Представитель

— Мы объявили о построении коммунизма в отдельно взятом государстве, — заметил я. — Поменяли свою доктрину. И логика в том, что мы ее придерживаемся, упирать будем на это. А также на нашу идеологию. Кроме нас, что такое коммунизм, до конца никто не понимает. Да и мы, если уж честно говорить, не далеко от всех ушли. Но в основе коммунизма — взаимодействие между людьми, равноправие. А навязывание не приведет к приходу коммунизма. Мы в этом убедились сами в ходе гражданской войны. Та же Польша лишь сейчас признала коммунистическую партию. И то, мы не стали ставить во главе этой страны своего человека. И объясним просто — не все люди готовы к новому строю. Им нужно показать превосходство наших идей над капиталистическими. А главное — в Польше есть люди с нашими взглядами. Потому мы и боремся за таких людей, наших товарищей, но тем, кто не разделяет наших идей, их не навязываем. И последний пункт — мы готовы вывести свои войска из Третьего Рейха, если Германия выведет свои из Франции. Мы показываем миролюбие, но при этом готовы отстаивать свое мнение и защищать своих союзников до последней капли крови.

— Все равно, — покрутил головой Иосиф Виссарионович. — Как-то это… по-детски, а? — хмыкнул он.

— Потому и нужна вторая часть плана, — кивнул я головой. — Чтобы как бы ни звучали наши слова, за ними стояла сила. Та, которую испугается Запад и любой капиталист. Им должно стать невыгодно с нами воевать.

— И потому ты предлагаешь…

— То, что озвучил, — кивнул я, а сам вспомнил те мысли, которые бродили последнее время в моей голове.

История моего прошлого мира говорила об одном — третья мировая война не началась по одной банальной причине — все понимали, что победителей в ней не будет. Вообще. Потому и терпели СССР, пока не смогли раскачать его изнутри. Осознание этого к Западу пришло через страх во время Карибского кризиса. Потому и требовалось их напугать. Единственное слабое звено моего плана — отсутствие ядерной бомбы. Той «дубины», которая в моей прошлой жизни сделала США главной победительницей и выгодоприобретателем на международной арене во второй мировой, и позволило американцам диктовать остальным свои условия. Потому-то я и считал свой план безумным. Если первая часть удастся… собственно уже сейчас Великобритания и США пугают свой народ нашим могуществом, правда сами их элиты в это не особо верят. Так вот — если они поверят… то ведь реально могут бросить все силы на наше уничтожение, не считаясь с потерями. Загнанная в угол крыса — самый опасный зверь в мире. Поэтому у них вместе со страхом должно быть понимание — мы не бешеные собаки, а дикий смертельно опасный зверь, который не укусит, пока сам его не тронешь.

Главную мысль я сказал и теперь ждал, что решит товарищ Сталин. А Иосиф Виссарионович молчал. И я его понимаю. Война разрастается, к чему это приведет — не скажет сейчас никто в мире. Запад силен и пока только «раскачивается». Напугать капиталистов так, чтобы они сели за стол переговоров, очень сложно. Не теми средствами, которые задействованы сейчас. И даже если мой план будет принят, нам нужно выдержать минимум год боевых действий. Потому что придется много и долго доказывать и на словах и на деле, что наша агрессия — вынужденный ход по защите союзников. Буквально кричать об этом «из каждого утюга». И при этом — продолжать давить, не снижая темпа. Наносить врагу поражение за поражением, что возможно только в теории. Но хотя бы — снова не допустить врага на свою землю.

— Ты же понимаешь, что в одиночку решить принять твой план я не могу? — спустя минут десять сказал товарищ Сталин.

По факту он сейчас лукавил и брал себе время на раздумья. Но я в ответ кивнул.

— Тогда пока остановимся на этом. Еще что-то или?..

— Я сказал все, что хотел, товарищ Сталин, — покачал я головой.

На этом мы и попрощались.

* * *

Когда Сергей ушел, Иосиф неторопливо набил трубку и принялся ходить по кабинету, иногда вдыхая ароматный дым. Тезисы, которые парень предлагал начать продвигать на международной арене были просты: русские, при любом строе — что капиталистическом, что социалистическом — никогда не проигрывали войн. Спорно, но все же побед у русского оружия больше, чем поражений. Русские никогда не начинали войн первыми, а если и приходили в европейские земли, то только для защиты союзников. Опять же спорно, но примеров, когда русская армия шла в Европу с «ответкой» на агрессию или потому что какой-нибудь европейский король попросил русского императора помочь с подавлением восстания хватало. Да и само сравнение Красной армии с ее предшественницей — ход очень спорный. Однако… Сергей прав — для капиталистов, что Российская империя, что СССР — одна и та же страна. С одним и тем же отношением к ней. К СССР даже хуже, потому что идеология стала сильно отличаться.

Для советских граждан сравнение с царской армией можно повернуть как в плюс, так и в минус. У многих нынешних красноармейцев их отцы и деды служили при Романовых. И служили хорошо. Да и многие командиры еще недавно были царскими офицерами. «Принятие своего прошлого», как это назвал Сергей, очень позитивно могло отразиться в их среде. Главное — правильно подать это сравнение.

Но в одном Огнев прав — нужно думать о завершении войны. Каких итогов хочет достичь СССР и как зафиксировать этот результат. Показать свою силу? Показали. Защитить союзников? Если в Испании реально удастся снизить накал боев и перевести противостояние в мирное русло — это будет мощной победой. Силы Великобритании, Германии и Италии, которые в основном и мешали Торибио победить, сейчас отвлечены на другие театры военных действий. Им завершение конфликта в Испании, да еще в пользу Народного фронта, точно не понравится. Будут препятствовать, но прежних возможностей у них нет. Если снимут силы с других направлений, тут же откатятся там назад. Вопрос — насколько они готовы к такому ходу. Блюм точно обрадуется, если в Испании прекратятся боевые действия. Там все еще расположен один полк их иностранного легиона, который можно будет вернуть для борьбы с Вермахтом на родину. Пожалуй… да, первый этап плана Огнева стоит начать претворять в жизнь уже сейчас. Что касается второй его части… тут стоит думать. Много думать. И не столько над технической возможностью, хотя и она важна, сколько над политической ее частью. Но тут уж точно без совещания с товарищами из близкого круга не обойтись.

* * *

— Сергей Федорович, — заглянул ко мне секретарь, — вот, пакет из Ставки.

Я взял пухлый конверт, изрядно удивившись, что мне ничего лично не вручили на совещании и, отпустив секретаря, вскрыл его. По мере чтения мое удивление лишь выросло. Этой ночью британские войска пересекли границу Ирана, намереваясь захватить Тегеран и самого иранского шаха, чтобы взять страну под контроль. В ответ шах Реза Пехвели I обратился с просьбой о помощи к СССР. И наши войска, совместно с турецкими подразделениями, тоже уже выдвинулись навстречу англичанам. Мне же предстояло по линии Коминтерна через Информбюро осветить эту новость в правильном для СССР ключе. Чтобы в мире понимали — мы не проявили агрессию к соседу, а пришли к нему на помощь по его же просьбе. И это очень логично вписывается в тот план по поведению нашей страны на международной арене, который я недавно расписывал Иосифу Виссарионовичу! Неужели его все же приняли?

Вообще, сам факт участия в операции еще и турецких сил стал неожиданностью не только для наших граждан, но и для врага. Да, с Турцией мы подписали договор о проходе наших судов через проливы. После чего они атаковали Кипр, и только пару дней назад взяли его под контроль. И вот — уже совместная операция, как у полноценных союзников. Это стало шокирующей новостью для всего мира. Я же, уже представляя закулисную борьбу на дипломатическом фронте, лишь аплодировал нашему Наркоминдел. И главное — сама операция оказалась тоже внезапной для британцев. Они ожидали боев только с иранской армией, а получили сражение с тремя противниками сразу. Наши и вовсе отличились, впервые в мире применив масштабное десантирование. По иному успеть переправить часть наших войск для усиления иранцев не удавалось. А без них тех смели бы в считанные дни, и наши дивизии не успели бы просто подойти к генеральному сражению. Виртуозная игра разведки, дипломатов и наших военных. Вот уж чудо из чудес. И как в тему ложится в предложенный мной план! Хотя сама операция готовилась задолго до моего разговора со Сталиным, в этом у меня иллюзий не было. Максимум — ее могли скорректировать, чтобы наши войска не заранее выдвинулись к столице Ирана, а лишь по просьбе шаха. Которая без вторжения англичан просто не прозвучала бы. То есть по факту наша армия пришла «в последний момент». Очень рискованная игра. Буквально на грани фола.

Вообще как я понял, скрывать такое количество сил от противника удалось лишь благодаря мобилизации и проводимой ротации в войсках. Опытных бойцов не всех возвращали обратно на западный и восточный фронта. Определенное количество оставалось до поры в стране, и из них формировали новые дивизии, которые сейчас и бросили на юг континента.

Переговоры в Испании между народным фронтом и сторонниками Франко все же начались. Но шли они вяло — как и ожидалось, вмешались дипломаты Великобритании, да и немцы подсуетились. Муссолини напряг все силы и прорвал морскую блокаду французов, высадив на побережье Испании три дивизии. Помешать этому не в силах оказался никто. Противники Торибио тут же попытались закрыть вопрос переговоров, но тут по миру пронеслась весть о начале боев в Иране. Сколько они будут продолжаться — неизвестно, однако успешный десант наших бойцов был освещен мной достаточно красочно, чтобы обнадежить наших союзников о таком же десанте уже в Испании, и сбить возобновившийся пыл к продолжению борьбы со сторонников Франко.

А вместе с тем вскоре состоялся разговор и о решении по моему плану.

Заседание Ставки проводилось как обычно — малым числом лиц, которые делали доклад или входили в постоянный совет в кабинете Сталина. После доклада генерала Захарова о ходе первой десантной операции в Иране, слово перешло ко мне.

— Товарищ Огнев, — начал Иосиф Виссарионович, — недавно в разговоре со мной сделал весьма… неожиданное предложение об окончании войны. О том, как он это видит и что для этого необходимо сделать. Озвучьте, пожалуйста, сейчас кратко свой… план.

— Если очень кратко, — начал я, — то он состоит из трех пунктов: убедить в своем нежелании новых завоеваний и вынужденном ведении и начале войны, затем напугать, после чего начать переговорный процесс.

— Напугать, но при этом говорить о миролюбии? — рассмеялся Жуков. — Да кто в это поверит?

— Если мы сами инициируем переговорный процесс на фоне наших побед — это будет звучать убедительно.

— Враг просто подумает, что мы выдыхаемся, — отмахнулся Георгий Константинович, главный «критик» в Ставке.

Причем эта позиция закрепилась за ним после едких комментариев тех или иных предложений, после которых их могли скорректировать. И похоже товарищу Сталину нравилась подобная роль Жукова, вот он его и не останавливал. Но черту Георгий Константинович не переходил, зато высмеять, особенно меня, как самого молодого и далекого от армии, был всегда готов.

— Это в начале, — кивнул я. — А если наши победы продолжатся, или хотя бы не удастся нас подвинуть и нанести серьёзное локальное поражение, то с каждым днем наши слова будут звучать все убедительнее. В «долгую» мы можем не вытянуть. Или восстанавливаться потом будем несколько десятилетий. Поэтому я и настаиваю, что завершать войну необходимо в ближайшее время, пока не потерпели серьезных поражений. Даже временная потеря контроля над северными территориями возле Ленинграда не является большой оплеухой — мы относительно быстро сумели среагировать на нового противника и вернуть их.