Преступник

— Ну отвечай! Он нарисовал? — спросил Эрол.

Она бросила кость и встала.

— Джевдет-аби будет Храбрым Томсоном!

— Кем? Кем будет?

— Храбрым Томсоном!

— Как же!

— А я стану Прекрасной Нелли! Думаете, у меня не будут светлые волосы? Ведь мы поедем в Америку! Там все по-другому.

Ребята окружили ее; одни посматривали с любопытством, другие с насмешкой.

— У Джевдета-аби новый друг! Если бы вы его видели!

— Ну и что?

— Он тоже поедет в Америку и станет великим тенором!

— А потом?

— Потом мы всем вам отомстим!

— Уж не вы ли это отряд «Красный шарф»?

— Конечно, мы!

Джеврие выскочила из круга и, не дав ребятам опомниться, исчезла за углом «Перили Конака».

У барака ее ждала старая Пембе.

— Живо переодевайся! — велела она.

Джеврие вошла в маленькую, темную и днем и ночью комнатку с узким окном. Белье на постели было грязным: оно сменялось один-два раза в год. Сквозь дыры в потолке виднелось небо. Джеврие сняла старое, рваное платье и вынула из сундучка другое — розовое с лиловыми цветами, узкое в талии и широкое внизу. В этом платье она всегда ходила со старухой в город.

Джеврие не любила бабку. Старая Пембе заставляла ее садиться на колени к посетителям кофеен, танцевать на рынке танец живота и отбирала все собранные деньги. И потом она всегда говорила плохо о Джевдете. За это Джеврие не любила ее больше всего.

«Скорей бы вырасти! — думала она, одеваясь. — Умрет отец Джевдета-аби, мачеха выйдет замуж…» Они останутся одни и уедут в Америку!

Джевдет-аби говорил: «Сядем на большой пароход с тремя трубами. Твоя бабка не найдет нас. А может, к тому времени ее и не будет! Приедем в Америку. Кости станет певцом! Я — Храбрым Томсоном, ты — моей любимой Прекрасной Нелли».

Как хорошо будет тогда, ах, как хорошо! Только вот Прекрасная Нелли беленькая и голубоглазая. А у нее и волосы черные и глаза тоже… Но это не беда! В Америке каждый может сделаться таким, каким он хочет.

— Ты еще не готова?

— Уже иду, бабушка!

Вот бы походить на мать Эрола! У нее волосы белые-белые. И глаза голубые. Эрол противный, он не любит Джевдета-аби. Но его мать… Ах, если бы быть такой: с золотистыми кудряшками и лицом белым как снег. Джеврие часто видела мать Эрола в аптеке.

— Вот погоди у меня! Палки захотела? — сердито крикнула старуха. — Чего ты там возишься? Нам пора идти!

Старая Пембе появилась в дверях с палкой. Джеврие подбежала, бросилась к ней на шею.

— Я уже готова, бабуся. Не бей меня!..

На лице старухи появилась улыбка.

— Мы же опаздываем!

— Идем, бабушка! Знаешь, куда я поеду, когда вырасту?

Они вышли из дома. Пембе остановилась.

— Куда же?

— В Америку!

— В Америку? А где это?

— Очень-очень далеко. Там каждый может стать, кем захочет!

Щелкнул ржавый замок, старуха заперла дверь.

— А я, знаешь, кем буду?

— Кем же?

— Нелли, Прекрасной Нелли!

— Неверной, значит. Не хочешь быть мусульманкой?

— Волосы у меня посветлеют. И будут виться болотистыми кудряшками. А лицо станет белым-белым как снег! Красивая я буду?

— И что ты мелешь! Ну, хватит! Перестань!

Они медленно поднялись на холм, миновали «Перили Конак», подошли к квартальной кофейне и свернули к рынку. Под большим деревом во дворе кофейни уже сидело много мужчин. Одни разговаривали, другие играли в нарды или карты.

— Эй, Пембе! — окликнул цыганку парикмахер Лятиф. — Зайди. Поиграй немного, а Джеврие станцует!

Старая Пембе не отказала бы парикмахеру Лятифу, бывшему старосте квартала, но она спешила в Айвансарай, где ее ждали, а потом ей нужно было идти еще бог знает куда — в Кумкапы, Еникапы, Саматья, Едикуле [35] .

— Я вас очень уважаю, Лятиф-ага [36] , — ответила она, — но мы опаздываем…

— Ну хоть немного поиграй!

35

Айвансарай, Кумкапы, Еникапы, Саматья, Едикуле — районы Стамбула.

36

Ага — форма обращения, принятая в просторечье.

Старуха вошла во двор, села, подняла старенькую скрипку, взмахнула смычком и заиграла танец моряков.

Джеврие с подобранным к поясу подолом завертелась в танце на раскаленной горячим солнцем площадке. Настоящая танцовщица! На лобике девочки, на висках, у корешков волос выступили капельки пота. Ей было жарко, очень жарко.

«Ничего не поделаешь! — думала она. — Придется потерпеть! Еще три года…» А потом они сядут на большой пароход и уедут в Америку!..

Там она станет Прекрасной Нелли!.. Белокурой, голубоглазой… А Джевдет — Храбрым Томсоном… Джеврие забыла обо всем: и о жаре и о глазевших на нее посетителях кофейни. Движения ее стали плавными, широкая юбка развевалась, как веер, стройные, тонкие ноги едва касались земли.

Инвалид Хасан Басри-бей и Мюфит-эфенди, покуривая наргиле, вспоминали прежние дни и развлечения в Кяатхане [37] .

— Это та самая девочка, о которой говорил Лятиф? — спросил шепотом Хасан Басри-бей.

— Она, разрази ее гром!..

— Малютка-то при чем? А вот старуху да, надо повесить!

— А заодно и этих мерзавцев! Девочке, наверно, лет десять!

— Э-э… Вот так и портится мир!

— Что правда, то правда.

— Сейчас научится садиться на колени, а завтра…

37

Кяатхане — квартал увеселительных заведений в Стамбуле.

Хасан Басри-бей подтолкнул соседа локтем. Мимо проходили шофер Адем и Ихсан-эфенди.

— Подружились последнее время.

— Правда, я тоже слышал об этом. Жена Ихсана-эфенди, говорят, не выходит из дома тетушки Мухсине.

Старая цыганка опустила скрипку и встала. Джеврие вытирала с лица пот.

— Подожди-ка, — сказал парикмахер Лятиф.

Лицо у старухи расплылось в довольной улыбке.

Ага, значит будут собирать деньги!

— Вот уж не надо, — проговорила она, — со своих грех брать.

— Помалкивай лучше, старая!..

Парикмахер Лятиф высыпал монеты в высохшую руку старухи.

— Ну, теперь идите! Да поможет вам аллах!

Старуха, бормоча слова благодарности, направилась узкой улочкой к Айвансараю.

В Айвансарае их уже ждали. На площади собрались молодые цыганки в зеленых, синих, розовых шальварах; старухи музыкантши в старых черных платьях; старики зурнисты с седыми лохматыми бровями; девочки одних лет с Джеврие, одетые как взрослые, с накрашенными губами; они бегали друг за другом, шутили, смеялись, ссорились.