Премьера

Содержимое сковородки перестало быть прозрачным и полностью побелело свернувшимся от жара белком; масло по краям начало потрескивать и закипело. Ужинать Латышеву не хотелось, но безнадёжную пустоту комнаты и души необходимо было чем-то заполнять. Он выключил плиту, снял с неё шипящую, плюющуюся капельками раскалённого масла сковороду, и вилкой помог соскользнуть горячей глазунье в мелкую тарелку тёмного стекла. Вскипятил в чайнике воды, бросил в стакан дешёвый пакетик, сел за стол и взял кусочек хлеба… Нет, есть совсем не хотелось… Он опять вернулся к мысли о собаке и невозможность отвязаться от этой мысли стала уже раздражать его. Сколько бездомных тварей слоняется по городу, издыхая от болезней, погибая под колёсами, и судьба их никогда особенно его не волновала. Нет, он не бесчувственный человек и ему, конечно, жаль брошенных животных, но ведь не до такой же степени, чтобы изводить себя за собственное бессилие в этом вопросе. В городе есть специальные службы, вот пусть они и занимаются проблемами бродяг. А он не бросал на улице ни собак, ни кошек, хотя бы потому что никогда не заводил их. Домашние животные требуют времени, заботы, а у него на это нет ни возможности, ни желания. Гораздо честнее не взваливать на себя почётные обязанности пред братьями меньшими, чтобы потом не разрываться между тягостной дилеммой долга и нелюбви.

Глазунья на тарелке почти остыла. Он заставил себя её съесть, запил чаем безвкусие дежурного ужина, вымыл посуду и, возвратившись в комнату, бухнулся на диван. Свободно следуя за скользившими в голове мыслями, не заметил сам, как заснул. Проснулся только через час. Просыпался тяжело и неохотно, постоянно отдаваясь сладостному, цепкому состоянию дрёмы. Мысль о щенке, словно толчком заставила его очнуться и открыть глаза. Это было уже слишком. Всякой навязчивой мысли есть свой предел. Он встал и опять долго плескал в лицо холодной водой. Головная боль почти прошла. Олег Васильевич решил заняться делом, сел за рабочий стол и вынул из пакета стопку школьных тетрадей. Мысленно обругал детей, школу, профессию и себя. Школу за детей, себя за профессию. Нет, сейчас бы ни за что не пошёл в педагогику. Такую судьбу выбирают только по молодости и глупости. А теперь обратной дороги нет. Впрочем, в его возрасте уже много чего нет. И не будет. Хотя тридцать шесть это ещё… Нет. Не будет. И тридцать шесть, как ни обманывай себя, это уже, а не ещё. Ведь существуют объективные законы жизни, их не обойдёшь. Раньше надо было думать. Раньше… Ну, хорошо, а что бы изменилось, если бы он думал раньше?.. И в каком направлении надо было думать?.. А!.. Наплевать!.. Теперь уже всё равно.

Он взял первую тетрадь и раскрыл её. Полуисписанная крупным детским почерком страница была озаглавлена: «Работа над ошибками». Олег Васильевич сосредоточенно поджал губы, безжалостно прошёлся красным по детскому труду и вывел удовлетворительную отметку. Отложил тетрадь в сторону, взял вторую и пролистал её. Критически осмотрел содержание работы, пробежав глазами ровные аккуратные строчки. Из-за одной помарки принципиально поставил четвёрку…

Потом Олег Васильевич долго сидел неподвижно и думал. Ему было о чём подумать. Наконец, аккуратно сложив стопку проверенных тетрадей на один край стола, непроверенных – на другой, он встал и вышел на кухню. Здесь так же долго стоял у окна, глядя сквозь сгущающийся сумрак осеннего вечера.

Ночью он никак не мог уснуть. Ему казалось что мысли, как клопы, ползли в темноте по подушке и забирались в его голову. Он мучительно метался на постели, стонал, прогонял эти мысли, но, в конце концов, сдался, лёг на спину, открыл глаза и лежал так до самого утра.

Полседьмого запищал будильник. Латышев выпил чашку горячего кофе и отправился на работу.

Бодрое сентябрьское утро встретило его туманной сыростью и прохладой. Олег Васильевич дошёл до парковой аллеи и непроизвольно сбавил шаг. Предположительно опознав вчерашнее место встречи со щенком, он остановился. Трава была в капельках холодной утренней росы. Сквозь мелкую полупрозрачную завесь тумана просматривалась почти вся территория парка, но обнаружить где-то в траве маленькое живое существо представлялось делом нереальным. Латышев тихонько свистнул, надеясь, что щенок услышит и откликнется, но тот либо не слышал, либо никакого щенка здесь уже не было вовсе.

На большой перемене Олег Васильевич купил в школьной столовой две котлетки, завернул их в бумагу и положил в свой пакет. По дороге домой остановился на знакомом участке аллеи. Несколько раз призывно свистел, но, заметив удивлённые взгляды прохожих, смутился и разочарованно зашагал прочь.

Дома он снова, до ломоты в голове, думал и думал, ходил и ходил, не останавливаясь, по квартире. Ходил потому что так было легче душе и разуму отрабатывать мысль, одолевавшую его со вчерашнего дня. Мысль, долго лежавшую на полке памяти в ожидании своего часа и, наконец, этого часа дождавшуюся. Сознание Олега Васильевича словно помутилось, и он не знал, что делать. Он проигрывал поединок самому себе, и окончательное поражение духа было только вопросом времени. Это поражение уже родилось, оно существовало в нём, ему оставалось лишь окрепнуть и обрести форму поступка.

Латышеву стало невыносимо в тишине и одиночестве. Он заставил себя сесть за вчерашние непроверенные тетради. Просмотрел первую, нашёл работу над ошибками, сосредоточился, подчеркнул два исправления, добавил запятую, подумал и почему-то поставил пятёрку. Так же снисходительно подошёл и к оставшимся ребячьим работам. Когда была закрыта последняя тетрадь, Олег Васильевич откинулся на спинку стула, облегчённо выдохнул и расслабился. От осознания принятого решения ему стало очень легко на душе.

Он достал с полки шкафа новый свитер, рубаху и джинсы. Переодевшись, положил в карман куртки паспорт, деньги, надел на голову кепку, обулся и вышел из квартиры. Замкнув дверь, торопливо застучал каблуками вниз по лестнице. Сел в автобус, доехал до железнодорожного вокзала и купил билет. Два часа просидел в зале ожидания, затем вышел к объявленной платформе, нашёл свой состав, свой вагон, свое место. Когда поезд мягко тронулся, уткнулся взглядом в плывущий пейзаж за окном и сидел так, пока окончательно не стемнело. Потом расстелил постель и взобрался на полку. Думал, что не будет спать всю ночь, но под укачивающее движение вагона и гипнотически-равномерный стук колёс, вскоре глубоко и спокойно заснул.

Около одиннадцати часов утра Олег Васильевич сошёл на станции нужного ему города, несколько остановок ехал на автобусе, и дальше уверенно шёл пешком. Одна из старых безликих пятиэтажек оказалась конечной точкой его пути. Латышев, раздумывая, несколько раз обошёл вокруг этого дома, после чего поднялся на последний этаж третьего подъезда. Нажал кнопку звонка самой скромной двери на площадке. Заметно волновался в ожидании. Ему никто не открыл. Он позвонил ещё. Немного подождав, медленно спустился вниз, вышел из подъезда и сел поблизости на скамейку.

Он думал, как ему быть дальше. Так, в раздумье и неопределённости Олег Васильевич просидел довольно долго, не замечая течения времени. Проходившие мимо люди, жильцы дома или случайные прохожие, заставляли напряжённо-задумчивого Латышева немного нервно реагировать на появление каждого из них.

И вот, когда он уже устал ждать, из-за угла соседней пятиэтажки появилась молодая женщина, ведущая за руку ребёнка – мальчика лет шести. Они неторопливо шли к подъезду, напротив входа в который, у старого тополя с опадающей листвой, сидел на скамейке одинокий мужчина. Женщина не сразу заметила этого человека. Проходя мимо, она взглянула на него и отвернулась, но затем что-то заставило её обернуться ещё раз. Она вдруг остановилась, пошатнувшись, и застыла на месте. Мальчик удивленно посмотрел на мать.

Олег Васильевич встал со скамейки, и как-то странно ссутулившись, подошёл к женщине с ребёнком. Она побледнела, но не сказала ни слова.

Латышев присел перед мальчиком, доверчиво сиявшим на него чистым синим взглядом, и взял в свою ладонь маленькую теплую ручку.

Словно невидимые путы вдруг опали с его души, и это внутреннее освобождение прошло по телу горячей волной. Глаза Олега Васильевича начали колоть влажные иголочки, он отвёл взгляд и поднялся перед совершенно растерянной матерью.

– Лена… – сказал он изменившим, дрогнувшим голосом. – Я приехал знакомиться со своим сыном…

Пограничное состояние

– Нам нужно поговорить, – осторожно сказала она, когда поздно вечером, покончив с дневными заботами, они удобно устроились на диване.

В подчёркнуто спокойной интонации её голоса он почувствовал искорку серьёзности предстоящего разговора. Это было некстати. Серьёзные разговоры вообще некстати, потому что они приносят проблемы, которые заставляют думать, давать обещания и принимать решения. После душного летнего дня хотелось просто расслабиться у экрана телевизора. Он умоляюще посмотрел на неё. Она поняла его немую просьбу, но намерения своего не изменила.