Предсказатель
Шрифт:
Корзунов начал распоряжаться:
— Значит, так. Мы с Петром Кузьмичом пойдем к Оленьему логу, а ты, Афанасий, с капитаном Погоды — к горелой ветле. Дальше — по часовой стрелке.
Шансов найти Пырю при такой системе — никаких. Снег умеренный, сейчас даже слабый, но с ночи все следы давно засыпал. Мороз невелик, минус шесть, и ветра нет, но много ли пацанчику нужно? Две пары не обегут округу и за неделю.
Другое дело, если знать, где искать.
— Такое предложение, — сказал я. — Мы всеми, вчетвером, пойдем в лес. Туда, где ёлку брали. Забираем Пырю — и назад.
— Это почему в лес? — спросил танковый капитан.
—
— А в лес, значит, не наугад?
— Пыря меня ночью расспрашивал, где мы ёлку брали.
— Что ж, это шанс. Значит, ты, Погода, вместе с Афанасием идете к лесу. А мы с Кузьмичом — к Оленьему логу. Пыря там на лыжах со склона любит кататься — пояснил он специально для меня. — Тоже шанс.
И мы разошлись. Я с дедом Афанасием — на Северный полюс. Новогодние ёлки растут на Северном полюсе, и больше нигде — так считал Пыря.
Лыжи у меня простенькие, а у деда Афанасия еще проще, широкие, охотничьи. И палок нет, без палок идёт. Зато сподручно держать ружьё. А у меня руки палками заняты, а бечева от санок к поясу привязана. Тоже не гонщик.
Но идём. Молча, бережём дыхание. Да и о чём говорить? Деда Афанасия мучают сомнения: что, если я не прав? Что, у горелой ветлы шансов больше? Нет, не больше. Меньше. Нет Пыри у горелой ветлы.
Идти три версты. Большунов по лыжне, да на фишерах промчался бы мигом, но ни лыжни нет, ни фишеров, а, главное, никто из нас не Большунов. Ни я, ни дед Афанасий.
Но всё же вот она, опушка леса. Дошли. Тут и снег повалил, стеной.
Однако я приметил ель, и точно — там, у ствола, я нашел сонного Пырю. Нет, не замерз, почти не замерз. В самом деле тепло одет, и наелся давеча изрядно, изнутри, значит, тепло идёт, от пищи. Сало — сила!
— Мамка наказала сюда идти, ждёт она меня, — слабо отбивался Пыря.
Но я вытащил и самого Пырю, и пырины лыжи, усадил на санки, примотал ремнём, нарочно для этого взятым.
— Нет здесь никого, — сказал.
И тут дед Афанасий выстрелил. Из одного ствола, затем из другого.
Волки! То ли сейчас лишь подошли, то ли нарочно нас ждали, не знаю. Пришлось и мне пострелять немного. Обыкновенные волки, из тех, кого пули берут. Одного наповал, двоих ранили, остальные отбежали: волки, они умные. Будь я один — или дед Афанасий один, оно неизвестно, как бы сложилось, а так, пока дед перезаряжает ружье, я стреляю, и стреляю неплохо. Если зверь рядом, как промахнуться? Вот и отбежали, тоже, видно, так решили.
Дед Афанасий прикрывал наш отход, но больше стрелять не пришлось. Из леса волки не вышли. Жить хотят. Мы тоже.
Я даже песню запел, ту, что на рассвете снилась:
Нас зовёт к победе
Сам товарищ Первый
Сам великий Первый
Нас ведёт вперёд!
Одержав победу
Я домой поеду
Я домой приеду
К той, что верно ждёт!
Вернулись
все в снегу. Успели засветло.Глава 10
Январские развлечения
Смех смехом, а снег снегом. Всё падает и падает, согласно совместному прогнозу, моему и Веры Саввишны. Череда атлантических циклонов. Ветер слабый до умеренного, температура днём до минус трех, ночью до минус десяти. Как статья небесного кодекса, отмеривающая каждому по делам его. Иногда — коротенькие, часов на пять, оттепели. Но амнистии нет, амнистия не предвидится.
Это снег.
Насчет смеха — его поставлял патефон завода «Молот», что принесла в клуб чета Никодимовых. Патефон, три дюжины пластинок и жестяная коробочка с патефонными иголками — теми самыми, которыми начальство грозит нерадивым подчиненным. Дефицитнейшая по нашему времени вещь — патефонные иголки! По счастью, есть и специальная машинка для их заточки, пара минут необременительного труда — и иголка как новенькая. Готова к труду и обороне.
В урочный час накручивается пружина, выбирали пластинка, помещается на покрытый сукном диск — и слушай, и смейся, и веселись. Тарапунька и Штепсель, Миров и Новицкий, Миронова и Менакер, Шуров и Рыкунин. Бодрый, положительный юмор конца пятидесятых годов.
— Тарапунька, к нам почта прибыла! Телеграмма, письмо и газета! Очень интересная передовая статья: «Возросшая культура колхозного села!»
А вот к нам в Чичиковку никакой почты за все время моего пребывания не доставляли ни разу. По транзистору — так по старинке здесь называют радиоприемник «Океан», — слушаем музыкальную Аргентину, иногда — Би-Би-Си, на английском, естественно. С языками напряженка. Образование у всех прежнее, советское, то есть отличное. Вот только языков никто не знает. Какие языки, если из всего колхоза в загранице были двое, в Германской Демократической Республике, по путёвкам, что выделяли передовикам с половинной скидкой. Ну, еще во время войны были в загранице, но тех людей давно нет. Да и те языков не знали. Так дошли.
Я-то знаю, я кое-где побывал. кое-что повидал. И танковый капитан тоже был, но он молчит, шифруется.
Перевожу вкратце и без того короткие бибисишные новости: где-то в Китае поднимает голову очередная гриппозная кобра, в Сирии идёт война всех против всех, и так далее. То, что Первого уже несколько дней не видно и не слышно, никто пока не обсуждает. Может, не заметили. А если и заметили, то помалкивают. Роспуск Думы и перевыборы в марте? Обычное дело. Впереди большая и напряженная работа, нужны люди, делом доказавшие преданность и готовность. Кому нужно, тому и преданны, к чему нужно, к тому и готовность. А то некоторые засиделись, и считают сидение единственной задачей думца. Ошибаетесь! Жизнь, она в движении!
И ещё новость — Партия перекрасилась. В жёлтое с чёрным. В цвета монархии? Или сотового оператора? Разве не всё равно, какого цвета гроб, если мёртвые не различают оттенков?
Для Чичиковки все это — пустое. Чичиковка — островок стабильности посреди минного поля. Здесь мы живем, как при Николае Павловиче. Молчим и благоденствуем. Картошка у чичиковцев своя, лук свой, тыквы свои. Постное масло, правда, покупное, но не магазинное, а с базара. Холодного отжима, чем не счастье? А кто там наверху, отсюда не видно. Что важнее — сверху нас тоже не видно. Тем и спасаемся — взаимной слепотой.