Причастные - Скрытая угроза
Шрифт:
Девушка-продавщица наконец освободилась, но запланированному разговору состояться не довелось.
– Этот мужчина со мной, - произнес знакомый голос сзади.
– Покажите, пожалуйста, вон тот комплект от Дебюи, да, да, темно-красный.
Я обернулся. Конечно, это была Верба. Татьяна Лозова собственной персоной. Первое лицо в службе ИКС и, как минимум, второе в моей личной биографии.
– Привет, - сказал я просто, как будто мы расстались вчера.
– А ты действительно считаешь, что Белке подойдет темно-красный?
– Белке?
– искренне удивилась она.
– Нет, Белке лучше белый. И это не каламбур,
Мы говорили между собой по-русски, и продавщица, навострив уши, тут же проявила к нам удвоенный интерес. Это когда-то в Германии отворачивались от русских со вздохом, мол, эти нищие только поглазеть заходят. Теперь-то они хорошо знают, кто у них настоящий покупатель. И мы не собирались разочаровывать девушку. Верба взялась за дело всерьез, я не мешал ей. И мы пересмотрели и перещупали десятка два моделек. К осязательным ощущениям я отнесся с особым вниманием - кому, как ни мне, придется и поглаживать, и потихонечку стаскивать, и даже целовать все это хозяйство. В итоге выбрали весьма достойные образцы, я оплатил оба комплекта, нам их шикарно упаковали, Верба, привстав на цыпочки, чмокнула меня в губы, и мы вышли под дождь.
– Ты давно приехала?
– спросил я.
В душе моей творилось черт знает что.
– Сегодня. А какое это имеет значение?
– Не хочу, чтобы Белка узнала.
– Она и не узнает. Пошли ко мне.
– Зачем?
– поинтересовался я холодно и настороженно.
Но и в холодности этой, и в настороженности звучала слишком явная нарочитость.
– А ты предпочитаешь разговаривать на улице под дождем?
Верба не отвечала прямо, не уточняла, что именно мы будем делать у нее, только ли разговаривать, все было ясно и так, она уже завела меня. Точнее, я был заведен еще до встречи с ней, а она просто мигом переключила все мои чувства на себя. Она слишком хорошо умела это.
– Но я хотел поехать домой, - последняя вялая попытка сопротивления.
– Ты очень точно выражаешься, писатель. Именно хотел. А теперь уже не хочешь. Пошли, здесь недалеко.
– Ты остановилась в "Бристоле-Кемпинском"?
– Браво!
– похвалила она.
– Не слишком-то и трудно было угадать. По-моему, от красивой жизни отказываются только в одном случае - если кончаются деньги.
– Ошибаешься, - сказала Верба.
– Жизнь намного сложнее. Даже красивая жизнь, - улыбнулась она этой забавной мысли.
– Вот об этом и поговорим.
Но говорить мы начали не сразу, ох, не сразу! Едва преступили порог, Татьяна принялась раздевать меня, я ответил тем же, мы оба тяжело дышали и в какой-то момент, потеряв равновесие, упали на мягкий пушистый ковер, и хотелось кататься по нему вечно, распластываясь, скручиваясь, выгибаясь, замирая и дрожа, смеясь и плача, колотясь в агонии, хотелось раствориться друг в друге и опрокинуть на себя весь мир, заставив его принимать все те же позы, какие придумываем мы, и пусть это не кончается никогда, никогда!..
На самом деле все закончилось очень быстро. Верба, вдоволь накричавшись, нашла спиною диван, запрокинула голову, разметав по покрывалу рыжие пряди, руками по-кошачьи царапая ковер, медленно вытянула ноги, не сводя при этом коленей, и, наконец, открыла глаза. Я сидел на корточках рядом и восторженно наблюдал за ней.
– Какой-то воробьиный секс, - сказала Татьяна, все еще тяжело дыша.
– В каком
смысле?– не понял я.
– В смысле, очень быстро.
– Просто мы жутко соскучились друг без друга, - несколько виновато пояснил я.
– Еще бы!
– она мечтательно закатила глаза.
– Когда мы в последний раз вот так кувыркались с тобою?
– Вот так?
– я попытался вспомнить.
– Наверно, в девяносто пятом. А потом уже было черт знает что.
– Вот именно: черт знает что, - повторила она с непонятным выражением.
– Ты ревновал меня к кому-нибудь?
– Ни разу.
– Молодец. Я тоже. Пошли в душ.
– Ты хочешь продолжить?
– удивился я.
– Не знаю, - Верба трогательно пожала плечиками и быстро поднялась.
Пружинистая, спортивная, она казалась удивительно молодой, почти юной в этот момент.
А стоя под тугими теплыми струями вдвоем, мы очень приятно поласкались, но тут же и поняли, что больше всего на свете хотим сесть, покурить и чего-нибудь выпить по чуть-чуть.
Верба натянула свое только что купленное бельишко - эротичное сверх всякой меры, - но тут же и спрятала его под шелковый китайский халат. Для меня тоже халат нашелся, и уже через минуту мы уютно утопали во мшистых креслах и клубах ароматного дыма, а перед каждым из нас зазывно поблескивала янтарная лужица на дне большого пузатого фужера.
– Кажется, - произнес я философски, - жизнь налаживается. Так любит говорить мой друг Олекс Кречет.
– Почему ты вспомнил его?
– поинтересовалась Татьяна.
– Не знаю. Звонил ему недавно, спрашивал, что он думает по поводу этой гамбургской истории.
– И что же он тебе поведал?
– Да практически ничего. "Берлинер цайтунг" и та больше рассказала. А Олекс сообщил, что никогда раньше и не слыхал о Семецком. Врет, конечно.
– Разумеется, - улыбнулась Татьяна.
– А ты хотел, чтобы он тебе по телефону начал вселенские тайны раскрывать. По этой части у нас только Шактивенанда мастак.
– Оставим Шактивенанду. Надеюсь, в этом номере нас не слушают?
– Нет, - ответила Верба уверенно.
– О чем ты хочешь спросить?
– Ты знаешь, что в свой последний приезд в Берлин Семецкий жил именно в этом отеле?
– Он жил именно в этом номере, - уточнила Татьяна, - и даже пил коньяк вот из этого самого бокала.
– О, как!
– я вмиг сообразил, на что она намекает.
– И вы кувыркались с ним на этом самом ковре.
– Ты почти угадал, - сказала она спокойно.
– Мы кувыркались на диване. Но ты же меня никогда и ни к кому не ревнуешь.
Я не сразу нашелся, что ответить. Мог бы, конечно, съязвить, мол, вот, оказывается, что называют теперь сложностями красивой жизни! Но шутить не хотелось, ведь я мгновенно вспомнил пленку, прокрученную мне Тополем, и свое странное ощущение от заочного знакомства с Эльфом. Неужели именно поэтому Семецкий вызвал во мне это сильное и непонятное чувство: ревность, зависть, стремление к конкуренции?..
– Видишь ли, Танюшка, - проговорил я медленно.
– К Эльфу я как раз ревновал, но не тебя, а сам не знаю кого: всех сразу, весь мир, самого себ.яs Звучит абсурдно, но ведь это случилось до, и это было очень сильное чувство, хотя я видел Семецкого только на экране телевизора. Я тогда сразу понял, что не хочу видеть его в жизни.