Предположительно

Семья Герберта. Мысли о нем плавно переходят в мысли об Алиссе. О том, что я не смогла уберечь их обоих от мамы. Черт, думаю о ней настолько часто, что она стала определением настроения, эмоцией. Я заалисилась из-за мух.

— Что случилось с твоим братом?

Я резко выпрямляюсь. Тед никогда не спрашивал меня о семье. Я даже забыла, что когда-то упоминала своего брата. Он не сводит глаз с проносящихся мимо нас людей, лицо его непроницаемо для эмоций. Все мое тело напряжено, готово к побегу. Почему он подумал сейчас об этом?

О, Боже. Может, он знает.

Может, он прогуглил меня, как Новенькая и узнал все обо мне. Он знает об Алиссе.

Он никогда не должен узнать об Алиссе.

Мое дыхание учащается. Он кладет руку мне на колени и начинает их массировать. Люблю, когда он так делает. Люблю, когда его руки оказываются на мне, что бы ни случилось. Даже несмотря на то, что мысль о том, что он может все знать пугает меня до чертиков. Я начинаю говорить.

— Мне было... шесть, когда мама его родила. Рей Джуниор. Он был крохотным. Новорожденным. Точная копия мамы: коричневая кожа, большие глаза, но с крохотными маленькими пальчиками на ручках и ножках. Мне всегда хотелось стать старшей сестрой. Я просто никогда не думала, что это в самом деле может произойти, потому что мама была... ну, мамой. Но когда она принесла его домой... он был таким крутым.

Тед улыбается.

— Так значит, ты всегда любила детей?

— Да, кажется. Возможно, это из-за того, как они пахнут. Ты когда-нибудь нюхал новорожденного? Их запах другой... новый. Они как крохотные новенькие человечки, которые еще не знают, кто ты или что ты в этой жизни натворил. Но они уже любят тебя.

— Видишь! Я знал! Это не было ошибкой, — он поглаживает мой животик. — Этому суждено было случиться.

Я сглатываю. Я снова заалиссилась. Чувство вины накрывает меня.

— В общем, как-то ночью мама уложила Джуниара в кроватку, и он больше не проснулся. Вот и все. Она долго горевала. Рей очень сильно ее избивал после этого. Она потеряла его первенца, и он винил ее в этом.

— А она была виновата?

Кровь отлила от моего лица. Он будто смотрел сквозь меня, читал мои мысли, погружался в нашу историю.

— В смысле?

— Она что-то сделала не так? Знаешь, типа забыла его покормить или что-то в этом духе?

Теперь я не чувствую ног. Никто и никогда даже мысли не допускал, что мама может быть виновна. В чем-либо. Дым от палатки с жареными орехами переворачивает мой желудок вверх дном. Или, возможно, все дело в этом разговоре. Я пожимаю плечами и делаю последний глоток газировки.

— Без понятия. Кто знает, что они делали с этим ребенком?

Тед пожал плечами.

— Ты же нормальной выросла.

Это правда. Я выжила. Если это можно назвать жизнью.

— Что стало с Реем?

— Он мертв.

На лице Теда написано, что он хочет спросить, как это произошло, но он молчит. Разве то, как он погиб имеет значение? Он мертв. Я знаю, как он умер, но я сейчас не в настроении говорить. Я не в настроении рассказывать об этом.

— Ты любишь свою маму? — спрашивает он.

Он движется в направлении, с которого я хочу свернуть. Он отправляется в путешествие по дороге, обросшей тернистыми кустами и ядовитыми плодами. Провожу указательным пальцем по его виску.

— Что у тебя на уме?

Он улыбается и берет меня за руку. Даже с разбитой губой и синяками, усеивающими его лицо, он все еще красив.

— Ничего, просто задумался.

— О своей маме?

Он кивает.

Мама Теда живет в Лиден Хаусис, в восточном Нью-Йорке, это недалеко от его группового дома. Но он не видел ее несколько лет. Она никогда не навещала его в колонии. Даже на праздники или дни рождения. Даже не знаю, что хуже. Моя мама, навещающая меня только для собственного успокоения, или его, не приходящая вообще.

— Ты любишь свою маму? — снова спрашивает он.

Я не знаю ответа на этот вопрос.

— А ты?

Он выпрямляет спину и начинает играть с моими кучеряшками, заплетенными в тугой хвост.

— Наверно. Я же должен ее любить, правда? Мамы дарят нам жизнь, прося взамен лишь любовь, так ведь?

Я пожимаю плечами.

— Наверно.

Он поглаживает меня по плечу. Его большой палец проводит дорожку по шраму у меня на затылке.

— Ты никогда не рассказывала мне, что случилось.

Случилась мама. Она ударила меня не той стороной ремня. Пряжка срезала кусок моей кожи, как ложка для мороженого. Мне нужно было бы наложить швы, но это бы означало больницу и ненужные вопросы. Мама попала бы в неприятности, а я бы осталась одна с Реем. Поэтому я обошлась туалетной бумагой и детскими пластырями. Чудесного исцеления не произошло. Теперь этот шрам напоминает внутреннюю часть пупка. Я откидываю его руку.

— Ничего не случилось.

Тед смотрит на меня, но не задает ни одного вопроса. Он знает все о шрамах. Все его тело покрывают полумесяцы в местах, где отец тушил об него сигареты. Но мама не такой монстр. Просто временами она не ведает, что творит.

По крайней мере, мне нравится в это верить.

— Как называется, когда одновременно любишь и ненавидишь кого-то? — спрашиваю я.

Он смеется.

— Это называется семьей.

Из показаний Мисс Рейчел Эдвардс

Школьного консультанта по вопросам третьего класса

Мисс Купер-Эддисон пришла в мой кабинет в начале учебного года, чтобы поговорить о Мэри. Она сказала, что летом ее дочь била и кусала людей. Я порекомендовала ей обратиться к детскому психологу, Доктору Рубену Джейкобсу. Спустя две недели доктор Джейкобс позвонил мне, чтобы рассказать об их визите. Он был очень обеспокоен. Сказал, что Мэри все это время была тихой, как мышка, не произнесла ни слова и даже рисовать в раскрасках не стала. За пять минут до конца приема, он попросил мисс Купер присоединиться к ним.

Она спросила у Мэри: «Почему ты молчишь?» — девочка повернулась к ней. «Ты просила не говорить о Рее», — ответила она. Мисс Купер явно очень рассердилась и тут же покинула кабинет с Мэри. Доктор Джейкобс звонил ей и уговаривал прийти еще на один сеанс, но мисс Купер вышла из себя и начала обвинять его в попытке украсть ее деньги. Я пыталась договориться о встрече с мисс Купер, но она продолжала избегать меня, поэтому позвонила в социальную службу. Они наведались к ним в дом и сказали, что все нормально, но это однозначно было чушью. Я даже не уверена, говорили ли они с Мэри. После этого случая Мэри несколько дней не появлялась в школе, потом меня нагрузили кучей других дел, шли дни, недели, а затем... произошло это. Я должна была приглядывать за ней, но я тогда только начинала работать. И никогда бы не подумала... она была таким чудесным ребенком.

Подвал разрывается аплодисментами. Киша, стоящая в центре нашего круга, закрывает свой журнал чувств и кланяется аплодирующим девочкам. Мисс Вероника утирает слезы, навернувшиеся на ее глаза.

— Потрясающее стихотворение, Киша. Восхитительная работа!

— Эй, Киша, это было потрясно, — говорит Чина. — Тебе бы это в книгу засунуть.

Киша кивает, пытаясь разыграть смущенную звезду, окруженную кучей сумасшедших фанатов.

— Эй, психичка, — говорит мне Марисоль, ее черные длинные волосы сегодня завиты, а одежда настолько тесная, что она в любой момент могла бы посинеть. — Почему ты ей не хлопала, а? Ты думаешь, что лучше остальных? Est'upido!¹²