Представление должно продолжаться
Шрифт:
– Что мне до других?! Павел – мой сын, плоть от плоти! Революция, говоришь?! Да что это за революция такая – архиерею кирпичи в окна кидать! Грех это и хулиганство сплошное!
– Тут уж ты все верно, отец, говоришь, – вздохнув, поддакнула матушка Ирина. – Не семинаристы, а башибузуки какие-то…
– Ты только представь, мать, – отец Даниил, свесив живот между колен, присел к столу и отхлебнул квасу из высокой глиняной кружки. – Говорят, они намедни прямо в семинарии устроили диспут о пользе безбожия и происхождении Бога и человека… Вот стыдоба…
– Отец, да я там был, – вылез
– Ты у меня раньше отомрешь! – рявкнул отец Даниил. – Потому что я тебя, мерзавца, вожжами запорю!
– А Паша сказал: пороть нынче не велено! – крикнул Акимка, отбежав на всякий случай к порогу. – Это при царе пороли, а нынче везде будет – уважение к трудящемуся человеку…
– Это ты-то – трудящийся?! – издевательски захохотал отец Даниил. – Да что ты вообще делаешь, кроме как по улице балду гоняешь, да червяков для приблудыша безумной барыни из Синих Ключей собираешь! Порося покормить, дров наколоть тебя не дозовешься…
– Отец, – матушка дернула отца Даниила за широкий рукав подрясника. – Вот как раз касательно Синих Ключей… Там тебя от из Черемошни люди дожидаются, вопрошание у них…
– Пусть к Флегонту идут, он им милее, – буркнул отец Даниил.
– А наш отец Флегонт так здорово на том митинге в семинарии сказал! – снова вступил в разговор Акимка. – Когда он всем революциям и революционерам анафему провозглашал, так все висюльки в люстрах качались. А потом читал Номоканон Иоанна Постника, а потом как запел: «Славься!» так многие заплакали, а некоторые даже из рабочих на колени встали…
– Циркач, балаганщик… – пробормотал отец Даниил себе в бороду.
– Отец, так люди-то ждут… Флегонт-то им сказал определенно, что бесы их крутят и надо молиться денно и нощно, а они сомневаются, к тебе за советом пришли…
Отец Даниил зыркнул по сторонам свирепым взглядом. Святые с иконостаса, занимающего добрую четверть комнаты, смотрели на него, напротив, кротко, без малейшей укоризны. Выпрямив огоньки, полегшие было от батюшкина рева, теплились негасимые лампадки.
Пятеро мужиков и с ними одна баба, крест-накрест замотанная в дырявый платок. У одного из мужиков вместо правой руки – обрубок, и георгиевский крест на широкой груди.
– Вот, Матрена своими глазами его видала. А потом – ее.
– Кого это – его и ее?
– Мы так скумекали, что Единорога. Почтмейстер нам подсказал. Да говори ж ты, Матрена! – мужик подтолкнул засмущавшуюся бабу локтем. – Вишь, отец Даниил твоего слова ждет.
– Я вот значит туточки стояла, а он – тамочки, – Матрена повела рукой, указывая сначала на приоткрытую дверь в свинарник, а потом – на заднее крыльцо церкви. – Сам невелик, да стать у него – что твой король, как у нас прежде в управе на картинке висел. А рог весь винтом завернут, да золотом играет,
да серебром…– Что за сказки?! – громко изумился отец Даниил.
– Еще трое его вот как вас сейчас видали, – насупившись, прогундосил старший из мужиков. – И волка-оборотня размером с годовалое теля, и лешего, и кикимору – на краю болота на коряге сидела и корзиночку плела, бабы боровики в папоротниках собирали и все разом ее и видели: вот такого росточка, уши длинные, как у зайца, промеж ними мох, на руках и ногах коготочки, на заду – хвостик, а из одежи – только передник синий, остальное все шерсткой поросло… Ну и ее, конечно, тоже уже встречали не раз…
– Кого – ее? – тоном ниже спросил священник, явно впечатленный тем, что загадочную кикимору при свете дня видело одновременно много народу.
– Девку Синеглазку. Кого ж еще? Сейчас зима идет – ее время. Когда она вот так людям показывается, да со всем своим воинством, все знают: не к добру это, быть беде. А у нас и так уже напасть на напасти, люди ровно обезумели все… И вот, мы к вам, святой отец. Господь вседержитель наш, пусть вразумит: как нам теперь себя от нечисти оберечь и детишек наших, и очаги… Христом Богом молим, и не побрезгайте вот катулечек и корзиночку принять, с деньгами-то нынче не пойми что…
Церковный двор был просторен и прочен, и отец Даниил стоял посреди него, крепко уперевшись о землю ногами – как древо несокрушимое, коему не страшны никакие кикиморы и единороги.
Когда мужики с Матреной ушли, отец Даниил вернулся в дом. Матушка стояла на коленях перед иконой, молила Бога за непутевого сына и старшую дочь, монашенку Марию, Акимка шептался в углу с двумя братьями, две младших поповны играли в куклы – ходили в гости с лавки под лавку.
– А что же вы в городе делали-то? – спрашивала одна кукла у другой.
– Да все буржуев из левольверта стреляли, – отвечала та.
Даниил подошел к шкафу, где стояли книги, взял толстый, в потемневшей обложке фолиант, стал, шевеля губами, листать страницы толстым пальцем. Когда нашел то, что искал, прочел вслух:
– Единорог – зверь, подобен есть коню, страшен и непобедим, промеж ушию имать рог велик, в роге имать всю силу. Подружия себе не имать, живет 532 лета…
Священник тяжело вздохнул и закрыл книгу.
Глава 15,
В которой Люша пишет Январеву, Январев обсуждает с Надей вопросы рабочего контроля, а Гвиечелли покидают Россию.
Здравствуй, милый Аркаша!
Теперь уж совсем не знаю, куда и кому я пишу. Призраку или живому человеку? Своему воспоминанию?
Однако привычка осталась, и надо же за что-то цепляться, когда все летит куда-то, кружась, как ночной зимний вихрь над полями и Удольем.
Говорят, в Петрограде уже людей с голодухи едят. Не верю почему-то. Про нас, Синие Ключи с окрестностями, тоже много чего говорят. Да мы сами постарались.