Прекрасный белый снег
Шрифт:
А Венька и вправду, начинал уже реально нервничать. Хотя, что уж тут, казалось, волноваться? Ну сетка. Ну решётка. Так вчера ведь только, с жизнью прощаться собирался... Попробуй-ка, напугай самоубийцу сеткой на окне! И всё же, Веньке стало вдруг не по себе. Настолько всё гадко и по-идиотски как-то вышло. Вот это его вчерашнее, внезапное решение разом всё закончить. Как-бы закончить, но всё-таки оставить себе маленькую лазеечку. Не выпрыгнуть красиво из окна, с восьмого этажа, а всего лишь таблеток наглотаться. "Как там у Высоцкого, — подумалось ему: — Не умереть, а именно уснуть." Да, уснуть, теперь он осознавал это ясно, именно уснуть. Нет, не хотел он умирать по-настоящему. А потом, сразу почти как всю эту кучу таблеток заглотил, реальность с пугающей скоростью начала превращаться в какой-то дымчатый мираж, всё стало тускло и безразлично, только и успел, что джина ещё бахнуть, да сигаретку выкурить, напоследок. И тут же начал выключаться. А сил встать и что-то изменить уже не оставалось. Только вот, о последствиях он как-то
— Ну что, братан, призадумался? — вернул его в реальность голос Кости. — Ты спишь что ли опять? Эй, брателла!
Чья-то рука, вероятно его настойчивого собеседника потрепала Веньку по плечу. Возвращаться а реальность Веньке не хотелось, ему было просто страшно.
— Да задумаешься тут, — открыл он всё-таки глаза. — А правда, решётки-то здесь чего? Ведь я же не в тюре, да? — спросил с надеждой он.
— Ну ты, мужик, даёшь! Сплюнь три раза! И перекрестись! Ты что, ещё и грохнул вчера кого? Для кучи? — уже откровенно смеялся над ним Костян. — Нет, мужики, вы только гляньте! У Станиславыча новый экземпляр для изучения! Батеньке сюрприз! Двойной убийца, киллер-самоубийца. Аплодисменты, господа! Аплодисменты! — и с этими словами он заржал, как конь, громко и откровенно. — Чувак, ты в дурке! Понял? В дурдоме! Расслабься, не в тюряге, слава Богу! Да расслабься ты, Веня! Худшее уже позади!
Венька приподнялся повыше на локтях и посмотрел ошарашенно на Костю:
— А чего в дурке-то? Почему в дурке? Как я в дурку-то попал?
— А ты что, не знаешь? Первый раз слышишь? Ну точно, — он обернулся к зрителям, наслаждавшимся неожиданным спектаклем, — они не знают, как всегда! Их высочества никогда ничего не знают! Им это неизвестно! Самоубийц, Веня, — он театрально развёл руками, — в дурку везут обычно. Почти всегда. Ну тех, которым повезло. А кому нет, тех сразу в морг. Тебе, брателла, повезло. И вот теперь ты здесь, брателла, с нами. Врубаешься?
Да, это был действительно сюрприз. Такого развития событий Веня уж никак не ожидал. Всё что угодно, но не дурка... Он посмотрел на Костяна потускневшими внезапно, серыми как асфальт после дождя глазами и сказал негромко:
— Слушай, братан, я полежу ещё чуть-чуть. Как-то мне не по себе. Посплю немного. Подумаю.
И натянув на голову одеяло опять закрыл глаза...
Где-то с начала девяностых, когда жизнь вдруг, совершенно неожиданно стала преподносить внезапные сюрпизы воспитанному в традициях атеизма советскому человеку, иногда в виде быстрых денег, а случалось, и в виде не менее быстрых пуль, народ как-то сразу, сам-собой, без особых уговоров потянулся к Богу. А кто и к дьяволу, случалось и такое. Бульварные газеты запестрели многочислеными объявлениями всевозможных магов, колдунов, потомственных ведьм, невесть откуда взявшихся шаманов и чародеев в третьем поколении. Все обещали много и практически немедленно. За весьма умеренное вознаграждение предлагалось избавление от порчи, снятие сглаза, возврат любимых, сильнейший приворот, отворот, успехи в бизнесе, открытие третьего глаза, а также полное и окончательное решение проблем. И хотя полным, а уж тем более окончательным решением проблем заведовали в те лихие годы волшебники несколько иного рода, народ тянулся.
Светка же, хотя и относилась к подобного рода проказам с лёгким юмором, в глубине своей души побаивалась всей этой коммерческой чертовщины, с такими вещами шутить не стоит, думала она. И Бог и дьявол, в этом она была уверена совершенно, требуют крайне серьёзного отношения к себе.
Особенной какой-то набожностью Светка никогда не отличалась, верующей себя истово и безусловно, в общем не считала, да и не была такой на самом деле. Бывало, конечно, заходила она и в церковь (действительно набожный, глубоко верующий человек поправил бы здесь автора, в храм, конечно в храм) — поставить свечку Божьей Матери и Николе-угоднику, да ещё за умерших, ушедших навсегда близких родственников и друзей, хотя в то время таких у неё было и не много, но на этом её общение с Богом и заканчивалось, молитв не знала и не молилась никогда.
Крестилась Светка совсем недавно, в новейшие уже времена, лет пять назад, когда это вдруг стало модным, крестик свой маленький, однако, постоянно не носила, он лежал в шкатулке рядом с бусами, колечками и парой старых серебряных монет. И ещё они с Венькой, по их же полушутливому выражению, как бы обвенчались. Выходить замуж по настоящему, с обязательным ЗАГСом, Волгой с кольцами на крыше и капоте, дежурным шампанским на Стрелке Васильевского острова, свадебной фатой, белым подвенечным платьем и непременной дракой в кабаке под занавес веселья, Светке отчего-то не хотелось. Да и вообще, все эти формальности, вроде официальной регистрации и записей о супружестве в паспорте она считала лишними. "Браки, дружочек, совершаются на небесах", — говорила она
Вене, и Веня не возражал, он всегда с ней соглашался, по крайней мере в первые годы их совместной жизни. Или успешно делал вид, что соглашается. Как бы то ни было, в один прекрасный день, на второй год их совместной жизни, они купили два симпатичных серебряных колечка с алмазной насечкой, чтобы сверкали поживее, и пообещав друг другу быть вместе вечно ("Какая наивность, — думала она теперь, — даже не смешно. Что значит вечно? Какое такое вечно? Почему вечно?"), торжественно одели их на пальцы друг другу в Лавре, после чего отправились в ближайшее кафе пить шампанское с ликёром Амаретто. Секс в ту ночь у них случился особенно волнующий...А последние годы они частенько, если в ночь на Великое Воскресенье не случалось сильного дождя, вместе с Венькой и его друзьями ходили крестным ходом вокруг ближайшей церкови, кладбищенской, недалеко от дома. Со свечками в руках они шли вокруг храма по периметру, минут пятнадцать крестились под перезвон колоколов и отправлялись наконец, удовлетворённые и просветлённые в свой двор колодцем, пить на скамеечке портвейн с такими же как и они сами, глубоко верующими друзьями. Пост они не соблюдали. На этом их отношения со Всевышним вроде бы и исчерпывались.
Уж как-то так у нас, людей сложилось, что о Боге мы, хоть и вспоминаем иногда, но по большей части как-то мимолётно, между делом. Нет, очень многие из нас, возможно даже большинство, время от времени заходят в церковь, ставят свечки на алтарь, и Божьей Матери, и обязательно Николе. Отчего-то из всех святых мы почитаем больше именно Николу, отвечающего в нашем представлении не только за моряков и странников, но и за финансовое, так сказать, благополучие. Мы троекратно крестимся, шепчем что-то своё украдкой у иконы Богоматери, идём к Николе, и в завершение краткого общения со Всевышним ставим свечу за упокой. Детки у нас все теперь крещёные с малых лет, на похороны мы заказываем отпевание, а регистрация брака в ЗАГСе частенько завершается пышным обрядом венчания, в модном храме и за большие деньги. На Пасху мы ходим крестным ходом, есть даже и такие, кто пытается соблюдать Великий пост, успешно предаваясь пьянству и чревоугодию во всё остальное время года начиная прямо с пасхальной ночи. И даже в школах ввели теперь особенный, непостижимым образом связанный с религиозным и духовным воспитанием подрастающего поколения предмет. И всё же, всё же! По настоящему мы вспоминаем о Творце только когда у нас Беда. Только беда, настоящая и большая, отчаяние и боль заставляют нас повернуться к Богу и просить пощады у него, когда больше вроде бы уже и не у кого. И вот тогда, бывает и такое, мы встаём в церкви на колени и со слезами на глазах просим у Него, за всех нас принявшего страшную мученическую смерть на Лысой горе — Голгофе, прощения и милосердия. Милосердия и прощения...
Глава четвёртая
К тому времени когда Светка добралась до больницы, снежный заряд, заметавший город полночи и всё утро, ушёл куда-то дальше, на юго-восток, в сторону Москвы. Резкий, злыми холодными порывами северо-западный ветер разогнал наконец тяжёлые, серые грязным асфальтом тучи, и теперь по небу быстрыми тревожными лошадками неслись белые, будто пуховые облачка, выглянуло солнце. Только у Светки на душе было не солнечно, совсем, да это и понятно: что там с Венькой — неизвестно, и хотя бригада скорой, слава тебе Господи, вроде вчера его и откачала, ну а дальше-то что? Доктор ещё этот, о возможных последствиях, необратимых, напел ей что-то напоследок, видно сгоряча. Да и вообще, психушка...
Слова этого Светка боялась ужасно и даже в мыслях старалась избегать. Неврология, ну в крайнем случае, психоневрологическое отделение, так она произносила это про себя, так всё же звучало немного поспокойнее, не так пугало. И ещё одно, тоже очень страшненькое слово — суицид, не давая вздохнуть, жёсткой металлической колючкой засело где-то под левой грудью, сразу за соском. И даже немного более мягкое, но не менее омерзительное словосочетание "попытка суицида", хоть и выговаривалось чуть полегче, но тоже вызывало панический какой-то страх. При одной только мысли о Веньке, и о предстоящей беседе с лечащим врачом, необходимости объясняться Светке становилось плохо: тут же начинали трястись мелко руки и дрожать отвратительно коленки. И всё же, она понимала, хоть какие-то объяснения неизбежны. "Господи, — говорила она себе снова и снова, — сделай так, чтобы с ним было всё в порядке! Ну ты же можешь, Господи! Пожалей хоть ты меня, прости меня, сжалься надо мной! Будь милосерден ко мне, Господи!" И с этой скорбной мольбой, на ослабевших вдруг ногах, она вошла в ворота огромного больничного комплекса в спальном районе на южной окраине Петербурга.
Большинству из нас, уважаемый читатель, приходилось, конечно, навещать своих близких, друзей или родственников в госпитале, или в больнице. В этом у меня сомнений нет. А раз так, вам наверняка известно это ощущение внезапной какой-то растерянности и опустошающей тревоги за дорогого человека — жену, мужа, мать или отца, а может даже и не очень послушного, но любимого до боли сына, или скажем, красавицу-дочь, студентку-третьекурсницу.
Нет, конечно, когда ты знаешь, что дело идёт на поправку и опасность миновала, то набираешь пакет какой-то вкусной снеди, яблок, апельсинов и печенья, лёгким кивком головы приветствуя охранника в серой униформе быстрой уверенной походкой проходишь в отделение, и дверь в знакомую уже палату открываешь хоть и с тревожной немного, но тем не менее с улыбкой. Ты почти уверен: всё будет в порядке...