (для меня) бред (для других), и тот, кого изображаю, так или иначе найдет приют во мне, в мире меня... Ну, как еще сказать?.. Велика роль восставшего поперек закона, и во все времена такие (редкие) особы (весьма распространенными) особями либо не замечались, либо уничтожались. Часть игры? То, что вопрошает, в любом случае не вместит этого... Как Ты считаешь должным быть, так и будет. Изменить лишь отношение. Затем полная отдача. И далее будет видно, все яснее, как становится все яснее видна дальняя перспектива по мере восхождения на холм.

Проникновение.

Маленький Стерх стал странником. Это решение возникло спонтанно. Оно не зрело в прошлом и ничего не обещало в будущем. Лишь некое желание неизведанного в груди и стремление идти-идти-идти в ногах являлись стимулами этого решения. Удушающие заботы, невыносимые разговоры и весь багаж масок был оставлен ненужной серой грудой на полу его комнаты, лунный свет тихо подбирался к этой груде, печально улыбаясь ее обреченности. Заботы суетились по мере приближения лунного света все больше, все напряженнее, забираясь вглубь кучи, боясь, что он высветит их ненужность и иллюзорность; они испуганно перешептывались, хватаясь и прячась друг за друга. Разговоры вели напыщенные речи о своей нужности, научности и, вообще, необходимости в обыденной жизни, не подозревая, что через пару минут будут аннулированы в своей поверхностной важности потусторонностью белесого блика. Маски испуганно корчились, чувствуя, что на этот раз им никого не удастся обмануть фальшивыми гримасами и резиновыми улыбками. Вся куча этого хлама, оставшаяся без хозяина, тихо трепетала, медленно засыпая, уходя в царство дяди Морфи, может быть единственное место, где они могли бы вдруг обрести свою реальность.

А Стерх бесшумно пронесся сквозь пригород, низводя великолепие красы оливками глаз прямо в гущу своего искрящегося существа. Великолепием была луна, несущаяся вровень со Стерхом где-то там, за тучами; ее смутный лик, прозрачной бледностью своею тревоживший сны детей, плохо укрытых одеялами от этого проникающего голубого света, этот лик заглядывал в глаза Стерха, не находя там чего-то, тревожась; и он сам, переставая быть Стерхом, не находил себя в глубине блестящих глаз, где лишь ветер, восторг, и... смутный страх бились в тревожно-лихорадочном... оцепененьи (да, лишь луна может так примирять противоположности). Великолепием было живое молчание поля, обнимающее Стерха серебряными объятиями, безмолвным гулом заставляющее сознание переместиться из мира домов и машин в мир фантазии и сказок... или? Реальности?.. "Ну нет, все это игра воображения!" - стерховы мозги доставали его своей практичностью.
– "Ну чтож, молодой человек. Одним экзотическим бездельником больше. Ладно-ладно, бегите. Но не промочите ноги..."

Как-то незаметно пронеслась граница пригорода и поля, где урбанизация, терпя потери, вынуждена была отступить перед натиском архаичного материнского полевого спокойствия. Ноги успокоились и дали телу отдых и возможность обрести монолитное созерцание вечно новой ночи. Стерх осторожно ступал по траве, чувствуя холодок от пропитавшей обувь и добравшейся до кожи ног росы. Он вздрогнул: неясная тень маячила справа, метрах в двадцати, выделяясь застывшим пятном или... замершим, готовым к прыжку "нечто". Стерх с усилием расслабился и отогнал неприятную дрожь в теле, ушедшую через ноги в землю. Подошел ближе. Это был сруб колодца, стоявший посреди луга, как знак человеческой власти, а проще, как признак пастбища. Он предназначался, чтобы поить в знойный день коров и лошадей. Стерх прошел мимо. Он задумался о природе ночных страхов, делающих из человека пугливого зайца, боящегося собственной тени, оживленной лунным светом, и шума собственных шагов в загадочной тишине. Вот и сейчас он ощущал этот эффект: шорох его шагов как бы раздваивался и возникало ощущение, что за ним след в след кто-то шагает. Стерх знал, что, если оглянется, то увидит лишь простор поля с кромкой леса вдали, но он не оглядывался, а шел, наслаждаясь восторгом подкатывавшего к горлу детского страха, заставляющего детей всех времен и народов искать спасения под одеялом. Эффект двойных шагов за спиной все усиливался, что было следствием приближения к периферии леса. Стерх пожалел, что он был один, и не с кем поделиться переполнявшими его чувствами.

...Негромкий кашель за спиной заставил его ноги стать ватными, а голову пустой и звенящей от отсутствия каких бы то ни было мыслей, кроме одного безмолвно вопящего страха, острого желания оказаться как можно дальше отсюда, с головой под одеялом, с заткнутыми ушами, зажмуренными глазами и захлебнувшейся во вдохе грудью. Время тягуче загустело. Он с усилием обернулся, пытаясь сглотнуть ком в горле, и увидел перед собой фигуру человека в шляпе, в плаще и с посохом:

– Вы успокойтесь. Вы очень чувствительны, я знаю. Как и каждый из нас.
– голос незнакомца был хрипл, но просторен, напоен ветрами и ромашковым ароматом.
– В конце концов, раз уж вы видите меня, значит ваше решение стать странником необратимо".
– человек в шляпе оглядел Стерха - Да, порядочную кучу хлама, должно быть, оставили вы дома, раз так летите. Прямо, как бумажный змей. У вас выросли крылья?
– человек засмеялся звучно и широко, затем обернулся по сторонам:

– Ладно, мое дело сделано, начало положено; до следующей встречи!"

Он развернулся и быстро зашагал, непостижимо исчезая в пространстве далей, растворяясь в просторе того, что было настоящим: поля, леса, неба, луны.

Стерх медленно оттаивал. Первым начал работать ум, наводнив полупарализованный страхом, но уже начинающий подавать признаки жизни мозг потоком мыслей и предположений, устроивших в голове дикую пляску, пока Стерх ударом воли не заставил их вести себя потише. Спазмы в горле, груди и животе прошли, затем спокойствие спустилось в ноги, заставив их подогнуться и вытянуться на траве без сил, вопия о, хотя бы, минутном отдыхе. Стерх сознавал, что вырос он в аристократической семье "злобствующих" материалистов. Что некоторые вещи он, как и его родители, скорее приписал бы галлюцинациям и бреду, чем видимой реальности; но это были смутные, к тому же уже всем известные и скучные доводы, да и ко всему же... Стерх встал, подошел к месту, где стоял незнакомец, вгляделся: трава была примята, ясно виднелись две ямки следов от "от чьих-то" ног, а в росистой серебристой траве - темная дорожка, ведущая к (Стерх вскинул голову: Полярная звезда чуть спереди и слева) северу. По телу пробежали волны мурашек, ноги наливались силой, как бы подстегивая, мол: "Встречи встречами, а мы хотим активности". И Стерх пошел снова. Реальность вокруг теперь имела совсем другую окраску. Можно сказать, что сейчас уровень вибраций его сознания изменился, открыв ему дверь в неведомое; но и, заодно, открыв неведомому дверь в него. Он не имел деда, могущего просветить его магическое незнание.