Предвестники табора

«Но в любом случае я убил тебя. Сам погиб, но тебя убил. Правда ведь?»

И не отставал от него, пока он не делал кивок — как я уже говорил, мои «достижения» он всегда признавал).

Итак, я замял разговор, а теперь так вышло, что вопрос встал снова.

Мишка так все и склонялся надо мной и повторял одну и ту же фразу, и, только я начинал двигаться, маячил то туда, то сюда, словно стараясь преградить мне дорогу, а потом вдруг выпрямился и объявил:

— Мы посовещались и решили, что достроим «верхотуру» самолично.

Низко опустив голову, я буравил взглядом ажурную траву. Сколько эмоций боролось во мне в то самое мгновение.

— Макс, ты уверен? — осведомился Серж, — это тебе дороже?

Признаюсь, я опешил, что он так открыто обратился ко мне, но головы я не поднял и ни единого слова не сказал.

IV

Срыв случился перед обедом.

Конечно, Серж и Пашка порядком озлились, что их так и не допустили к строительству столь важного стратегического объекта (именно таким наименованием: «стратегический», — охарактеризовал «верхотуру» Мишка, как только мы заключительным штрихом повесили номер); всю обратную дорогу они посвятили тому, что расхваливали наперебой достоинства купюр, «от которых ты (Серж, идя сзади, тараторил над моей головой) отказался».

Мишка, по всей видимости, довольный завершением и будучи уверен, что его ждет отцовская похвала, в предвкушении этой похвалы ничего уже не слышал, кроме мелодии, которую насвистывали его искривленные губы; а только изредка еще посматривал на меня и подмигивал; по дороге он отломил короткую веточку от рябины и теперь увлеченно вертел ею у лица.

— А у тебя, Паш, в профиль нарисован Ататюрк или в фас?

— В фас.

— Вот-те на! А я и не знал, что есть такая купюра!.. Ты мне ее не показывал.

— Я ее только вчера выиграл. Зеленая. Там столько лир, что и нулей не сосчитать…

Я почувствовал, как у меня с досады увлажняются глаза.

— Ни-че-го себе! — Серж отчеканил это едва ли не по слогам, — покажешь потом! Она дома у тебя?

— Да.

— А что еще на ней есть? Опиши. Там может и оборотная сторона купюры изображена?

— Конечно изображена, — сказал Широков.

Тут уж я не выдержал и обернулся.

— Это неправда! Не может быть такого! На оборотной стороне вкладыша всегда название жевательной резинки!

— Это была особенная партия жвачки — там двухсторонние вкладыши! — это сказал Серж, а не Пашка, очень язвительно и наклонившись к самому моему лицу. Как всегда обиженные глаза-ромбики.

— Не верю!

— Спорим? На фофан.

— Давай! Покажи мне такой вкладыш! — я так разъярился, что едва ли не с каждым словом выплевывал порцию слюны. Потом обернулся и посмотрел в сторону своего участка, до которого мы уже почти дошли. Мишка не слышал нашего разговора — заметив у дома своего отца (дядя Вадик, стоя возле кучи песка, быстро курил и стряхивал пепел на сеялку), он тотчас побежал к нему доложить о своих успехах.

Серж выпрямился и, оглядевшись зачем-то по сторонам, произнес тихо и угрожающе:

— Паш, вынеси этот вкладыш на минутку.

— Но… я же…

— Я сказал — неси.

Когда Пашка, вернувшись со своего участка, отдал вкладыш Сержу, нас троих никто не видел, потому что Мишка с отцом уже успели уйти в дом. Но я тогда об этом не думал: кроме этого вкладыша, у меня вообще все на свете вылетело из головы, — я даже о Лукаеве и то позабыл — и, между прочим, позабыл еще надолго!

— Вот он.

— Ну давай показывай!

— Смотри сам, — Серж протянул мне вкладыш.

Пожалуй, до самой последней секунды я не знал, что это произойдет, а потом, когда произошло, мне почему-то стало казаться, будто я спланировал это заранее, — нет-нет, я уверен, что выхватил вкладыш и бросился бежать чисто рефлекторно; хопа! — и к себе на участок чешешь во всю прыть секунды страха и мелькающих хрусталиков мира яростная зелень сливаясь в одну салатовую массу врезается в глаза страх от боязни споткнуться или быть настигнутым дыхание Сержа на спине и плечах, но вот вот заветная тропинка с кустом купальницы примостившимся слева, а за ним…

За ним была безопасная территория, моя земля, на которой мне ничего не угрожало, ибо на нее не осмелился бы ступить «никто из посторонних и ни при каких обстоятельствах».

(Тогда, будучи мальчишками, мы все чурались без спроса зайти на чужую территорию — даже если там жил твой близкий друг; а если надо было, к примеру, позвать кого-то — ну что же, кричали и драли глотки с проездной дороги, но чтобы зайти и, к примеру, постучать в окно — нет уж, увольте…).

Я добежал аж до середины участка — колодец с деревянной огородкой и бордюром мелькнул мимо меня дельтапланом; я сел под яблоню, на землю, из которой продиралась коротенькая травка: это место было специально предназначено для того, чтобы мы с Мишкой приходили сюда со складными стульями и книжками из внеклассного чтения на лето. Жуткая скукотища!

Хрустящий вкладыш-купюра с Ататюрком, который я рассматривал теперь со слезами на глазах, был куда приятнее! Но вовсе он не в анфас, а в профиль, как и на купюрах, виденных мною ранее, и никакой второй стороны, там только название жевательной резинки, как раньше, — значит, Серж наврал мне. Но он, разумеется, не позволил бы дать себе фофан; наверняка, он сказал бы нечто, вроде: «видишь, я же говорил тебе, что она односторонняя, а тебе что послышалось, тупица?», — и тотчас бы фофан получил я.

Теперь Серж не казался мне таким уж классным парнем. А что касается цвета купюры, тот и правда был зеленым — все эти многочисленные завитушки с утоньшениями и утолщениями, защитные значки, огибавшие портрет и достоинство купюры (стерлось из моей памяти; 1000 лир? возможно, я не уверен), напоминали узорную гравировку на какой-нибудь старинной шкатулке…

…………………………………………………………………………………………

Мне показалось, Мишка появился достаточно быстро, но подозреваю, до его появления прошло пять или семь минут.

Я так и продолжал буравить взглядом этот несчастный вкладыш. Странное ощущение, когда твои чуть подсохшие веки увлажняются новыми слезами — от того, что обида, уже поутихшая, снова вдруг ни с того ни с сего возвращается, так бывает всегда, даже если ты абсолютно уверен, что этого не произойдет. Неконтролируемый импульс — вроде того, про который пару дней назад говорила моя мать — если я сильно дернулся, лежа в забытье на постели, это значит, я почти уже отошел ко сну. Иной раз мне кажется, что сегодня я слишком устал и отключусь моментально, безо всякого «само-толчка», но стоит только положить голову на подушку, как я вижу себя идущим по сумрачной лестнице и спотыкаюсь — дерг! — или же еду в машине скорой помощи, дорога совсем гладкая и прямая, как вдруг машина ни с того ни с сего подскакивает на выбоине… а какие процессы в самом организме являются преддверием очередного «самотолчка»? Выходит, существует тесная связь между этой дорогой и этой машиной скорой помощи, этой лестницей, по которой я иду, и движением крови в организме, возбуждающимися нервными окончаниями…