Хаппенен нетерпеливо плескал веслом, как всегда, готовая во всем участвовать Марлен – хвостом.
– Скорей! Мы не успеем до бури!
И действительно, в небе сотворялось нечто небывалое. Было безветренно и тихо, но нарастала и нарастала волна. Края неба будто обуглились и загнулись, как у китайской пагоды, внутри которой образовалось светлое призрачное кольцо, посреди которого, как бы как раз над лодкой, сгущалась, все чернея к центру, туча наливалась все большей тьмою и провисала, как бомба.
Да, все здесь уже ожидало его дальнейшего отбытия!
Они уже пересекли середину пролива, когда эта черная бомба оторвалась с обремененных небес, как капля. В мрачном небе открылась дыра, куда как раз поместилась полная Луна и осветила вздыбившиеся волны.
– Лили! Я вспомнил! – кричал Урбино захлебываясь, изо всех сил выгребая обратно к острову. – Я вспомнил это слово из кроссворда! ТРОГЛОДИТ!!!
– Троглодит? – отозвалось эхо.
Но это был Хаппенен, ловко, как поплавок, плясавший в своей лодке на гребне волны.
– Изнасилуй ее! – хлебнув еще один «огурец», мстительно выдохнул Урбино. – Она это любит!
– Непременно! – отвечал Хаппенен, стараясь попасть ему веслом по голове.
Подобрал
его военный катер. Когда из него выкачали всю воду и он задышал, то первым словом как выдохом оказалось «Хаппенен!».
– Со мной был еще один! Где он?
Ему дали хлебнуть виски. Он хлебнул и поплыл в других волнах…
The more we live —The more we leave.The more we choose —The more we loose.The more we try —The more we cry.The more we win —The greater is sin.To reach the aim —Obtain the same.The only law —Loose Waterloo.The only way —Just run away.
Последний случай писем
(Pigeon Post)
Из сборника Риса Воконаби «Стихи из кофейной чашки»
I
Во сне заранее успели сообщитьмне о твоем приезде… Черт!проснулся слишком рано, опоздална, в рифму приблизительный, вокзаледва поспел, ругая на чем свет(едва светало…) слуг нерасторопность:успели опоздать с такою вестью!К часам был подан трап. Пришлось спуститьсяи попадать в объятья поджидавшихменя каких-то крохотных вьетнамок:«Прочь! кыш! я не гурман!» – Они вспорхнули стаей,корабль ушел, я опоздал безбожнои казнь придумал лучшему слуге,успевшему ко мне до пробужденья:За расторопность. Экая бездарностьстарания прилежного успетьи тиканьем отмерить время жизни,лишая жизни – время… Как – за что?!за то, подлец, что не щипнул служанку,не выпил лишней кружки и успел,не опоздал остаться в сна пространстве —за дверью, с петухами остывая!
II
Так, наконец-то вырвавшись из бреда,я резко сел, бессонно огляделся:«Ну ночка! ну и ну… помстилось просто». За ночьмне кто-то поменял обивку на диванеи переставил стены. Там, напротив,где я уснул вчера, – теперь прямоугольник,поросший кустиками пыли… в этой чаще —другой, геометрически подобный:вниз адресом письмо, с крестом диагоналей…Две нитки с уголков сходились в узелок —то змей воздушный!.. – тоненькая нитьтянулася к окну. Окно слегка серелои было как конверт… В пыли лежит окно,и светится письмо в оконном переплетеи рвется в небо улететь. Такое диво связи —вполне понятно. Я устал гадать:означить круг потерь – всегда полезней…Надорвано окно. Босой, озябший почерк.На подоконнике повис клочок тумана…«Вчера я слишком раноуспела на вокзалне жди не опоздайЦелую спи прощайМаркиза Меранвиль»…Тьфу, пропасть!Я порвал. Я отвязал шнурок.Кто, в наше время, письма пишет, право?..Письмо взлетело высоко, кивая ветру,над прусским бывшим городком зарозовело,опередив восход и обозначив,что наконец сегодня настает!Я улыбнулся, я смахнул с лица:«Ну будет, будет!..» – было это бред,напоминало сон.Я ковырял обивкицветочек, южный, как бы итальянский…как он здесь пророс? —на аккуратной, пыльненькой поляне —письмо лежало.
III
В пространстве, как всегда, соблюдена небрежность:вот щель в полу, откуда бьется свет, —что там внизу? – зловещая пирушка;но, слава богу, им не до меня.Вдруг – спор фальшивый, ссора, голосарастут, и двери – дерг!и смех вульгарный:«Да ну его!» – уходят навсегда.И так сойдет, мол.Спят мои предметы,чужие тени одолжив в былом пространстве…Как свет погасший тороплив в тени!И крик трепещет по соседству с горлом! —так много ужаса в себе содержат вещитвои, недоказуемо меняясь:вернувшись – занимают свое место!..Вот на гвозде совсем мое пальто,в нем нету человека, и, однако,враждебным бархатом воротничок подбит,а тень гвоздя лежит навстречу свету…Мне
мир моих спасений непонятен!Так, испугавшись разных пустяков,меня предавших столь неуловимо, —почтовый ящик, найденный внезапнона месте тумбочки,меня не удивил,а даже умилил… Я усмехнулсяи в щель просунул палец.«Вот и все», —подумал ровнои, не разуваясь,беспечно навзничь лег, закинул руки:«До потолка возможно ли доплюнуть?» —Простые мысли в голову пришли:поставить чайник, марочку отпаритьи дочке подарить.«Да, да, войдите!»И нету никого.Письмо куда-то делось.В пыли примятый след, вполне из-под письма —но нету и его. Сюжет, весьма забавно,прилег доспать…Прийти пора рассвету,а мне зевнуть: как смят конверт постели!и лампочки подвешена печатьк конверту потолка,письмом закрыта печка,потрескался паркет форматами письма…и шизый голубь сел на подоконник,где пишется обратный адрес сна.
IV
Научный факт: эпистолярный жанрнам породил когда-то жанр романа…Ах, было средство в Средние века —подарок жизни знать и понимать игру:погибнуть или умереть —и наслаждатьсясвободой выбора из двух,предпочитая случай…Как будто им известно было, будточитали книгу жизни до рожденьяи был известен им при жизни их роман,написанный про них…Единственна случайность!Слова СУДЬБА и СТРАСТЬ про них, про них,про них!Для нас, для нас! – театр их движений:альковный рок, воздушный почерк шпаг,паденья – окончательность… Роман«Записки голубя почтового» – прекрасен!
V
…Картинка детская: «неверная женапоследним поцелуем сражена».Старательно плечо обнажено,падение корсажного цветкаи пленницы махание платка —для будущих возможностей кино —вот «птичка вылетит» в темничное окно,и голубь, крыльями взбивая облака…Стена монастыря, увитая плющом,облатка опускается в вино,в глазах твоих становится темно,а сталь ревнивая потеет под плащом —в тени стены, увитой тем плющом,по лестнице звон шпор и помноженье ног…И силу зрительный здесь набирает ряд(чтобы успеть наш оператор мог) —так долог поцелуй прощальных строк…И стоит жизни – смерть! и стоит риска взглядсейчас, сейчас! потом – любезный яд…Что в этом ритуале – жизни срок?О знание, что жизнь идет сейчаста невозможность разделения на части,счастливо называвшаяся «страстью»,что до сих пор уныло ноет в нас:«Ты?..» – «Я». – «Когда?..» – «Сейчас!» —вот корень слова «счастье».А мне пора домой, а мне пора из дома —дорога «к счастью» хорошо знакома.
VI
Мы будем в прошлом жить! И это сущий рай —
сознание, что в будущем ошибку
мы жизни совершили лишь однажды —
и хватит.
Жизнь хамит, а смерть – любезна
хотя бы тем, что не пройдет, как боль.
Верна нам смерть, и наша ей измена
не оттолкнет ее. Она – дождется.
До встречи что осталось? Вечный миг —
промолодеть до первого шлепка
и стать ничем, что смотрит на меня…
с такой любовью…
хуже мне не станет.
Посмертные записки…
(The Inevitability of the Unwritten)
Из книги У. Ваноски «Бумажный меч»
Иные парус напрягали…
Алекс Кэннон
Нас было трое. Вместе мы не гребли, вместе мы не заканчивали Кембридж, вместе не делали карьеру, вместе собирались стать писателями. Вместе не становились ими. Один из нас получил слишком хорошее наследство; другой слишком хорошее образование, окончив-таки Оксфорд, и завел лавчонку типа диккенсовской лавки древностей, только наоборот – всяких таких же ненужностей, только модерных, и, как ни странно, вошел в моду, и дело у него пошло. Он разросся, перестал ходить в лавку, поручив все приказчикам, только рылся в каталогах, изыскивая свой небывалый товар: то зонтик-стульчик, то машинку для подстригания волос в ноздрях, то зажигалку-штопор и т. п. Я же научился жить безо всего, кроме беспорядка, то есть тоже ничего не делал.
Богатенького звали Уильям; лавочника, хотя был он из нас самых аристократических корней, просто Джон.
Я – это я. Эрнест.
И если мы не стали еще писателями, то, уверен, талантливыми читателями мы были.
Думаю, это нас и объединяло: чем строже становился наш вкус, тем реже мы расходились во мнениях. Да, забыл сказать, а это может оказаться впоследствии немаловажно, были мы закоренелые, даже упертые холостяки. Не буду рассказывать, как это сложилось у них, это их приватное дело… знаю, как это получилось у меня.