Прежде, чем умереть

— Даже сомнений не закралось.

— Он бы в любом случае не выжил. А вот взять с Кадома какую-нибудь справную миловидную бабёнку помоложе...

— Специально бесишь меня?

— А для чего ещё нужны женщины? Я, разумеется, остальных имею в виду, ты — моя муза.

— Ладно, проявлю благоразумие и постараюсь тебя игнорировать.

— На мой вопрос кто-нибудь ответит? — продолжал заполнять фон Павлов.

— По сути, — размял я затёкшую шею, — функции у неё остались бы прежние, но при этом она занимала бы меньше места и не доставляла бы проблем, даже гипотетически. Не знаю, кому как, а по мне так это идеал женщины. Даже античные скульпторы, ваяя своих Венер, лишали их рук.

— Я тебя не слу-ша-ю, — уткнулась Оля в карту, делая вид, будто может прочесть что-то при такой тряске.

— А всякие народы севера тотемных баб не только без конечностей, но и без голов изображали. Считаю, такой подход является следствием глубокого понимания природы женщины и её роли в обществе.

— Это ужасно, — скривился Павлов.

— Чья бы корова мычала. Вы их в качестве инкубаторов пользовали. Из одного такого ты и вылез.

— Я не о женщинах конкретно, а вообще. Трудно даже представить, что чувствует человек в подобных обстоятельствах, насколько полным должно быть его отчаяние.

— Поверь, более сильный катализатор отчаяния найти сложно. И я не знаю никого, кто успешно справлялся бы с этим. Большинство теряет рассудок почти сразу, они абстрагируются от реальности, уходят глубоко-глубоко в себя, настолько глубоко, что даже болевой порог снижается в разы. Единственной их целью становится смерть. Они отказываются есть, приходится заталкивать пищу по вставленной в пищевод трубке. На первых порах до них ещё можно достучаться, прибегнув к препаратам или гипнозу, но спустя некоторое время личность попросту отмирает, остаётся пустая оболочка. Эта оболочка при самом минимальном уходе может исправно функционировать долгие годы, в чисто биологическом смысле, питается самостоятельно, ровно дышит, крепко спит, потому что у неё больше не осталось целей, даже цели умереть. Мясная вещь, столь же одушевлённая, как бифштекс. Звучит жутковато, но, если подумать, это всего лишь гиперболизация жизненного пути подавляющего большинства человеческих особей вне зависимости от пола и вероисповедания. Взять, для примера, какого-нибудь крестьянина, что пашет с утра до ночи на своей жалкой делянке и отдаёт половину выращенного городским боссам, благосклонно позволяющим ему пахать в обмен на эфемерную защиту. Этот крестьянин — полноценное разумное одушевлённое существо? Что наполняет его бытие, помимо тяжёлого физического труда и постоянной боязни всё потерять? Что он видел, о чём знает, к чему стремится? Его жизнь фактически закончилась лет в десять. Детство — вот всё, что у него было, в лучшем случае. Тогда он мог похвастать хотя бы мечтами. Но детство проходит, и наступает беспросветное скотское существование, в котором все мечты похоронены, гордость и самолюбие растоптаны, унижение стало нормой, собственная ничтожность — аксиомой. Быть может, отнять у него последние крохи человеческого — милость, а не жестокость? Как отсечь некрозную ткань от организма. Ведь ничего кроме боли и страдания она не приносит... Забей, — хлопнул я по плечу беззвучно раскрывшего рот Павлова, — охота иногда языком почесать.

— Да, — вздохнула Оля утомлённо, — привыкай, это его обычные загоны. Может даже показаться, что он ищет себе оправдание, но на самом деле ему глубоко насрать. Иногда он проделывает такие штуки ради своих псевдонаучных гипотез, но чаще всего — от скуки. И, если думаешь, что выпилить из человека обезумевший чурбак — вершина извращённой жестокости, у него для тебя ещё мно-о-ого сюрпризов.

— Давай не будем утрировать, — засмущался я от такого потока комплиментов, — а то лейтенант ещё подумает бог знает что обо мне.

— Однажды этот философ, — продолжила Оля, не вняв моей просьбе, — притащил какого-то бедолагу и запытал его до такой степени, что тот стал на полном серьёзе отождествлять себя с крысой.

— Не «какого-то бедолагу», — решил я внести важное уточнение, — а вполне конкретную особь, заказанную мне одним уважаемым представителем арзамасского истеблишмента. И он чрезвычайно щедро оплатил услуги.

— Настолько щедро, что наш инженер человеческих душ, не раздумывая, потратил два месяца, чтобы переделать человека в крысу. Считаешь, он занимался этим без удовольствия? Думаешь, ему было противно, мерзко? Да он, просыпаясь каждое утро, трясся от предвкушения, как мальчишка в рождество, бежал «работать», глотая завтрак на ходу.

— Славное было время.

— И я чертовски сильно сомневаюсь, что такое пришло в голову заказчику. Тот обычно ограничивался отрубанием рук и кастрацией.

— Ну, на сей раз речь шла не о мелкой шалости. Мужик кинул босса по-крупному и с особым цинизмом. Не буду вдаваться в подробности, скажу только, что заказчика это сильно обидело. Он посчитал, что членовредительства, смерти, или мучительной смерти через членовредительство будет маловато, хотел сделать из наглеца живой тотем устрашения. Можно ли винить его за столь невинную прихоть? Но вот с фантазией у босса было неважно, поэтому он пригласил меня и по-отечески строго, отложив плоскогубцы, сказал: «Сынок, видишь эту крысу? Я кормил её, а она у меня крала, делала из меня дурака. Слыхал, ты знаешь подход к таким неблагодарным тварям, умеешь превратить их никчёмную жизнь в пример для остальных. Сделай это, и будешь щедро вознаграждён». «Что конкретно вы хотите видеть, когда закончу?» — спросил я. «Доверюсь твоему вкусу» — ответил он. Быть может, постановка задачи была воспринята мною слишком буквально, но кто упрекнёт художника за его взгляд на искусство. Мужик оказался крепким и это меня дополнительно подстегнуло. Я сломал его за три дня, утром четвёртого это была уже глина, мягкая и податливая. Пожалуй, даже слишком мягкая. Всё время норовил впасть в прострацию, приходилось взбадривать его током, чтобы не сильно повредить. Не люблю использовать электричество, оно эффективное, но такое... банальное. Тем не менее, благодаря силе движущихся электронов, мне удалось удержать материал от распада, закрепить его, и сотворить нечто прекрасное. Понадобилось невероятное количество времени, терпения и аккумуляторов, но это того стоило. Когда я представил своё творение заказчику, он едва не прослезился. Безупречная работа над нервной системой вкупе с тщательно выверенной хоть и грубоватой пластической хирургией породили шедевр. Пришлось указывать на сохранившиеся от исходного материала татуировки, чтобы доказать подлинность.

— До чего же ты себя обожаешь, — растянулись Олины губки в саркастичном оскале.

— Так ведь есть за что.

— Да уж, — хмыкнул Павлов, — само обаяние.

— Все так говорят, — пожал я плечами. — Так что, если жаждешь ответных проявлений симпатии, становись в очередь.

— Спасибо, не люблю быть крайним. А что с человекокрысой дальше-то было?

— Да ничего особенного, жил в своей клетке, жрал помои, развлекал гостей.

— И долго?

— Увы, не так долго, как хотелось бы. Слышал, прошлой зимою издох. Всё-таки электричество не особо полезно для здоровья, а может диета подвела. Жаль, конечно, он мне практически как родной стал.

— С этим не поспоришь, — согласилась Оля. — Унаследовал твои лучшие черты.

— Ревнует, — кивнул я на уязвлённую таким откровением любимицу. — Это нормально, между отпрысками великого родителя должна быть конкуренция.

— А вы что...? — сделал Павлов круглые глаза.

— Нет! — как-то слишком уж энергично поспешила разуверить его Оля. — Спятил?

— Это было фигуральное выражение, — пояснил я, ощутив лёгкий укол обиды. — И незачем орать мне в ухо.

— И что, эта крыса, — снова вернулся Павлов к запавшей в душу теме, — прям вот как настоящая себе вела?

— Представь себе. Усиленные тренировки, подкреплённые хорошим стимулом, способны привить новые рефлексы. А что до инстинктов — они всегда с нами, нужно лишь поднять их на поверхность из-под слоя наносных условностей.

— Он и пищал как крыса? — продолжал лейтенант отравлять атмосферу своим скепсисом.

— Разумеется. Хорош был бы из меня мастер, заговори крыса по-человечески. Пищал, и чертовски убедительно пищал, настоящая не смогла бы лучше.

— Скажи, а если дать тебе всё необходимое, ты смог бы завербовать человека так, чтобы он даже подумать не мог о неподчинении, но при этом остался для окружающих вне подозрений?

— Хм. Тут одним электричеством да лаской не обойтись, понадобятся препараты.

— Так смог бы?

— Думаю, да. Почти уверен в этом. А что?

— Просто мысли.

— Тормози.

— В чём дело? — остановил лейтенант машину, и погасил фары.

— Впереди что-то есть. На выход оба. Лейтенант — охраняй, Стас, Ольга — за мной. Сдаётся мне, наши поиски увенчались успехом.

Глава 19

Прошлое. Как, должно быть, приятно жить в мире, где это слово ассоциируется лишь с чем-то отсталым, примитивным и заслуженно позабытым, на что готовы тратить время только историки да антиквары. Мир, где каждое завтра сулит новые открытия и прорывы, а вчера отправляется в пыльный архив без малейших сожалений — прекрасный мир. О, как бесконечно много человечество потеряло, сколького лишилось из-за своей глупости, алчности и гордыни. Сегодня люди должны были бороздить космос, колонизировать планеты далеко за границами солнечной системы, а вместо этого они жгут лучины и справляют нужду на дворе, подтираясь лопухом. Тридцать минуть обмена ударами перечеркнули труд десятилетий. Вещи, бывшие само собой разумеющимися и обыденными до степени незаметности, стали полумифическими артефактами довоенной эпохи. То банальное, без чего людям невозможно было обойтись, превратилось в атрибуты сказок и легенд. Будущее осталось позади, а каждый новый день ведёт человечество всё глубже в прошлое — тёмное, мрачное, полное боли и ужаса. Хм, неплохое начало для пьесы, да и окончание сразу напрашивается, одна проблема — между ними нечего добавить. Эй, человечество и производные от него, как насчёт кульминации, есть кто смелый? Тишина. Постойте-постойте, кажется, я слышу чей-то робкий голос, слабенький, едва различимый за шелестом переворачиваемых страниц истории. «Железный Легион» — шепчет голос, и крошечная дрожащая ладошка поднимается на задних рядах. О-о, как это мило. Давай, малыш, выходи на сцену, расскажи нам о себе. И он встаёт, неловко переставляя худенькие ножки, шагает по проходу, а все пялятся, с недоверием, со злобой и боязнью: «Кто этот чужак? Только посмотрите какие зубы. Настоящее чудовище. Он опасен, он погубит нас всех». И лишь один из зала не вторит толпе, он качает головой и идёт к выходу, посмеиваясь, он явно не впечатлён кандидатом на главную роль. А наш малыш тем временем поднимается на сцену: «Привет, будем знакомы». Но вдруг внезапное чувство пустоты охватывает его, малыш лезет в карман, и... Потерял что-то? Ну-ну, не плачь, постой здесь, а я пока догоню того, кто ушёл, посмеиваясь. Возможно, он справится с ролью лучше.