Презумпция виновности

Ответ был таков, что полностью вписывался во временные рамки произошедших вслед за этим событий, – без четверти два ночи.

– У вас не сложилось впечатление, что он ждал кого-то, кто должен был прийти к нему на встречу? – встрял прослушавший половину разговора Георгиев. Его больше интересовали события, происходящие за стеклами магазина.

– Это ваш помощник? – уточнила продавщица. – Странно… Им говоришь, что человек перепутал улицу Героев Труда с улицей Героев, а он спрашивает – не ждал ли он кого? Кого он мог ждать, если он улицы перепутал?

Попрощавшись, Кряжин направился к выходу.

– Странные люди! – раздался под сводами вонючего магазина глас продавщицы. – А почему вы не спрашиваете, как в кино, – интересовался ли кто этим мужчиной или не интересовался?

Кряжин пожевал губами и вернулся к прилавку.

– Знаете… Я удивляюсь, как у вас образовалась недостача в двести рублей. Судя по вам, директор, придя в магазин, должна была увидеть пустые прилавки и услышать сообщение, что еще осталась должна кому-то!

– К ним, как к людям, а он хамит!

– Ладно, ладно… – виновато запротестовал Кряжин. – Как к людям… Я вам сейчас задам важный вопрос, сосредоточьтесь: а не вспомните ли вы – не интересовался ли мужчиной с язем кто-либо еще, кроме меня?

– Да как же не интересовался?! Спустя десять минут после того, как мужчина вышел, в магазин вошел парень лет тридцати на вид, в кожаной куртке с норковым воротником, ростом ниже вас. Он и спрашивал. – И она пояснила, что спрашивал. Кряжин понял, что вопросы молодого человека тогда до мелочей совпадали с его вопросами сейчас.

– В кожаной куртке, говорите… С норковым воротником… Есть еще что-то, о чем я забыл спросить?

На выходе их ждали. Ошибиться было трудно, так как во главе коллектива численностью человек в шестнадцать стоял тот самый, не купивший мойвы. И именно он, а не кто иной, указал на выходящих из магазина Кряжина, Георгиева и Сидельникова и хриплым голосом, словно прорывавшимся сквозь разорванный насос, вскричал: «Вот они! Это они!»

Толпа загудела, потом, видя, что на нее никто из троих не обращает никакого внимания, словно ее и не было, затрубила и двинулась.

Сидельников, даже не глядя в их сторону, быстро выдернул из-за пояса «макаров» и трижды, словно очередью из автомата, выстрелил в метре от их ног. Пули вошли в утоптанный снег, как в масло, и свидетельством того, что пистолет не газовый, были небольшие хлопья снега, взлетевшие до пояса мгновенно затихшего воинственно настроенного коллектива.

Все трое, о чем-то переговариваясь, прошли по тротуару внутри строя, как звезды Голливуда проходят на церемонию вручения Оскаров по красной дорожке мимо папарацци.

– Вам что-нибудь дал разговор с продавщицами? – спрашивал Георгиев.

– Еще как дал.

– Теперь хоть ясно, где он должен был встретиться с тем человеком, – сказал Кряжину Сидельников, пряча пистолет в кобуру. – Что за место гиблое? Дохлая рыба, наркоманские сходки… Плохо работаете, Георгиев.

– Как можем.

– Плохо можете.

Через несколько минут «Волга» уехала в сторону города, где воздух чище и люди в большинстве своем героину предпочитают велотренажеры.

Глава восемнадцатая

В ГУВД их ждал Желябин. Так, во всяком случае, им думалось. Однако, когда они вошли в кабинет майора, странным было видеть, что он пуст. Кряжин бросил взгляд на часы. Через восемь минут часы отмерят шесть вечера. Просидев с полчаса за чаем, подозревая, что Желябин ушел к начальнику, забыв запереть дверь, Георгиев вдруг вспомнил о контейнере, хранящемся в его сейфе. Это заставило его похолодеть и вскочить со стула. Уже у двери он понял, что пугает своим поведением москвичей, и, виновато обернувшись, произнес:

– Я это… Контейнер-то по-прежнему у меня.

– Давай, давай, – зевая, как-то не по-прокурорски сказал советник, – проверь. А то украдут, ха-ха.

Георгиева такое отношение покоробило. За три дня из-за этого куска металла погибли шесть человек. И вот так говорить – «ха-ха» – неуместно.

Подойдя к своему кабинету, он вынул из кармана связку ключей (квартира, сейф, пара универсальных отмычек на всякий случай), привычным быстрым жестом отделил ключ от кабинета и вставил его в скважину.

И почувствовал, как по спине пробежала электрическая судорога.

Георгиев, не поворачивая ключ, надавил еще, и дверь послушно приоткрылась.

Она не была заперта.

А опер хорошо помнил, как замыкал замок.

Не сходя с места, Георгиев толкнул створку, и та медленно поехала в сторону.

У батареи, чуть прикрыв веки, лежал Желябин. Одна нога его, согнутая в колене, опиралась стопой в пол, вторая была вытянута вперед, к входной двери. Левая рука лежала на брючной ширинке ладонью вниз, почти сжатая в кулак, правая была откинута в сторону. Он полусидел-полулежал у батареи, уронив голову на плечо, и из угла рта его спустилась и давно прекратила свое движение тонкая струйка крови.

«Он мертв… У нас горячие батареи… На них руку положить нельзя… Ему было бы больно… вот так… спиной, в одной рубашке…»

Георгиев медленно закрыл дверь, запер ее на ключ и вернулся в кабинет начальника.

– …А я говорю Козерацкому: «Слушай, последнее, что я видел, уходя из ресторана, это как она забралась на стол». А он мне: «Ну-у, брат, да ты, как я вижу, рано ушел!»

Сидельников о чем-то рассказывал Кряжину, и тот беззвучно смеялся. Заметив в дверях вошедшего и застывшего Георгиева, советник остановил на нем взгляд.

– Ты что, Хусейна в коридоре увидел?

Иссиня-белое лицо офицера ГУВД словно не находилось в гармоничной связи с губами, которые едва слышно произнесли:

– Желябина убили.

– Еще раз, пожалуйста, – в одно мгновение перестав улыбаться, попросил советник.

– Желябина убили.

– Где? – закричал Сидельников, вскакивая и отбрасывая ногой стул. – Когда?!

– В моем кабинете.

Кряжин не мог вспомнить, кто выбежал из кабинета первым. Кажется, они втроем ломились в дверь. Кажется, он толкал плечом капитана.