Преследуя восход

Оставив починщиков парусов насвистывать и браниться над пробитыми ядрами дырами, я побрел по причалу и заглянул за первый же угол. Это была улица, похожая на улицы в районе доков, но даже еще хуже освещенная. Одному Богу известно, что горело в двух фонарях, которые там виднелись; это был не газ и не электричество — судя по тусклому слабому пламени, это могло быть что угодно: от рапсового масла до ворвани. Я раздумывал, не рискнуть ли мне прогуляться немного дальше, когда заметил какой-то силуэт, сгорбленный и жалкий, под одним из фонарей. С трудом различимый в теплом воздухе и все же странно знакомый: кто-то, кого я видел раньше, кого узнал просто по позе, а таких не могло быть много.

Я сделал шаг вперед. Стоявший под фонарем вздрогнул, увидев меня, и пробежал несколько шагов по дороге по направлению ко мне. Затем, полуобернувшись, словно кто-то отзывал его прочь, в нерешительности остановился посреди темной улицы. Я тоже колебался, не уверенный в том, что я вижу, но ведь я находился еще в пределах слышимости от доков. Один громкий крик — и сюда прибегут люди; меч, похлопывавший меня по икре, также служил каким-то утешением. Да и, кроме того, подойдя ближе, я убедился, что существо, кто бы это ни был, было не очень крупным, не волк во всяком случае. Скорее женщина, судя по контурам развевавшегося одеяния; и впечатление, что она мне знакома, становилось все сильнее. Может быть, я просто следовал за одной из портовых шлюх, хотя после Катики я бы не стал спешить оценивать любую так просто. Однако эта была ростом ниже Катики, скорее с… Клэр? Я тотчас отбросил эту мысль. Еще пара шагов, и я увижу более отчетливо, но тут фигура снова сильно вздрогнула. Она посмотрела вправо, на узкую боковую улочку, затем вскинула руки и отчаянно замахала мне, чтобы я возвращался. Я остановился, стиснул меч и увидел, как фигура метнулась сначала в одну сторону, потом в другую, как животное, загнанное в угол между стенами. Затем круто развернулась, словно в отчаянии, и ринулась к началу улицы. Я позвал. Она оглянулась, задела ногой за бордюр и растянулась во всю длину — все это выглядело совсем уж не угрожающе. Я побежал к ней, когда она с жалким видом поднималась, и на секунду успел заметить развевающиеся длинные волосы. Я не видел, какого они цвета, но по крайней мере они были той же длины, что у Клэр. Но тут с новым жестом отчаянной паники этот кто-то свернул за угол, я услышал лишь топот ног, убегавших прочь.

Все-таки я не был полным идиотом и вдогонку не пустился. Осторожно вынув меч, я остановился, чтобы глаза привыкли к темноте. Когда глаза привыкли, никто ниоткуда не выглядывал, там просто негде было спрятаться среди высоких бетонных, походящих на тюремные стен. Дорога была неровной, в лужах поблескивавшей воды, на длинных тротуарах не было ничего, кроме мусора — вот его-то как раз было довольно много, — а отчаянный топот все еще был слышен, сопровождаемый чем-то вроде тяжелого дыхания. Я побежал, перепрыгивая через лужи, уворачиваясь от мягко раздувавшихся обрывков бумаги и пластика, и в свете более яркого фонаря в конце улицы снова краем глаза заметил ту же фигуру — стройную, легкую, отчаянно прыгавшую впереди, прижав руки к бокам, с развевающимися волосами. Это была не Клэр; та была менее хрупкой. Но все же оставался намек на что-то знакомое, бесивший меня, подавлявший инстинкт самосохранения в отчаянном желании узнать, кто же это. Куда делось солнце? Мы плыли по реке всю ночь — оно явно должно скоро взойти.

Мой призрачный заяц, хромая, поскакал налево, еще раз налево, налево и опять направо. Я мчался за ним. А потом новая улица открылась в неожиданно яркий свет, показавшийся мне ослепительным; сначала все, что я смог разглядеть, было рядом белых огней, висевших, казалось, в туманном воздухе подобно звездам, без всякой опоры. А среди них, над бесчисленным количеством их поблескивавших отражений, — высокие стволы, полные некоего сверкающего движения. Мои ослепленные глаза отказывались воспринимать эти танцующие стеклянистые колонны, и только звук подсказал мне, что это фонтан. За ним, под затененным рядом арок, плясали его отражения — и сквозь них мелькнула еще одна тень, скользившая от арки к арке. Это было что-то вроде пьяццы [20] , обрамленной витринами магазинов, которые теперь были темными и пустыми; я не стал останавливаться и разглядывать их. Звук моих стремительных шагов эхом отдавался от стен. Мы, заяц и я, были на городской площади, ярко освещенной белыми шарами, сверкавшими с элегантных подставок из кованого железа, установленных на высоких каменных цоколях, и вычурно украшенных стояков, кольцом окружавших ограду сада в самом ее центре. А по его дорожкам, подстриженным и ухоженным, скользила темная фигура, под копытами статуи, изображавшей пятящуюся лошадь, и дальше — по направлению к белой стене, возвышавшейся над всеми остальными стенами в дальнем конце площади. Три острые башни выступали из ночи, средняя — самая высокая. Три шпиля. Это было что-то вроде церкви или, вернее, собора, но странного, диковинного со своими толстыми колоннами и узкими арочными окнами и с часами в центре фасада. Похоже на то, что я видел в Испании или Италии, тот стиль, что они называют романеск. Так у какого же черта на куличках я оказался? Впрочем, у черта не может быть церкви…

20

Piazza — площадь (ит.).

Флагштоки стояли голыми и пустыми. Вывески были слишком далеко, чтобы можно было прочитать их. А там, в темноте, около огромной загороженной двери промелькнул объект моего преследования, колебавшийся, убегавший, стоявший в такой позе, словно собирался нырнуть внутрь. Почему? Искать спасения в священном месте?

Я замедлил бег и ровной, легкой походкой стал приближаться к фигуре, чтобы, как только смогу, броситься и схватить ее. Но я остановился в сомнении, когда она снова сделала отчаянный жест и попятилась в затененную узкую улочку за ее спиной. Я оказался достаточно близко, чтобы заметить блеск темных глаз, кусочек щеки пергаментного цвета. Кого я знал с таким цветом лица и глаз? Разве что…

Фигура круто развернулась и нырнула за угол. Я прыгнул за ней и нашел ее там: она стояла ко мне спиной, словно глядя вверх. Небо уже заливалось светом, и верхушки крыш выступали резкими силуэтами, но свет был белым, и он не затмевал звезды. Волосы у меня встали дыбом. Когда вместо луны встает солнце, это уже достаточно неприятно. Но луна вместо солнца, новая ночь вместо рассвета и исчезновения глубоких теней — это было гораздо хуже. Я сделал два коротких шага вперед, поймал фигуру за плечо и почувствовал, как легкая накидка упала с ее головы. Она резко обернулась.

— Простите, — по-идиотски заикаясь, пробормотал я как человек, по ошибке остановивший незнакомого, поспешно озираясь в поисках той самой тени. Лицо было лицом мужчины, морщинистым, костлявым и тошнотворно бледным, яркие губы — тонкими и плотно сжатыми. — Я думал…

И тут его глаза встретились с моими. Их злобный блеск вонзился в меня, острый, как алмаз, и обдал холодом. Это был торжествующий взгляд карточного валета. И я видел это лицо раньше! Но где? Да — красная машина, бешено несущаяся… Тонкие губы раздвинулись в беззвучном хриплом смехе, издевательском, жутком. Инстинктивно я выхватил меч и поднял его, словно пытаясь отразить удар, но человек-тень только отпрыгнул назад и бросился бежать. Я помчался за ним, теперь уже в ярости — ярости, питаемой страхом. На сей раз ни от чего не надо было уворачиваться, не надо было хромать; улица была прямой, и он побежал очень быстро, промчался один квартал и — через дорогу, против света, еще квартал, а я бежал на расстоянии не более длины моего меча от него. Бежал до тех пор, пока в середине третьего квартала не обнаружил, что он пропал. Я резко остановился, споткнувшись, стал дико озираться, рубанул воздух — пустоту. Потом подавился от быстрого потока какого-то гнусного запаха, походящего на запах рвоты.

Кто бы он ни был, он явно хотел, чтобы я заблудился. Подумал бы хорошенько, черт бы его побрал. Я был готов к этому. Я запоминал каждый поворот и знал, откуда мы прибыли и где должна быть река. Так что где бы я сейчас ни находился…

Я сунул меч за пояс и оглянулся. Высокие старые стены, некоторые из них каменные, маленькие зарешеченные окошки — все это выглядело как-то странно знакомым. Да, это были склады, в основном викторианской эпохи, судя по виду, и довольно обшарпанные. Но там и тут по стенам тянулись вычурные вывески, более новые, чем все остальное, оконные рамы были свежевыкрашены; где-то даже блеснул отсвет неоновой рекламы. Еще один диско-клуб? Опять такое же место: претенциозный шик вторгается, как голый рак-отшельник, в раковину старой солидной коммерции. Но где? На неоновой вывеске было написано «Praline», это звучало по-французски, но это еще ровным счетом ничего не значило: в Москве тоже есть кафе с французскими названиями. Правда, Францией здесь не пахло — равно как и Москвой; это был кислый запах большого города в теплом и влажном воздухе; кощунственная смесь транспортного дыма и жареной пищи, а также аромата растений, совершенно мне незнакомых. Это были окраинные улицы, и на них не было никого, чтобы спросить. Но прямо впереди было больше света и слышался отдаленный шум уличного движения. Мне стало любопытно, и я отправился посмотреть.

Улица, на которую я вышел, меня поразила. Она была широкой и хорошо освещенной, окаймленной домами, террасами высоких величественных зданий из красноватого кирпича. У них снова был какой-то ускользающий европейский вид, по верху фасадов тянулись длинные галереи, где росли домашние растения и большие кусты в горшках: лавр, мимоза и другие, которых я не знал: экзотические, элегантные и грациозные, буйно разросшиеся на витиеватых чугунных перилах. Но эти дома тоже были отреставрированы, большинство из них были теперь магазинами или кафе — некоторые из них были открыты. Я подошел к ближайшему, и теплый ночной воздух поднялся и ударил меня густыми ароматами кофе, жареного лука и горячей выпечки и звуками джазовых записей. И я неожиданно почувствовал такой голод, что впору было заплакать.

Но это была жажда чего-то большего, чем пища: это был быстрый взгляд в цивилизацию, разумную жизнь или по крайней мере то безумство, которое я знал. Но возьмут ли они здесь мои деньги? Я пошарил в карманах. Во внутреннем я нашел несколько маленьких монеток, очень тяжелых. Это было золото, но такого я никогда не видел: на монетах были какие-то странные надписи и почему-то слоны. Должно быть, это были деньги Джипа. А все мои остались в карманах моей одежды на борту, и я стал ощущать себя очень неспокойно. Пора было возвращаться. Но я не мог удержаться, чтобы не заглянуть в окно — посмотреть, что за люди сидят в кафе. Они были такими же, как я, точно такими же; они могли приехать из любой страны мира, ну почти из любой. Большинство из них были молоды, европейского типа, но хватало и черных, и людей с Востока — жизнерадостная космополитическая толпа, так оравшая в попытке перекричать джаз, что я не мог разобрать, на каком языке. А вывеска на кафе гласила: «Au Barataria». Баратария — это где же?

Из кафе вышла молодая пара, и, чувствуя себя последним идиотом, я подступил к ним. Лицо девушки, раскрасневшееся и хорошенькое, исказилось; лицо юноши потемнело, и он резко оттолкнул ее. Я пожал плечами и дал им пройти. Ну и манеры здесь, нечего сказать. Я пошел по дороге. Здесь была все еще освещенная витрина книжного магазина, и, клянусь Богом, все названия были на английском! Только для меня все бестселлеры на одно лицо. Я покупаю лишь «Тайм» и «Экономист», так что мне это тоже ничего не дало. Затем шел магазин мужской одежды, набитый черной кожей и называвшийся — вы не поверите — «Геббельс». Это доказывало только, что дурной вкус — явление универсальное. После него — видеомагазин, но там виднелись только две-три кассеты. Названия были английскими, но несколько специфическими: «Пухленькие персики», «Погладь мне пусеньку», «Торговля телом». Ну, понятно. Однако где же это все находится, черт побери, в Коста Брава? Еда пахла для этого слишком аппетитно.