Преображающие встречи с Раманой Махарши

Хотя я никогда не стремился привлечь внимание Бхагавана, он всегда, казалось, знал, поблизости ли я, даже если не мог видеть меня. Как-то раз, когда он давал даршан, меня заслонил газетой один из его помощников. Бхагаван тут же попросил, чтобы тот убрал газету, и затем улыбнулся мне своей обычной улыбкой.

Поскольку продолжительность даршана все сокращалась, я стал проводить долгие часы, сидя в тишине в своей комнате. Раз в неделю я ходил на прадакшину вокруг Аруначалы и по-прежнему каждый вечер сидел на горе. Однако жизнь моя начинала входить в новую фазу. Каждый день я проводил час за часом, сидя в своей комнате в свободном от мыслей состоянии, не осознавая своего тела или мира. С течением времени тенденция к уходу в Атман становилась все сильнее.

К апрелю 1950 года всем стало ясно, что вскоре Бхагаван оставит тело. Рак истощил его до такой степени, что он едва мог двигаться. Приблизительно за неделю до его смерти я прогуливался вокруг храма Матери, того, что был освящен во время моего первого посещения ашрама. Я остановился посмотреть на статую Ганеши, недавно украшенную гирляндой. Пока я пристально рассматривал статую, она начала двигаться в своей нише. Голова и плечи стали покачиваться назад и вперед, и каждый раз, наклоняясь вперед, голова Ганеши все ближе придвигалась к моей. Я вдруг понял, что, если останусь так стоять, гирлянда соскользнет с шеи статуи и окажется на моей. Я не хотел быть увенчанным подобным образом, а потому отошел и продолжил свою прогулку вокруг храма ^[100].

Неделю спустя, вечером 14 апреля, я убирался в своей комнате в Палакотту, когда портрет Бхагавана, который обычно находился на табурете в углу комнаты, упал на пол. Я поставил его обратно на обычное место, убедившись, что он был в устойчивом положении. Несколько минут спустя он упал на пол второй раз. Я интуитивно почувствовал, что это знак того, что Бхагаван при смерти. Я ощутил сильное побуждение пойти в ашрам, но прежде, чем смог выйти, потерял осознание мира и полностью погрузился в Атман на два или три часа. Сознание мира вернулось незадолго до 21:00, когда я услышал сильный шум, доносящийся из ашрама. Тогда я понял, что Бхагаван умер. Я помчался к задним воротам ашрама, самым близким к его комнате, но обнаружил, что полиция уже заперла их ^[101].

К тому времени, как я пробрался к парадным воротам ашрама, тело Бхагавана уже вынесли из комнаты, где он скончался. Его выставили напоказ снаружи. Позже той ночью, когда большинство скорбящих преданных уехало, тело перенесли в новый холл.

В последний раз я видел Бхагавана в тот самый день. В то время, когда мы смотрели друг другу в глаза, я испытал такую сильную волну экстатического блаженства, что потерял всякое осознание окружающей обстановки. Теперь, видя безжизненное тело Бхагавана, я испытал очень мало эмоций. Люди вокруг меня плакали, и моей первой реакцией было то, что мне тоже следовало бы пролить немного слез о своем Гуру. Но слез не было. Мне было грустно, что Бхагаван умер, но в то же время я не мог плакать или сочувствовать другим, потому что знал, что на самом деле ничего не произошло. Я знал, что Бхагаван был Атманом до того, как оставил тело, и что он остался тем же самым Атманом после. Исполненный этого понимания, я оставил тысячи горюющих преданных и тихо вернулся в свою комнату.

Большинство преданных Бхагавана уехали в течение нескольких дней после похорон, но, так как у меня не было никакого желания куда-либо уходить, я оставался в своей комнате в Палакотту. В последующие недели и месяцы мое здоровье стало ухудшаться. Я проводил большую часть времени в своей комнате в состоянии глубокого самадхи, в котором у меня не было возможности обращать внимание на потребности тела. Когда девушка, готовившая мне еду, приносила обед, я зачастую игнорировал его. Иногда я съедал пищу, но главным образом отдавал ее девушке, чтобы ела она. После нескольких недель такой жизни мое тело стало истощаться. У меня начались приступы головокружения, и моя пищеварительная система стала давать сбои. Один приступ пищевого отравления настолько ослабил меня, что у меня даже не оказалось достаточно сил, чтобы вытащить ведро воды из пруда Палакотту. Опустив ведро в воду и потянув его, я понял, что оно перевешивает меня. Мне еще повезло, что я вообще выжил. Один мой знакомый садху заболел холерой и умер. Кроме холеры в том районе была и эпидемия малярии, которая также унесла много жизней.

Я игнорировал происходящее вокруг и продолжил тихо сидеть в своей комнате. Когда я находился внутри помещения, на мне была только каупина, но ни один из тысячи комаров, летавших вокруг, не пытался укусить меня. Еще одним жителем в моей комнате был бурундук, имевший обыкновение сидеть у меня на коленях, когда я был в самадхи. Как правило у меня имелось несколько земляных орехов, и всякий раз, когда я выходил из самадхи, бурундук съедал несколько орешков с моей руки.

Новости о моем недомогании дошли до родственников в Гудуре. Несмотря на наши прошлые ссоры, они все еще беспокоились обо мне. Они просили, чтобы я вернулся в Гудур, чтобы заботиться обо мне, но я отказался. Некоторое время спустя ко мне на несколько дней приехали мать с братом. Увидев, до какой степени я пренебрегаю телом, они возобновили свои попытки заставить меня вернуться в Гудур. Брат предложил построить для меня хижину, где я смогу жить один, и пообещал кормить меня. Я снова отказался, сказав, что не хочу покидать Аруначалу.

В Палакотту я провел в общей сложности девять месяцев, большую часть времени сидя неподвижно в своей комнате. К концу этого периода моя кожа пожелтела, и оставалась такой в течение следующих трех лет. Где-то в октябре 1950 года я наконец признался себе, что больше не способен думать о своем теле. У меня не было никого, кто позаботился бы обо мне, и я никогда не был в сознании тела достаточно долго для того, чтобы делать самому какую-то работу. С большой неохотой я решил, что приму предложение брата, вернусь в Гудур и позволю моей семье заботиться обо мне *.

* Лакшмана Свами провел большую часть следующих трех лет в самадхи, живя в небольшой хижине, которую его семья построила для него. Из-за его аскетического образа жизни – он сидел в падмасане по двадцать часов в день и редко ел – он привлек большое количество последователей. Он пытался избегать их, запершись у себя, но когда объявил, что будет встречаться с людьми, которые хотят его видеть, дважды в год, на него накинулись десятки тысяч людей. Когда он, наконец, стал жить нормальной жизнью в конце 1950-х годов, питаясь обычно и совершая прогулки, посетители перестали приезжать. Большинство из них решило, что он выпал из своего высокого состояния. С середины 50-х годов он вел уединенную жизнь в доме близ Гудура, предоставленном ему одним преданным из Неллора. Он стал регулярно встречаться с людьми в 60-х годах, хотя всегда предпочитал частную уединенную жизнь. Приблизительно в 1990 году он вернулся в Тируваннамалай. В настоящее время он редко встречается с людьми, желающими посетить его, и в последние годы можно было увидеть его лишь во время пяти назначенных дней публичного даршана.

Вишванатха Свами

Шри Вишванатха Свами (1904–1979) был дальним родственником Бхагавана. Его отца, двоюродного брата Бхагавана, воспитывала мать Бхагавана в Тиручужи. В юности Вишванатха был активным последователем Ганди, но его политическая деятельность прекратилась после того, как он оказался под влиянием Бхагавана в 1921 году. С 1922 по 1950 он проводил большую часть своего времени либо с Бхагаваном, либо с Кавьякантой Ганапати Муни.

Шри Вишванатха Свами был знатоком тамильского и санскрита. Кроме переводов нескольких публикаций Раманашрама с английского и санскрита на тамильский, он также переводил работы Свами Рамдаса и Махатмы Ганди. Под конец жизни он был редактором журнала «Горный Путь», издававшегося в Шри Раманашраме.

Шри Вишванатха Свами был одним из наиболее уважаемых последователей Бхагавана. Фактически, когда Бхагаван скончался, комитет, сформированный для управления ашрамом, рекомендовал, чтобы ему и Муруганару разрешили навсегда остаться в Шри Раманашраме, без какой-либо возлагаемой на них работы, поскольку они являлись лучшим воплощением духа Бхагавана и его учения.

Хотя Шри Вишванатха Свами с радостью описывал события, происходившие с другими преданными и Бхагаваном, он не хотел писать о себе. Это нежелание происходило частично от его врожденной скромности и частично от неспособности передать словами природу того преображения, что вызвал в нем Бхагаван. Он написал однажды: «Мощнейшее присутствие Шри Бхагавана полностью уничтожило мое эго; я не могу больше ничего сказать».