При блеске дня

— Твоя правда, малый, твоя правда. И я сам помог тебе получить эту работу, потому что знал твою матушку. — Минуту-другую он молчал. — Я дам тебе совет, Грегори, а ты слушай и мотай на ус. Когда ты чуешь, что дело неладно, сразу же начинай противиться этому что есть мочи. Не сдавайся, потому что иначе тебя будут теснить и теснить к краю, покуда не поймешь, что бороться уже поздно. А потом еще один крохотный толчок — и ты уже летишь с обрыва.

(В будущем, когда я оказался на войне, а потом устроился в газету и на киностудию, я часто вспоминал слова Джо Экворта. На моих глазах достойных, но слабых людей сталкивали с обрыва лишь потому, что они поздно начали сопротивляться. Многие считали меня слишком вспыльчивым и агрессивным — возможно, они были правы. Но я лишь следовал мудрым наставлениям Джо Экворта. Двадцать лет спустя фашисты показали всему миру пример такой наступательной тактики, и растерянное движение жертвы к краю пропасти мы назвали «политикой умиротворения».)

Я понял, что Экворт имеет в виду мистера Элингтона, который должен был сразу же высказать свою точку зрения лондонскому начальству, когда они еще только собирались прислать сюда Никси. Я промолчал. Мы стали подбирать новые образцы для Гетеборга и Бреслау, и за работой Экворт разговорился.

— Вот что я тебе еще скажу, малой. Когда человек хочет обучиться ремеслу, вреда от него не будет. Потому-то я и не люблю эдаких умников: они не выучиться хотят, а как можно быстрее нажиться. Их стало очень много, а скоро станет еще больше. Это новая лондонская манера: ты ни черта не смыслишь в торговле, ни черта не знаешь о шерсти, но зато увидел возможность быстро подзаработать. Поэтому сегодня будет шерсть, а завтра еще что-нибудь. Вот увидишь, этот Никси и его дядя Бакнер после шерсти займутся пилюлями для печени, потом хлопком, потом автомобилями… На само дело им плевать, главное — нажива. Ты ведь слыхал наши споры с Ноттом о социализме… так вот, когда речь заходит об этой новой породе, которые знай только деньги считают, я на его стороне. Если человек всерьез берется за дело — будь то шерсть, хлопок, сталь, лес или что угодно, — он уважает свой труд и заботится о клиентах. Этим же умникам плевать на клиентов, они сегодня здесь, а завтра там, и уважают они только одно: деньги. Говорю тебе, малый, добра от них не будет не им самим, ни остальным. Попомни мои слова.

Я так и сделал. Джо оказался прав. За тридцать лет я не раз в этом убеждался: все, кто по-настоящему знал и любил свое дело, внутри были людьми порядочными и честными. Те же, кто думал только о деньгах и прибыли, всегда оставляли неприятный осадок. В кинематографе, который с самого начала притягивал любителей наживы, разница между двумя этими категориями людей особенно заметна. Все плохое в кино принесли именно те, кого привлекла возможность быстро и много заработать. Разумеется, большинство истинных художников тоже любят деньги — да и кто их не любит в мире, где богатство открывает столько дверей и окон? — однако движет ими любовь к кино и желание его снимать; в этом их главное отличие.

Вскоре после этой речи Экворта в контору вернулся мистер Элингтон. Он сразу прошел в комнату для образцов.

— На чесальной фабрике возникли кое-какие трудности, Джо… — начал он, а потом осекся. — Что случилось?

— Джон, нам надо поговорить. — Экворт подошел вплотную к нему и тихо продолжал: — Я долго терпел этого мерзавца в основном ради тебя, но теперь с меня хватит. Мало того что Никси укатил в Лондон, никому не сказав, он еще и прихватил с собой комплект образцов!

— Ах вот как! — воскликнул мистер Элингтон. — Что он творит?

— То, о чем я тебя предупреждал, — сухо ответил Экворт.

— Джо, пойдем в мой кабинет, — спешно проговорил мистер Элингтон.

Больше я ни слова не услышал, только время от времени из кабинета доносились крики беснующегося Экворта. Через полчаса я отправился в испытательный центр, и Экворт куда-то ушел: весь день мне помогал мистер Элингтон. Дважды он отходил к телефону — звонили из Лондона. А в пятницу, когда мы с Эквортом остались вдвоем и готовили к отправке новые образцы, он сообщил мне новость.

— Что ж, Грегори, — сказал Экворт, — мы собираем вместе последнюю партию. Я ухожу.

Я растерянно уставился на него:

— Как… насовсем?

— Да, насовсем. Сэм Хейли уже несколько лет предлагает мне место в его фирме, так что теперь я буду работать на Сэма. Он мой давний друг и сам себе хозяин, никакие лондонцы ему не указ. И все же мне жаль с тобой расставаться. Мы хорошо ладили. То есть… ты, конечно, не раз попадал мне под горячую руку. Но я желал тебе только добра, малыш Грегори.

— Знаю, — все еще не сводя с него глаз, ответил я. Мне никак не удавалось представить комнату для образцов без Экворта. Она станет совсем другой — тесной, холодной и унылой. — Я не хочу, чтобы вы уходили.

— Я тоже не хочу, — пробормотал он оглядываясь. — В этой каморке мне хорошо работалось… я буду по ней скучать. — Затем Экворт подошел ближе и пристально посмотрел на меня. У него были умные воспаленные маленькие глаза, и всякий раз когда я их вспоминаю, то вижу их именно такими. — Послушай, малый, что ты надумал делать со своей жизнью? Пора тебе решать.

Я уже все решил.

— В торговле я не останусь, мистер Экворт. Хочу заняться сочинительством.

— Ну, я так и думал. Дело это рискованное, ненадежное, однако у тебя есть талант. Если постараешься, все получится.

— Я много об этом думал, — проговорил я с колоссальной юношеской серьезностью. — Очень много, мистер Экворт. И обсудил все с друзьями. Как только мне представится возможность зарабатывать на жизнь писательством, я ее не упущу. Недавно мою статью взяли в лондонскую газету.

— Отлично! Что ж, раз ты все решил, мне сказать больше нечего. Здесь ты только убиваешь время. А если б было иначе, — уже тише произнес он, — я бы тебе посоветовал следовать моему примеру и убираться отсюда. Джон Элингтон — хороший человек, каких мало в торговле, но… Что-то с ним неладно, он где-то витает… как будто не может решиться… Нездоровится ему или что…

— Мне тоже так показалось, — кивнул я. — Он и выглядит хуже, правда? Когда я только устроился, он был совсем другой. Не знаете, что случилось?

— Не знаю, малый. Хотел бы я знать. Но вот что я скажу: если он не приструнит этого мерзавца Никси, скоро здесь начнутся большие неприятности. Впрочем, тебе это без разницы, ты ведь не остаешься в торговле. На твоем месте я бы даже потянул время, глядишь, сможешь чем-то помочь Джону. Ладно, малый, еще увидимся. Правда, я теперь буду все время в разъездах: Сэм Хейли хочет, чтобы я занялся продажами.

Так мы попрощались. После этого я встретил его лишь раз, на похоронах Евы Элингтон, а потом началась война, и я уехал из Браддерсфорда. (На побывку я туда не возвращался, потому что в самом начале войны тетя и дядя унаследовали еще несколько тысяч фунтов и переехали в Саутпорт.) Однако в 1918-м я однажды пришел в офицерский клуб в Булони и встретил там одного знакомого из Браддерсфорда: потягивая пиво из маленьких бутылочек экспортного «Гиннеса», он рассказал мне, что Сэм Хейли и Джо Экворт сколотили изрядное состояние, а в начале 1917-го Экворта хватил удар, и полгода спустя он умер.

Никси вернулся из Лондона в понедельник (Экворт уволился в пятницу), и они с мистером Элингтоном долго беседовали, запершись у него в кабинете — я так и не узнал о чем. На место Экворта никто не пришел. Мистер Элингтон теперь проводил куда больше времени в комнате для образцов, чем прежде, изо всех сил стараясь делать вид, что ничего не случилось, хотя любому было ясно, что это не так. Иногда нам помогал и Крокстон, с которым мы постоянно вздорили. Никси хранил спокойствие и молчание, от работы не отлынивал. Я мало что запомнил о том времени, только общую тягостную атмосферу: как будто за ширмой повседневных забот все потихоньку разваливалось на части. Окрыленный несколькими успехами на новом поприще, я много писал и мало общался с людьми. А потом, вскоре после Троицы, настало то роковое воскресенье. Мистер Элингтон пригласил меня провести день с ними: вся семья и несколько друзей, в том числе Джок Барнистон, собирались на природу — они хотели забраться на Пикли-Скар, знаменитый известняковый утес, в жизни отнюдь не столь живописный и романтичный, как можно подумать по полотнам многих художников. И все же это неплохое место для отдыха. Здесь можно полюбоваться двумя видами природных красот: с вершины утеса видны расстилающиеся внизу голые зеленые холмы (сразу понимаешь, что очутился в горах), а у подножия растет дремучий лес с прудами, скалами и невысокими водопадами, среди зеленой листвы бежит речка. И подножие холма, и его вершина — хорошее место для пикника и долгих прогулок в ясную теплую погоду. Сам я уже бывал там пару раз, но с Элингтонами поехал впервые.