При опознании - задержать

Потапенко принялся внимательно ее разглядывать, словно прикидывая, чего она стоит. Прежде всего заметил, что глаза у нее холодные и тусклые, как мутная вода, лобик узкий, хлипкий, казалось - сдави его двумя пальцами, он треснет, как яичная скорлупа. Заметил, что и ноздри неровные - одна больше, другая меньше, и уши острые, как у лисы. И сколько еще неприятного заметил он в эти минуты! А всего неприятней была ему ее болтовня... "Чтоб ты потолстела на два пуда", - пожелал он ей в душе.

А Леокадия подвинулась еще ближе и сказала:

– Алексей Сидорович, пойдемте на речку. Я хочу на лодке покататься. Там так хорошо. Птички чирикают.

– Я же на службе, - вскочил он со стула, - у меня - во работы! Даже поесть некогда было.

– Так я тебе пирожков принесу.

– Не до пирожков. Вечером увидимся.

– Вечером, - надулась она, - к Гапочке пойдете. Вчера были же у нее. Мне Клара Фридриховна сказала. И очень веселились там.

– А что еще она сказала?
– уже не скрывая раздражения, спросил Потапенко.
– Я по служебным делам там был. У меня целый список заданий. Вот, - потряс он запиской Богушевича.
– Читай.

Она взяла, прочитала.

– Пусть бы сам все это и делал.

Пришел Давидченко и привел Катерину. Карманы у делопроизводителя оттопыривались - Катерина уже что-то ему туда напихала.

– Прошу прощения, Лека, - радостно развел руками Потапенко.
– Служба. Адью до вечера. Вечером и покатаемся на лодке.

– Покатаемся?
– воскликнула она, и ее острые ушки загорелись от радости. И вышла. За ней вышел и Давидченко.

Потапенко вызвал из коридора Катерину и начал допрос.

Говорила она охотно, рассказала, как Антипка ездил в Корольцы к дядьке Симону, как гостил там, сколько каких привез гостинцев. Антипка вернулся пьяный, но, слава богу, целый, никто не побил.

– А что еще, кроме гостинцев, от Симона привез?

– А ничего.

– А седло?

– Так седло он раньше привез. На святого Сергея. И меду горшочек.

– Зачем же ты мне все это рассказываешь?

– А что пану интересно?

– Седло. Про него и расскажи. Ну и бестолковые же вы все.
– И засмеялся, вспомнив недавний допрос кочегара с винокуренного завода. Тот якобы видел, как сосед искалечил свою жену. Кочегар рассказывал: "Зашел к соседу, он страшный такой, весь белый. Достал из шкафа бритву и побежал в комнату к жене. Я за ним".
– "А дальше что было?" - записав в протокол эти показания, спросил Потапенко. "Ничего. Сосед начал бриться перед жениным зеркалом".

– Во, панок, - засмеялась Катерина.
– А что про то седло говорить? Нет седла.

– Как нет?

– А вы не помните, что вчера у Иваненко мне сказали? Сказали - утопите в речке. Так я и продала его цыгану. Зачем топить?

– Продала?

– Продала. Цыган купил и уехал со своим табором.

Потапенко изо всех сил воткнул ручку в чернильницу, встал, грохнув креслом.

– Черт бы вас всех побрал, - сердито сказал он, походил вдоль стола, но долго сердиться и нервничать было не в его характере. Вспомнил: и правда, вчера пьяный сказал это Катерине.

– А цыгана того уже не найти?

– Разве цыгана найдешь? Цыган, что ветер в поле.

– Ну и черт с ним, с тем седлом. Оно ж мое, моей матери, - сказал Потапенко для собственного утешения.
– И зачем оно не сгорело?
– На всякий случай он записал в протокол показания Катерины, отпустил ее, а сам стал думать об этом происшествии. Седло свое он знал - отцово, драгунское. Похоже, на нем никогда и не ездили. Лежало в конюшне, войлок изъела моль, кожа высохла, потрескалась. Давно надо было выкинуть его или продать. Ну и дурень тот, кто его украл. Ну и дурень!

Снова захотелось есть. Поглядел в кошелек - сколько там осталось денег. Увидел пятерку. Вспомнил, как сквозь сон, что в трактире дал Соколовскому или Богушевичу тридцать рублей. Просили на что-то. Какую-то корову упоминали. Какую, чью корову? Нет, забыл. Вышел в коридор, чтобы пойти в трактир, и чуть не столкнулся с Соколовским.

– Вот повезло так повезло, - обрадовался Потапенко.
– Ты мне нужен. Ну, что там дома?

– Слава богу, не хуже, чем было. К твоей свадьбе готовятся. Велено купить полотна постельного. Так что поздравляю тебя. Поедем в воскресенье домой.

– И ты, Брут. И тебе захотелось меня оженить?

– Да нет, - небрежно махнул рукой Соколовский. Был он угнетен, погружен в свои мысли, видно, тяжелые, тревожные. Говорил с Потапенко потому лишь, что неудобно было молчать. Белый картуз с черным блестящим козырьком надвинут на глаза. Сапоги, пиджак и этот козырек покрыты пылью, мужицкая неухоженная борода давно не видела ножниц, в ней запутались соломинки, травинки.

– Богушевич там?
– показал он пальцем на кабинет.

– А ты разве с ним не встретился? Он в усадьбу поехал. Разминулись, значит.

– В усадьбу?
– очень удивился Соколовский и в отчаянии поднял руки. Следствие проводить?

– Насчет пожара. Ничего он там не найдет. Да, послушай, - Потапенко взял Соколовского за лацкан пиджака.
– Я тогда у Фрума вроде дал тридцать рублей. Так?

– Давал. Я заплатил твоей матери за бондаря по иску за порубку.

– А-а. Ну и ладно. Слушай, пойдем обедать.

Соколовский молчал, стоял в раздумье, да думал он, ясно было, не над тем, принять ли приглашение. Потапенко дернул его за лацкан, повторил свои слова.

– Обедать? Нет, Алексей, не могу, занят... Ах, жалко Богушевича не встретил. А долго он там будет?

– Бог его знает. Следствие, дело такое... Ты же голодный с дороги, пойдем.

– С Нонной пообедаю.

До трактира Фрума они шли вместе. Кругленький, низенький Потапенко, взяв под руку Соколовского, шагал своей обычной бодрой, с подскоком походкой. Чтобы казаться выше, он носил туфли на высоких каблуках. Соколовский - в яловых сапогах, плисовых вытертых рыжих штанах, полотняном пиджаке с белыми костяными пуговицами - не барин и не мужик, типичный эконом или приказчик богатого купца, шел рядом, словно нехотя, все такой же молчаливый, растерянный, встревоженный.

– Слушай, ты не болен?
– заметив, в каком он состоянии, спросил Потапенко.

– Почему? Нет.

– Может, с Нонной что случилось?

– Тьфу, тьфу, - торопливо плюнул Сергей через плечо.
– С Нонной все... хорошо.

– Так чего же ты такой пришибленный, точно в воду опущенный, прямо в ступоре каком-то. Что тебя заботит?

– Заботит?
– Лицо и глаза на миг окаменели.
– Ничего... Так Богушевич еще не скоро приедет? Может, он там несколько дней пробудет?