Преступница

"Нет, - Маша не хотела сдаваться, - лично я так не могу и не желаю. Враги, так враги!" - "Враги!
– Брат поморщился.
– Две несчастные старухи попали в город, как кур в ощип. Одна померла, вторая - ногой в могиле. Разве этому я учил тебя?
– Он глядел с сожалением, как смотрит учитель на ученика, не оправдавшего надежд.
– О человеке надо судить по его врагам. Уровень!
– Он повел рукой.
– С друзьями - сложнее. Когда ты против тех не побоялась, я готов был тобой гордиться. А уж если выбираешь этих старух, тут уж давай одна - без меня. Бои коммунального значения - не моя стихия". Он поднялся.

"Постой, - Маша окликнула, и Иосиф обернулся.
– Я и сама думаю, надо начинать не отсюда. Я даже подумала, - она заговорила шепотом, - чтобы провести исследование, историческое, на примере нашей семьи..." - ожидая одобрения, Маша смотрела доверчиво. "И что же ты надеешься выяснить - на этом поучительном примере?" - он интересовался настороженно. "Выяснить?" - "Если я правильно понял, ты заранее допускаешь возможность того, что причины кроются в нас самих? Так тебя понимать?" - "Нет, не знаю... У меня есть подружка, ну, может, не подружка, сокурсница. Однажды она сказала по другому поводу, что представляет себе историю похожей на эсэсовца: идет по огромной площади, а все народы стоят в шеренге, а тот выбирает, кого - на смерть".

– "Жаль, - Иосиф протянул раздумчиво, - что эта девочка тебе не подружка, умная, видать... Впрочем, в нашей советской стране на это дело эсэсовский мундир не нужен. Мы и сами с усами... Девочка-то красивая?" - безо всякого перехода брат поинтересовался деловито. "Тебе зачем?" - "Так... Дарю тебе первое наблюдение, касающееся семьи: запиши в своем исследовании - наши мужчины любят красивых девушек. Причем, не замыкаясь на представительницах своей исторической национальности, по крайней мере, лучшие из наших мужчин. Если науке нужны конкретные имена, изволь - вот - я и твой отец... Я научно излагаю?" - "Вполне.
– Маша включилась в игру.
– Чего никак не скажешь о ваших матушках. Взять хоть нашу бабушку Фейгу, да и твоя мама..." - "Работаем, - брат откликнулся весело, - на этом этапе убеждаем количеством. Рано или поздно надеемся перевести количество в качество - жены и любимой невестки. Насчет твоей умной сокурсницы - я серьезно".
– "Ты же ее видел, я с ней приходила", - Маша напомнила, и он погрустнел: "Боюсь, здесь случайный всплеск умственной активности. Хотя могу и ошибаться. По части совсем юных девиц я не силен".

Отец заглянул в комнату: "Идите ужинать, Таточка пришла, устала, скоро у них концерт".

За чаем обсуждали Таткины хореографические успехи: второй год сестра ходила в балетный кружок при Доме культуры работников связи. Татка смешно показывала, как пожилая преподавательница, бывшая балерина, демонстрировала упражнения руками: вместо ног. "И раз, и два, тандю батман, и раз..." - Таткины пальцы танцевали ловко. "И когда же концерт?" - мама прервала танец. "К новогодним каникулам, я буду - польский".
– Вскочив с места, Татка прошлась полонезом с воображаемым партнером. Лицо отца лучилось счастливой улыбкой: "А еще какие танцы?" - он спрашивал с неподдельным интересом. "Венгерский, словацкий еще, потом классический, но это - большая девочка танцует, на полупальцах..." - Тата объясняла охотно. "Для нашей страны все - весьма актуально, особенно этот - на полупальцах", - Иосиф и здесь не смолчал.

За балетными делами позабыли про похороны. Маша вспомнила тогда, когда, готовясь ко сну, обнаружила свободную ванную. Она вошла и замкнула дверь на крючок. Здесь стоял тяжелый запах. Белье, постиранное с вечера, топорщилось на веревках: Панька позабыла снять. Присев на край ванны, Маша глядела, морщась: запятнанные простыни стояли колом. Раньше она не замечала. То ли Панька полоскала тщательнее, то ли успевала снять засветло, когда все спали, но эти высохшие, чиненые-перечиненые тряпки не попадались на глаза. Так и не открыв крана, Маша решительно вышла.

Родители сидели за столом. Мама подсчитывала на клочке бумаги, а отец заглядывал под руку. Маша подошла и устроилась рядом. "Водки - две бутылки, вас двое: пол-литра на мужика; вина - одной хватит, некому пить. "Оливье" я сделаю, колбасы еще, свекольный салатик с орехами... Ну, капуста кислая, картошки наварим, да...еще блинов..." Маша слушала, недоумевая: так, прикидывая спиртное, отец с матерью всегда готовились к праздникам. "Что это вы?..." Мама подняла голову: "Поминки. Паньке самой не справить".
– "Ну, тогда, - Машин голос вскипел яростью, - рыбки фаршированной, покойнице будет приятно. Кстати, - выплеснув, она вспомнила: - Там, в ванной, Фроськины тряпки вонючие, их кто будет снимать?" - "Возьми и сними, не барыня, сложи на табуретку стопочкой", - не отвечая на фаршированную рыбу, мама вернулась к подсчетам. Теперь она прикидывала стоимость продуктов на глазок. За долгие годы глаз пристрелялся: "Девяносто и два пятьдесят, три шестьдесят две на два, вино крепленое, вроде "Кагора", по два, вроде бы, девяносто..." - Она писала цифры аккуратным столбиком.

Маша стягивала с веревок, борясь с отвращением. Тряпки пахли убогой никчемной старостью. "Все равно - враги", - она сказала громко. Маша складывала простыни, но они топорщились под руками. Почти не чувствуя отвращения, она разглаживала ладонями: кончики пальцев, скользнув по складкам, нащупали неровность. Маша провела еще раз и, подняв к глазам, различила: на желтоватой, застиранной ткани, почти сливаясь с основой, проступала странная вышивка, похожая на вензель. Нити, положенные ровной гладью, кое-где высыпались, так что вензель казался прерывистым, едва заметным для глаз. Растянув уголок на пальцах, Маша поднесла к свету. Теперь проступили буквы, вышитые гладью, - латинские. Высокая "R" поднималась над маленькой "F", и слабая ее ножка ложилась внахлест, превращаясь в срединный завиток. Торопливо, боясь, что потревожат, Маша разворачивала высохшие тряпки, проверяя догадку. Кончиками пальцев она проводила по краю, от углов. Догадка не подтверждалась: другие простыни были не меченые. "Нет, не так", - паучий укус заныл: она почесала, раздумывая. Теперь, расправляя в пальцах, Маша подносила под лампочку. В углах простыней, хорошо различимые под светом, лучились мелкие игольные дырочки - вензельным узором. Вглядываясь, Маша поняла свою ошибку: латинские буквы были одинаковыми - большая и маленькая "R". Они стояли друг подле друга, и старшая обнимала младшую, защищая бессильной, почти неразличимой рукой.

Опустившись на пол, Маша расправляла уголок к уголку. Все складывалось: на этих простынях, вышитых немецкими буквами, умерла убогая Фроська, к которой Панька, единственная дочь, тайно приводила попа. На полу коммунальной ванной, выстланной застиранными тряпками, они стояли, как на плацу, - большие и маленькие, попарно. Их тени, светящиеся игольными уколами, обнимали друг друга долгие тридцать лет, пока служили старухе до ее смерти.

В квартире было тихо. Маша забралась с ногами в ванну и приложила ухо к кафельной стенке, граничащей со старушечьей: там стояла тишина. Она вылезла и огляделась. Взгляд наткнулся на рукоятку отцовской бритвы. Эта бритва была опасной. Отец направлял ее раз в неделю, накидывая на дверную ручку старый кожаный ремень. Маша раскрыла осторожно. Кончиком пальца она провела по лезвию, проверяя.

Уголок за уголком, нагнувшись к самому полу, Маша царапала лезвием, вырезая из простыней немецкие вензеля. Вырезав, она складывала - лоскуток к лоскутку. Срезы получались неровными, и лоскуты, лежавшие друг на друге, становились похожими на пачку требований, пришедших по МБА. Привычным жестом библиотекаря она взяла их в руку и машинально вскинула запястье. Наручные часы показывали двенадцать. "Ночь, ночь", - она повторила два раза: голос был слабым и бессильным, как завиток умершей "R". Быстро скомкав изрезанные тряпки, она сунула их за пазуху и, поправив на груди комок, спрятала требования в карман халата. К входной двери Маша кралась на цыпочках.

Двор был страшным и пустым. Стараясь не попасть под свет фонаря, она бежала вдоль стены, под арку. Тень, пробираясь следом, скользила за ней по стене. У мусорных баков, отвернувшись от собственной тени, Маша распахнула халат и швырнула комок на дно.

Наутро простыней не хватились. За похоронными делами Панька начисто забыла о белье. Удивляясь такой беспамятности, Маша думала: "Ясное дело. Недорого досталось". О простынях помнили те, чьи руки накладывали стежки, вышивая по углам вензеля. Пачка их требований, надежно припрятанная, лежала в тайничке письменного стола рядом с просроченным библиотечным пропуском.

2

Повязав голову глухим черным платком, Панька бродила по квартире. К середине дня мама наконец собралась, и они ушли в похоронную контору на Достоевского. Татка пристала к отцу - сходить в Александровский сад. Приглашали и Машу, но она отказалась. Странная мысль не давала покоя. Она мелькнула с вечера, но исчезла, обнаружив себя днем, под самой Панькиной дверью.

Все ушли, и Маша подергала ручку. Много раз она бывала в соседской комнате, но теперь, получив пачку требований, хотела заглянуть снова, как будто проверить шифр. Старушечий замок был надежным. Склонившись, Маша припала к личинке, но ничего не разглядела.

Мама с Панькой вернулись к вечеру. По давнему обыкновению к застольям мама всегда готовила накануне. Разложив овощи на старой дровяной плите, которую строители, проводившие газ, так и не вынесли, она отбирала ровные картофельные клубни - для салата. Панька мыла свеклу. "Прасковья Матвеевна, - мама оглянулась, - соды добавьте капельку, быстрее разварится". Не оборачиваясь от плиты, Панька закивала покорно. Черный платок она успела снять. Из пучка, собранного на затылке, торчали редкие пегие волосы. Мокрыми руками, измазанными свекольной грязью, она пригладила виски. "Племянничек ваш тоже придет?" - Панька спросила почтительно. "Ося? Да, собирался".
– Мама покосилась на Машу. "Хороший человек, на дядю своего уж очень похож", - Панька шмыгнула носом. "У вас есть сода?
– Мама думала о свекле.
– А то у меня кончилась, забыла купить".
– "Там, в буфете", - Панька махнула рукой в сторону комнаты. "Я могу сходить", - Маша вскочила с готовностью. "Сама схожу", - подхватившись, Панька метнулась к двери и вернулась с баночкой из-под чая. "Ой, - мама заулыбалась, - господи, я и забыла, были такие, до войны, сейчас уже нету". На жестяной банке, закрытой плотной крышкой, танцевала восточная красавица. "Ага, ага, - Панька обрадовалась, - вот, пожалела выбрасывать, красивая".
– "Можно я посмотрю?" - Маша загляделась на танцовщицу. Панькина рука, державшая банку, прижалась к груди, защищая. "Сейчас, сейчас, вот закипит, соды в свеколку брошу, тогда уж..." - Панька забормотала. "Да, ладно, не надо".
– Маша дернула плечом и поднялась с места.