Пресс-центр

…Санчес жил сейчас особой жизнью: он тревожно ощущал каждую минуту, понимая, что реализовать себя, то есть свою мечту, он может лишь во времени. А время – оно никому из смертных не подвластно.

…В машине, пристегнув ремень безопасности, Санчес с усмешкой посмотрел на Карденаса, который передвинул «маузер» на колени:

– Дружище, неужели ты вправду считаешь, что твоя штука может гарантировать нам жизнь, если кто-то хочет ее у нас отнять?

– Конечно, нет, – ответил Карденас. – Мы все живем в мире приспособлений, как артисты. Тем не менее так мне спокойнее, хотя я понимаю, что никакой «маузер» не спасет, если из-за угла снова выскочат два негодяя со «шмайссерами».

…В клубе полковник Санчес обычно играл несколько партий со стариком Рамиресом, маркером, работавшим здесь полвека. Рука у старика тряслась, он с трудом двигался вокруг огромного стола, но в момент удара лицо его было словно вырубленным из мрамора, морщины расходились, глаз бесенел, а рука становилась собранной, никакой дрожи. Он давал Санчесу фору, научив его диковинной польско-русской игре в пирамиду. В молодости, семнадцатилетним палубным матросом, Рамирес ходил на кораблях в Европу, крепко перепил в Петербурге, отстал от экипажа и год прожил в северной столице, помирая от промозглого холода; спас его трактирщик Влас Егорович Сырников, оставил посудомоем и одновременно учителем испанского языка для своих сыновей. Те однажды привели Рамиреса в бильярдный зал, дали кий в руки, и, на удивление всем, матрос начал класть такие шары, что все только диву давались. Здесь молодой испанец заработал на приличную одежду, выучился объясняться по-русски, поднакопил денег, нанялся на американский корабль и вернулся за океан, сначала в Нью-Йорк, а оттуда уже в Гаривас.

Было старику сейчас восемьдесят девять, однако именно к нему сюда приезжали учиться удару и стратегии игры не только со всего Гариваса, но и из Штатов, Бразилии, Чили.

Он жил игрой, зарабатывал хорошо, все деньги тратил на своего единственного внука Пепе, тридцатилетнего хлыща; больше у старика никого на свете не осталось. Пепе работал в баре «Эль Бодегон», щипал гитару, мечтал о карьере актера; старик Рамирес отправлял его в Мексику на съемки, пробоваться; все было хорошо, пока парню не надо было выходить на площадку под юпитеры, – он цепенел, двигался, как робот на батарейках; старик хотел было пристрастить его к бильярду, но внук ответил: «Вьехо [3] , тут надо считать и думать, а мне скучно, я хочу просто-напросто жить».

3

Старик (исп.).

Именно Рамирес научил Санчеса, когда тот был еще лейтенантом, хитрости оттяжки шара на дальний борт, умению прятать от противника тяжелый костяной «свояк», словом, стратегии этой мудрой, рискованной игры; поэтому и сейчас, когда полковник приезжал в полутемный зал, где низкие старомодные абажуры высвечивали изумрудное поле столов, старик по-прежнему называл его Малышом и грубо бранил за плохие удары.

– Хочешь похитрить? – спросил он, подавая Санчесу кий с монограммой. – Устал?

– Немного, – ответил Санчес, – ты, как всегда, прав, дорогой Бейлис.

(Рамирес однажды рассказал ему про русского мастера Николу Березина, который обыгрывал всех подряд; его звали Бейлис, потому что в Киеве он играл так рискованно, что продулся до нитки, сделал последнюю ставку на свой костюм и его просадил; профессионалы собрали ему деньги на пиджак и брюки; в Киеве тогда шел процесс Бейлиса, обвинявшегося черносотенцами в ритуальном убийстве русского мальчика. Тому тоже собирали деньги по «подписным листам»; с тех пор Березина звали Бейлисом, и Санчесу очень понравилась эта история. Рамирес вообще был напичкан всякого рода историями. Санчес слушал его завороженно. «Ты очень хороший человек, Малыш, – сказал ему как-то Рамирес, – ты умеешь слушать. А это большая редкость в наш век – хороший человек на посту премьера».)

– Сколько даешь форы, вьехо? – спросил Санчес.

– И не стыдно тебе брать у старика фору, Малыш?

– Совсем не стыдно, потому что ты играешь в десять раз лучше меня.

– В семь. В семь, а не в десять. Наша партия будет стоить десять песо, о’кей?

– О’кей.

– Я дам тебе десять очков форы, сынок, и этого достаточно, ты стал классным игроком…

Рамирес легко подкатил шар к пирамиде, еще раз помазал кий синим мелком и сказал:

– Ну, давай…

Санчес, чуть тронув «своим» пирамиду, спросил:

– Сильно меня ругают твои аристократические гости?

– Достается, – ответил Рамирес. – Я попробую сыграть пятерку от двух бортов в угол, Малыш. – Он мастерски положил шар. – Но тебя ругают слишком зло, значит, наступаешь кому-то на пятки. Надо ли так резко? Может, как я учу тебя на пирамиде, не стоит особенно торопиться? Начнешь свои реформы попозже, когда люди поверят, что это не есть насилие во имя насилия, а принуждение для их же блага. Десятку к себе в угол.

Наблюдая за тем, как Рамирес собирался перед ударом, Санчес ответил:

– Ты прав, нужно уметь ждать, но еще страшнее опоздать. И потом, те, которым мы наступаем на пятки, имеют возможность посещать этот прекрасный клуб, а девяносто пять процентов нашего народа и не знают, что даже днем, в жару здесь можно отдыхать при температуре двадцать градусов, когда жужжит кондиционер и ты вправе вызвать чико, который принесет виски со льдом, или раздеться и залезть в мраморный бассейн… Если бы хоть четверть нашего населения жила в мало-мальски сносных условиях, вьехо, можно было бы погодить, но, когда нищенствует большинство, приходится наступать на пятки тем, кого не волнует судьба сограждан…

– Смотри, – вздохнул Рамирес. – Ты слишком смело машешь красной тряпкой перед мордами очень крепких быков, килограммов по пятьсот каждый, и рога у них острые, как шило… Смотри, Малыш.

Рамирес промахнулся на этот раз, шар остановился возле лузы, и Санчес красиво положил его, а потом положил еще два шара и почувствовал, что началась кладка.

– Послушай, Малыш, мой внук Пепе, я рассказывал тебе о нем много раз, неплохо поет… Ты говорил в последней речи по телевидению, что намерен открыть театр для народа… Он мечтает спеть тебе несколько песен, может быть, его примут в труппу?

– Я плохой ценитель, вьехо, – ответил Санчес, но, заметив, как огорчился старик, заключил: – Пусть придет в следующий раз, пусть споет… Если мне понравится, я скажу ему честно, пусть тогда идет в театр и, не ссылаясь на меня, запишется на конкурс.

(Агент ЦРУ Орландо Негро вплотную работал с Пепе Рамиресом последние три месяца по плану, разработанному в Лэнгли. Он доказывал парню, что время художественного кино кончилось, сейчас настала пора хроники, документального кадра, триумф Якопетти и все такое прочее. Звездой экрана и сцены можно стать, совершив нечто такое, о чем заговорит мир. Пепе на это клюнул. «А что, по-твоему, может заинтересовать мир?» Орландо ответил: «Ну, не знаю… Человек входит в клетку к львам, выпрыгивает из самолета, терпящего катастрофу, и спасается, лезет в извергающийся вулкан или участвует в заключительном акте революции, когда герой устраняет тирана». Орландо увидел страх в глазах Пепе. Тот спросил, понизив голос: «Какого тирана ты имеешь в виду?» – «Сальвадорского, – ответил Орландо. – Или гватемальского. Не считаешь же ты нашего Санчеса тираном?» – «Он друг моего деда, а дед не стал бы дружить с тираном». – «Санчес – не тиран, смешно и говорить об этом, а вот ты дурак. Используй это знакомство, он подтолкнет тебя коленом под зад на сцену. Я дам тебе двух лучших гитаристов из Мексики, подготовь номер и попроси деда сделать так, чтобы тебя послушал премьер. Об этом через час узнают на телевидении, назавтра ты выступишь солистом в ночной программе».

Гитаристами из Мексики были ребята из группы «завершающих операций» ЦРУ.

Дворец охраняют силы безопасности, верные Санчесу; штурм поэтому невозможен.

Компрометировать майора Лопеса не входило в план Майкла Вэлша, ибо Лопес должен провозгласить себя преемником дела Санчеса, он обязан поклясться в верности погибшему герою.

Оставался один выход – ликвидация премьера фанатиками из специальной группы, которым будет сказано, что «красные береты» из охраны дадут им возможность беспрепятственно уйти из «Клаб де Пескадорес», на пирсе их ждет сверхмощный катер.