Прелести

— Две.

— Ничего за тридцать лет не изменилось. И также холодно, стёкол в решётках нет?

— На подвале нет. Наверху в камерах есть.

— Вот смотри, сидят люди без денег, без курева, в холоде, в туалет два раза в день выводят, а ведь друг другу, как могут, помогают. И вся тюрьма, по возможности, помогает. Правильно это или нет?

— Сейчас не всегда помогают.

— Ну, это уже в духе времени. Капитализм строим. Каждый за себя. Время барыг. Но в принципе-то, всё равно должны помогать. Так почему плохо, если в стране такой же порядок будет?

— А как насчёт опущенных? Государство осудило? В смысле, понятия… Хромает тут гуманизм. Нарушил закон — получи наказание. В чём же тогда отличие от порочной государственной системы?

Данович не отвечал какое-то время. Думал.

— Вот потому-то и нежелательно, чтобы одно подменяло другое. Я ведь не говорю, что воровской закон совершенен. Нет в мире совершенного сообщества, не придумали пока. Я вот в последнее время книги русские просматриваю и знаешь, что замечаю? Больше всех за чистоту наших рядов менты ратуют. Поснимали мундиры и книжки «за понятия» пишут, деньги и славу зарабатывают. Один такой бывший полковник, Корецкий, кажется, фамилия, аж слюной брызжет, воровскую романтику описывает. Такая белиберда… А люди-то верят. В общем, и на этом уже бабки косят, а идея-то воровских понятий изначально правильной была. И люди, которые над её созданием работали, не дураками были. Только со временем всё больше и больше вся эта идея деформируется. Скоро такие вот «писатели» и будут пальцы гнуть, подменив закон своими конъюнктурными раскладами. Мне уже, честно говоря, всё это неинтересно. Я, как законник, с одной стороны, конечно, должен молодёжь правильно воспитывать. А с другой, понимаю — что всё это условно и наигранно. И понятия нужны лишь для того, чтобы хоть как-то хаос в рамки одной системы засунуть. Иначе такой бардак будет… Что же касается государства и антигосударства, то лучше пусть будет так, как есть. Мне государственная власть ни к чему, я ей тем более не нужен. Наш закон, при всём его несоответствии сегодняшним реалиям, и закон государственный, при всех его попытках найти компромисс с законами развития человеческого общества, останутся в вечной оппозиции. Ответил на вопрос?

— Ну… — я изобразил руками какой-то жест. — Может быть…

— Тогда теперь я спрошу. Не совсем понял, что ты имел ввиду, когда сегодня сказал, что, как его, Владимир?..

— Владимир Артурович. Сак фамилия.

— Он кореец?

— Нет, русский.

— А что ты его так торжественно величаешь? Владимир Артурович. Ему сколько лет?

— Сейчас пятьдесят… — я посчитал в уме, с учётом четырёх последних годков, — пятьдесят шесть или пятьдесят семь.

— Так откуда ты взял, что он снег разгребал?

И что на это ответить? И как ответить? Я слез на пол, обулся и в свою очередь принялся ходить взад-вперёд по клетке:

— Мы с ним во сне разговариваем, — ответил, пройдя три круга, — иногда…

— И как давно? — спросил, а я не понял, издевается он или же серьёзно интересуется.

— Недавно совсем. До этого нормально только, не во время сна, общались.

— И ты во сне увидел, как он снег кидает?

— Нет, он сам сказал. Я настоящее время вижу через призму другого времени, не напрямую. Поэтому, видеть, что он делал в реальности, не мог, только через него самого. Иногда, правда, получается находиться в настоящем, но это совсем другое…

Сам прислушался к тому, что произнёс. Услышал полную ахинею. Это я, а что понял Данович?

— Ты чего огород городишь? Нормальным языком можешь объяснить?

— Пытаюсь, — остановился напротив Саныча и попробовал сосредоточиться. — Я когда сплю, случается, осознаю, что сплю. Не всегда, но, особенно в последнее время, часто. После этого получаю такое же тело, но с более… возможностей больше у того тела, чем у вот этого, — ткнул себя пальцем в грудь. — Сильнее, быстрее… Ну и, с людьми разными разговариваю, с Саком, например. Из тюрьмы когда выходил, другу своему передал, что в Воронеже нахожусь. Он приехал, помог. Вчера с Владимиром Артуровичем хотел пообщаться, так он обматерил, сказал, что не вовремя… — глянул на Дановича, запнулся и замолчал. — В общем, вот так.

— У меня психиатр хороший, знакомый есть, — он серьёзно говорил, не ёрничал. — Дня через четыре во Францию поедем, вылечит, обещаю. И нервы подлечишь, бегать перестанешь, тем более в армии разные записываться. Хороший врач.

— Лечили уже, — махнул рукой и принялся наматывать круги.

Полчаса Саныч молчал, потом, когда я поравнялся с его местом, не выдержал:

— А что ещё ты во сне делаешь?

— Это не сон. Это другое совсем. Сон как раз до того, как осознаёшь. Многие умники это по разному называют, астралом-хералом… Кастанеда нагуалем кличет, но на самом деле никто не знает, что это такое, и я не знаю. Летаю я там.

— Во сне летаешь?

— Да не сон это, я же говорю, другое совсем.

— Всё равно не по-настоящему, — он отвернулся от меня и принялся разглядывать потолок. — Вот если бы на самом деле…

— Так оно и так получается, словно на самом деле.

— Словно на самом, но не на самом. Иллюзии… Ты бы здесь полетал, понял бы, в чём разница.

— Здесь невозможно, тело не так устроено.

— Ну это, смотря чьё тело.

— В смысле?

— Один, говорю, может летать, а другой нет. От человека зависит.

— От человека зависит лишь то, как он может найти и реализовать в себе то, что в нём заложено. Не больше. Крылья он не нарастит и законы физики не обманет. В этом мире, во всяком случае.

— В этом-то вся изюминка, что в нашем мире, а не где-то в твоём иллюзорном сне. Тот, кто с рождения должен летать, тот будет летать, нужно только очень захотеть.

— И кто умеет это делать?

— Я!

— Знаешь, у меня тоже врач знакомый имеется…

* * *

Разбор полётов:

Владимир Артурович сам меня «нашёл». Я где-то блуждал, затерянный в лабиринтах беспространственных сновидений, и думал о нём, не осознавая, что сплю.

— Всё, очнись, ты спишь и меня видишь, — он легонько хлопнул «странника» по лбу.

— Здравствуйте, — вошёл в нужный режим и огляделся. — Как это вы меня вычислили?

— Ты бродишь и про меня всякую ересь собираешь во всеуслышание. Что нового?

— Сижу в клетке, в Барселоне, вместе с Дановичем.

— Это с тем от кого бежал?

— Угу…

— И что?

— Ничего, общаемся. Ещё две ночи осталось. Про Вас спрашивал. Попытался ему рассказать, как мы встречаемся, да потом плюнул… Детский сад какой-то. Я ему одну дурь задвигаю про полёты, он мне в ответ другую. Лётчики, блин, собрались в камере…

— Интересный человек?

— Сильный. Но сейчас, хоть и скрывает, в глазах, точно у зверя загнанного, отчаяние. У меня аналогия сразу с Измайловым возникает, с тем первым, которого я в Москве нашёл. Не к хорошему это… И постоянно о фатализме рассуждает. И меня… Да ладно, поживем — увидим. Вы, Владимир Артурович, тоже Александра знали?

— Я многих Александров знаю.

— Нет, я про того говорю, который мне четыре ваших фото дал. Ах, да, я не рассказывал раньше, всё с четырёх фотографий началось. Он мне как бы мимоходом в поезде их подсунул. Теперь вот, как в песне поётся: «Всё идёт по плану».

— А ты всё это время в игрушки игрался?

— Ага, и сейчас стараюсь иллюзию удержать, что всё это игра, только получается всё трудней и трудней. А что делать?

— Строй иллюзии дальше…

* * *