Прения сторон

— Василий Игнатьевич, поскольку речь может пойти об оговоре, я был обязан выяснить всю эту механику…

— Ну а если бы не ваша Любовь Яковлевна, которая привела к вам этого сторицынского племянника… тогда как?

— А что бы вы сказали Аржанову, приди он к вам сегодня? Ведь он тоже должен доверять своему Сторицыну? Я беру предположительный случай…

— Предположительно… так сказать, теоретически… Решили поставить старика в неловкое положение? Практически я не всегда даю советы, даже если их у меня очень просят…

— Я вам бесконечно благодарен!

— А вот это лишнее… Дорогой мой Ильин, вам осталось всего несколько часов до процесса. Главное впереди, и к этому главному надо быть готовым. Знаете, что говорят опытные военные? Они говорят, что готовность к сражению есть неотъемлемая часть самого сражения. Что до меня, я считаю эти часы самыми важными. Будьте же эти часы мысленно с вашим подзащитным. Отбросьте свое. Думайте только о нем. Не советую выходить завтра обозленным на своего Калачика, не простившим своему подзащитному минутной слабости. Что, Саввишна? — испуганно спросил Штумов — ни он, ни Ильин не заметили, как она вошла в комнату. — Почему не спишь? Заболела? Ильин, подайте-ка тот флакончик, двадцать пять капель… На, Саввишна, выпей!

— Не больная я, не больная… — сонно бормотала старуха. — Слышу, ты речь говоришь, думала — утро. Это который двести тысяч растратил и сбежал?

— Видали? Двести тысяч!.. Телефона не слышит, а меня — за тремя дверьми. Спать надо, Саввишна!

— Иду, иду… Чаю принести или сами?

— Сами, сами… — сказал Штумов, сияя, что ничего не случилось. И, когда Саввишна ушла, повторил смеясь: — Двести тысяч — и сбежал! Это знаете когда было? Четверть века назад, сразу после войны. Шумный был процесс, речь моя в сборник попала, да рядом с какими именами! Ну, ни пуха ни пера вам! В котором часу заседание?

— В девять…

— Обязательно приду. Ну, не к девяти, конечно, позднее, но приду. А вы копите, копите вашу злость, не теряйте того, что пережили лично сами. Помните, что русские адвокаты занимали трибуну не только для того, чтобы просить снисхождения для своего подзащитного! Они шире понимали свою задачу. Потому и подымались до высоких социальных обобщений!

31

В суд Ильин пришел рано. Еще работали уборщицы, пахло сыростью, слабым раствором хлора и почти неуловимо — бумагой, этот запах большого учреждения остро слышался по утрам, когда шла уборка и все окна и двери были раскрыты настежь. В совещательной стучала на машинке секретарша Лидочка.

— Я загадал, — сказал Ильин. — Если вы уже здесь — исполнение желаний.

— Все адвокаты суеверны, — улыбнулась Лидочка. — Я это наблюдала. Через левое плечо тьфу-тьфу-тьфу, сухо дерево, и вообще разные приметы. Один ваш коллега… нет, фамилию нельзя, а вдруг вы проговоритесь…

— Лидочка!

— Так вот, если свидетельница в черном платье, он ее ни за что не спрашивает. Вопросов не имею, и все.

— Вы адски наблюдательны, для юристов это первое дело. Но смотрите — кончите ваш вечерний, будете работать в коллегии и сразу начнете: через левое плечо и все такое.

— Нет, нет, в адвокаты никогда, — сказала Лидочка.

— О чем же вы мечтаете? Судьей, прокурором?

— Нет уж, нет, тогда лучше адвокатом! Не хочу работать в суде, — призналась она, — да и родители против. Все эти драмы… а я все так переживаю. Попробую устроиться куда-нибудь в юрчасть.

Ильин хотел возразить, но в это время вошел Аржанов с большой коробкой конфет.

— Это вам, Лидочка, без лести преданный…

— Зачем? Что вы?.. И такая большая… Ну ладно, я открою в перерыве. Александр Платонович любит сладкое.

— Ильин, вы только послушайте, наш грозный судья — и сладкое, возможно ли? — дурачился Аржанов. — Прячьте, Лидочка, коробку, идет прокуратура.

Окуненков, хрустя дождевиком, который он носил в любую погоду, с ходу преподнес Лидочке кулек с апельсинами, но, увидев аржановскую коробку, с шутливой многозначительностью кашлянул:

— Это вам, товарищи адвокаты, будет дорого стоить!

Появились заседатели и, наконец, сам Молев, как всегда озабоченный.

— Прошу извинить, задержался у председателя суда. В это воскресенье День танкиста, а мы оба танкисты и, заметьте, оба начинали башенными стрелками, так вот кое-какие мероприятия. Лидочка, пусть конвойные выводят, время… Там, кажется, один только Калачик, а у Сторицына и у других — подписка о невыезде.

Ильин вышел из совещательной и в коридоре увидел Любовь Яковлевну.

— Уже привезли, — сказала она плача. — Аркадий Иванович как похудел… И головка побрита, он и раньше брил, а тут вроде иначе…

— Ну, Любовь Яковлевна, — сказал Ильин, — надо бы пободрей! Аркадий Иванович увидит, что вы плачете, хорошо это будет?

— Евгений Николаевич, дорогой мой, дайте хоть поздороваться! — послышался знакомый бас.

— Папченко! Вы как здесь?

— А очень просто: пришел вас послушать.

— Прочно сели, — сказала Пахомова. — Месяца на два, я думаю.

Привели Калачика, и Ильин сразу же подошел к барьерчику.

— Пожалуйста, товарищ адвокат, — конвойный вежливо улыбнулся, краешком глаза разглядывая хорошенькую Лидочку.

— Как спали, как себя чувствуете? — спросил Ильин.

— Отлично. Любовь Яковлевна здесь?

— Здесь. Еще раз, Аркадий Иванович, хочу вас предупредить…

— Да, спасибо, спасибо… Я знаю.

— Так я подойду к вам в перерыве…

Пустили публику, адвокаты и эксперты заняли свои места, появился Окуненков, прозвучал звонок, вышли судьи, процесс начался.

Ильин запомнил, что Молев не любит торопиться. И объявление состава суда и сторон, и установленные вопросы об отводах не были для него простым ритуалом, и самые обычные ответы он выслушивал с неподдельным уважением, и это с самого начала создавало атмосферу значительности события и означало, что то главное, ради чего все здесь собрались, уже началось и что неглавного здесь быть не может.

— Устанавливается личность подсудимого Калачика. Подсудимый Калачик, встаньте. Имя, отчество, пожалуйста. Так. Проживаете… Так, так… Работали? Так. Суд считает установленной личность подсудимого Калачика Аркадия Ивановича.

— Разрешите мне еще два слова? — сказал Калачик.

Все в Ильине сразу как-то натянулось, как перед выстрелом. «Это еще зачем? Что он еще может добавить?»

— Суд в надлежащее время заслушает ваши показания, — спокойно продолжал Молев.

— У меня не показания. У меня заявление, — сказал Калачик быстро. — Я прошу слушать мое дело без адвоката. Я сам. Простите меня; Евгений Николаевич, — сказал он вдруг, низко поклонившись Ильину.

— Аркадий Иванович!.. — отчаянно крикнула из зала Любовь Яковлевна.