Прекрасно, милая (Его последняя ставка, Итак, моя прелесть, Итак, моя милая, Казино, Смерть в “Диане”)

Мич указал на дверцу в потолке:

— Мы полезем туда.

— Включи приемник, — велел Чендлер Лолите. — Когда они придут…

Но девушка была удивительно спокойна: куда спокойнее, чем Мич и Чендлер.

— Я знаю. Не надо мне объяснять. Я справлюсь, Джесс. Лезьте наверх и положитесь на меня.

— Дело может обернуться плохо, детка, — сказал Чендлер. На него напал приступ совестливости. Он не имел права просить ее об этом. — Может, тебе лучше уйти? У тебя еще есть время…

— Лезьте наверх и сидите тихо. Я справлюсь.

Он прижал ее к себе.

— Все будет хорошо. Вот выпутаемся из этой заварухи, и тогда мы с тобой…

Она улыбнулась в ответ:

— Я знаю, Джесс.

Мич притащил из кухни лестницу, открыл дверцу на чердак и протиснулся в горячее пространство между потолком и крышей.

Чендлер поцеловал Лолиту и тоже залез туда же. Глядя на нее сверху, он сказал:

— Ты все сделаешь замечательно, я люблю тебя.

— Я тоже тебя люблю, — ответила она и понесла лестницу обратно на кухню.

Чендлер закрыл дверцу, достал из кармана пистолет и снял его с предохранителя.

— Запомни, Джесс, — произнес Мич в темноте. — Либо мы, либо они. Я не хочу снова в тюрьму.

Было около десяти, когда Уэнд и Коллон прошли мимо густых высоких зарослей экзотических кустарников и пальм, внезапно выйдя к дому Майски.

Оба резко остановились и тверже, до белизны в суставах, сжали в потных руках автоматы.

Они смотрели на стоявший на отшибе дом, где сквозь шторы в одном из окон пробивался свет.

— Если они вообще где-нибудь есть, — сказал Коллон, — то, видимо, здесь.

После непрерывного четырехчасового поиска нервы у обоих были на пределе, поэтому они не решались идти вперед. За каждой дверью, в которую они стучали, их могла встретить автоматная очередь или пистолетный выстрел, поэтому сейчас состояние патрульных нельзя было назвать уравновешенным.

— Слушай, Майк, — сказал Уэнд, — с меня хватит. Пусть туда идет Толстяк.

— Да, пусть, — согласился Майк.

Они повернули назад, пошли вдоль пальм в сторону берега и стали подавать знаки О’Коннору, который сидел в патрульной машине; сквозь лобовое стекло был виден горящий кончик его сигареты.

Им пришлось помахать трижды, прежде чем О’Коннор, выругавшись сквозь зубы, завел машину и двинулся к ним.

— В чем дело? — спросил он, свирепо глядя на них через открытое окно.

— Там, за деревьями, есть еще один дом, — сказал Уэнд. — Мы решили, что туда пойдешь ты, сержант.

— Что это вы еще придумали? — взорвался О’Коннор. — Я вас прикрываю, ясно? Вы идете вперед. Слышите? Это приказ.

— Они могут быть там, — сказал Уэнд. — Ты пойдешь с нами, сержант, или я доложу шефу.

О’Коннор посмотрел на него недобрым взглядом.

— О чем доложишь?

— О том, что ты отсиживал свою толстую задницу в машине, а поиски вели мы. Я это сделаю, Толстяк, даже если после этого меня вышвырнут!

— Еще раз так меня назовешь, и я тебе зубы пересчитаю!

— Давай, Толстяк… попробуй, — не задумываясь, ответил Уэнд.

О’Коннор отер со лба пот, вылез из машины. Он был на восемь дюймов выше Уэнда и в три раза тяжелее него. Сложив свои толстые пальцы в огромный кулак, Коллон тихо произнес:

— Сержант, если ты его ударишь, я тебе отвечу.

О’Коннор взглянул на высоченного Коллона: сложение как у чемпиона-тяжеловеса, молод, силен.

— Вас обоих ждут неприятности, — проревел О’Коннор. — Ладно, возвращаемся в участок. Я напишу на вас жалобу.

— Отлично. Шефу это понравится, — отозвался Уэнд. — Мы оказались в единственном месте, где могут прятаться налетчики, а ты, как трусливый заяц, бежишь и грозишь написать на нас жалобу. Давай, сержант, если тебе так хочется, возвращаемся в участок, но я тебе гарантирую, что пенсии тебе не видать как своих ушей.

О’Коннор зыркнул на него, подумал, нехорошо выругался.

— Вот погодите, вернемся в участок…

— Ты будешь проверять дом, или мы возвращаемся? — спросил Уэнд.

О’Коннор снова постоял, но понял, что выхода у него не было. Бормоча что-то сквозь зубы, он медленно побрел по песку, пока не увидел одиноко стоящий дом, и замер на месте. Только теперь сержант понял, что имели в виду эти два молокососа: в таком уединенном месте и в самом деле могли скрываться разыскиваемые преступники. Он не мог оторвать взгляда от света, льющегося сквозь штору окна; по его оплывшему лицу струился пот.

— Ты идешь, сержант? — вежливо осведомился Уэнд. — Или мы всю ночь будем здесь стоять?

О’Коннор обернулся.

— Идите вперед. Я вас прикрою, — сказал он.

— Мы не пойдем, сержант. Ты иди вперед. А мы тебя прикроем, — ответил Уэнд.

— Думаете, они там? — нерешительно спросил О’Коннор.

— Вот и проверь, сержант.

О’Коннор медленно побрел вперед. Его толстые ноги сковывала дрожь. Двое шли следом. Он подошел к деревянной калитке, за которой начиналась небольшая дорожка, ведущая к дому. Здесь он остановился.

— Я зайду сзади, — сказал Коллон и шагнул в темноту.

Когда он скрылся, О’Коннор произнес:

— Слушай, Сэм, я старый человек. Иди вперед. Клянусь, я тебя прикрою.

— Нет, сержант. Я еще молод. У меня вся жизнь впереди. А тебе, может, дадут медаль.

О’Коннор повернулся к нему, лиловый от злости:

— Слушай, ты, сопляк, я устрою так, что ты кончишь жизнь в нищете! Это неподчинение приказу. Слышишь? Иди… и стучись!

— Лучше жить в нищете, чем быть убитым, — ответил Уэнд. — Так что стучись ты. Я стучался уже в сотни дверей. Попробуй, каково это, сержант.

И тут дверь открылась, и в лунную ночь вышла девушка. Ее силуэт был виден на фоне света, падавшего из коридора. На ней было короткое белое платьице, сквозь которое просвечивали ноги.

У О’Коннора вырвался долгий вздох облегчения. Не веря своему счастью, он пошел по дорожке, а девушка направилась ему навстречу.

— У нас что-то случилось? — спросила она. — Вы ведь полицейские?

О’Коннор подошел к ней и стал разглядывать. «Клевая телка! — подумал он. — Я-то, как дурак, трясся, а здесь вот оно что оказалось!»