Представление должно продолжаться
Шрифт:
– Дмитрий, я умоляю тебя, я готов унижаться любым способом, я встану на колени…
В комнате с большим полукруглым окном, обставленной благородно и строго, в орехово-золотистых тонах, было вполне уютно и в то же время – чувствовался неуловимый и неистребимый дух военного бивуака. Может, оттого, что это бивуак и был – временное гнездо, только приготовленное для птицы высокого полета.
– Сережа, не нужно унижений, – высокий человек со следами былой красоты ласково удержал за плечо князя Бартенева, который порывался не фигурально, а действительно броситься к его ногам. – Прежний мир, в котором мы были молоды, не возродится в любом случае.
– Дмитрий, но как же так… – голубые глаза и все лицо и фигура князя Сережи выражали растерянность. – Ведь мы же говорили с тобой дни и ночи, и ты соглашался… У белого движения нет вождей, нет знамени, оно разрозненно, и в этом его слабость. Наши солдаты офицеры и генералы отважны, но глупы и амбициозны, мы все это знаем. Помнишь, как в начале войны генерал Ренненкампф не пришел на помощь генералу Самсонову и тот покончил с собой и со всей армией?
– Помню. Они не разговаривали много лет и даже собирались стреляться на дуэли. Дядя Ники лично их мирил году так в 1912…
– Вот видишь! Если бы сейчас кто-то из Романовых встал во главе движения, это придало бы невиданный импульс, объединило все силы, воодушевило весь наш народ на борьбу с большевистской заразой…
– Сережа, мой милый друг, ты все еще живешь с закрытыми глазами. Какой народ? Тот, который зверски убивал священников, офицеров, помещиков? Тот, который убил помазанника Божьего вместе с детьми и только и мечтает о мире в ничего неделании? Не смеши меня и вспомни, как к тебе приходил с комиссарами твой бывший камердинер и как твой последний слуга, верность которого ты всячески превозносил, удрал от нас на границе, украв твой портсигар и твои золотые запонки…
– Дмитрий… Я не понимаю… Ведь прежде ты говорил иное, соглашался со мной… Я оставил в опасности мать, жену и сына, полагая, что мы едем сражаться и, быть может, умереть за Россию и ее свободу… Что же получается теперь?.. Ты… Ты обманул меня?!
– Помилуй, Сереженька! – засмеялся великий князь. Впрочем, смех его звучал натянуто и несколько смущенно. – У тебя, я вижу, от испытаний, перенесенных в большевистской России, в голове все перепуталось… Какой твой сын? Это сын покойного Руди Леттера! Какая жена? Тебя на ней насильно женили путем многосоставной интриги, а потом предприняли совсем уж анекдотическую попытку консумации этого брака, в результате которой как раз и появился на свет несчастный уродец…
– Ты? Обманул? Меня? – еще раз, с настойчивостью спросил Сережа. – Ты с самого начала не собирался возглавить движение? Но тогда – зачем…? Я не понимаю…
– Да я хотел спасти тебя, дурачок! – воскликнул Дмитрий. – После того, как ты кормил и перевязывал юнкеров во время Московского переворота и особенно после встречи с полковником Рождественским, ты как будто бы сошел с ума. Воодушевленно нес какую-то чушь про подпольное сопротивление, подготовку восстания, и вот-вот должен был оказаться в чекистских подвалах… Я люблю тебя и хотел спасти, потому готов был поддакивать тебе во всем, лишь бы увезти тебя невредимым из этого кошмара… И – да-да-да! – чтобы выбраться, мне были нужны твои связи в разных кругах (ты же у нас всегда был князем-демократом) и даже твои деньги… Но я не вижу в этом ничего бесчестного, потому что, если здраво рассудить, то я являюсь твоей женой в гораздо большей степени, чем Юлия фон Райхерт…
– Дмитрий… – князь Сережа сел на пол и закрыл голову руками.
– Да! Да! Да! – почти завизжал великий князь. – И, пожалуйста, не делай вид, что не понимал этого
прежде и не понимаешь теперь! Изволь, я скажу тебе это вслух: педераст может быть чудесным поэтом, художником, даже политиком или дипломатом, но ни при каких обстоятельствах он не может быть – главой освободительного движения! Это нонсенс!– Дмитрий… Ведь я же теперь… Я уже не смогу вернуться назад, и я… Я – конченный человек… Мама… – прошептал князь Сережа и горько, как ребенок, заплакал.
– Товарищ Январев, составьте списки, мы сегодня же проведем обыски и аресты широким бреднем…
Пыльных зеленых штор в кабинете уже не было, вместо них – легкие шелковые фестоны. От этого и кабинет, и сам товарищ Зиновьев выглядели свежо и оптимистически. При одном взгляде на них становилось ясно, что теперь-то уж все получится.
– Я только сегодня прибыл в Петроград из Москвы. Вот мой пропуск и мандат (в 1919 году положение с продовольствием в Петрограде было таким тяжелым, что правительство закрыло город – выехать из него можно было свободно, а вот въехать только по специальному пропуску – прим. авт.). Я не знаю никаких списков, мои сведения из среды заговорщиков сугубо отрывочны и конфиденциальны. Но угроза настолько серьезна, что меры все равно должны быть приняты.
– Что же вы предлагаете?
– Два пункта. Первое – максимально усилить охрану форта изнутри. Заговорщики рассчитывают на общую разруху и внезапность. Вряд ли у них достанет сил штурмовать укрепленный форт. Второе – завтра же напечатать об угрозе во всех газетах, расклеить листовки. Этим мы полностью снимем эффект неожиданности, покажем заговорщикам, что их планы раскрыты и скорее всего просто предотвратим нападение на форт.
– Первый пункт – безусловно, несомненно, конечно. Мы выделим вам нужное количество проверенных товарищей из питерской чрезвычайки.
– Нет, – твердо сказал Январев. – Только добровольцы. Только люди, знающие, с чем имеют дело, на что идут и готовые в случае чего не только подчиняться, но и понимать мои приказы. Желательно несколько человек с медицинским образованием, хотя бы сокращенные курсы. Я постараюсь сегодня же отыскать таких в работающих госпиталях…
– Что же касается второго пункта, то тут вы должны понимать – это решительно невозможно.
– Почему? Ведь профилактика всегда – наиболее эффективный путь…
– Потому что в городе и так неспокойно. Если к существующему морю слухов мы добавим еще и слух о грядущей чуме, начнется паника и, может быть, восстание…
– Паника и даже восстание лучше эпидемии чумы, – твердо, глядя прямо в глаза председателю Петрокоммуны, сказал Аркадий.
– Партия вас в этом вопросе не поймет, – усмехнулся Зиновьев.
– Мне нужно предотвратить эпидемию чумы в двух крупнейших городах России. Ради этого я готов пожертвовать не только чьим-то пониманием или одобрением, но, если понадобится, и жизнью.
– «Мне нужно»… Товарищ Январев, так вы что, как будто целиком берете ответственность на себя? – вроде бы удивился Зиновьев.
– Безусловно, – не колеблясь, кивнул Аркадий.
– Ну что ж… Дело действительно серьезное. Касательно людей и ресурсов мы в полном вашем распоряжении… Список в двух экземплярах под грифом «совершенно секретно». Распоряжения товарища Январева исполнять немедленно, – Зиновьев кивнул внимательно слушающему его секретарю. – Свяжитесь с комиссариатом Балтийского флота. Товарищу Январеву наверняка понадобится лодка или еще что-то такое. Если будут какие-то новости или сложности по этому делу, докладывать мне в любое время дня и ночи… Относительно же газет… увы, товарищ Январев… вы отвечаете, но и я тоже отвечаю – за спокойствие в городе.