Приговор

— А что такое? — Изменившийся тон главврача заставил Тикаки насторожиться. Но лицо его собеседника было совершенно непроницаемым, как бильярдный шар.

— Я хочу с вами поговорить об Итимацу Сунаде. Вы сегодня его осматривали.

— А, это… — разочарованно протянул Тикаки, с трудом сдерживая улыбку. Похоже, что Фудзии уже успел проинформировать начальство. Можно подумать, что, дав Сунаде снотворное, он совершил нечто из ряда вон выходящее. Смешно!

— Да, я его осматривал. Я прописал ему снотворное, но в этом нет ничего особенного. У меня и в мыслях не было подталкивать его к самоубийству. Скверная какая-то история — подозревать меня на основании доноса…

— Вот те на! — Главврач изумлённо посмотрел на Тикаки. — О каком доносе вы говорите?

— А вы ничего не знали? — спохватился Тикаки, поняв, что поспешил. — Дурацкая история. Кто-то из заключённых нулевой зоны донёс, что я дал Сунаде снотворное, чтобы он покончил с собой. Мне об этом сказал зонный, Фудзии.

— A-а… Так это просто дурацкая история?

— Разумеется. Для меня это было как обухом по голове, вот я и подумал, что вы тоже имеете в виду именно это.

— Нет, вовсе нет, извините, — улыбнулся главврач. — Доносы в компетенции службы безопасности. Пусть у них голова болит. Я хочу поговорить совсем о другом: меня беспокоит психическое состояние Сунады. Вы же знаете, что согласно 479-му параграфу Уголовно-процессуального кодекса приведение приговора в исполнение откладывается, если человек находится в состоянии невменяемости. Можно ли Сунаду подвести под этот параграф?

— Сунада вполне вменяем. Во время сегодняшнего осмотра никакой патологии в его психике я не обнаружил, он только всё время твердил, что хочет крепко заснуть и не просыпаться до завтрашнего утра.

— Вы в этом совершенно уверены?

— Да.

— Ну, тогда ладно. Дело в том, что с этим Сунадой произошла неприятная история…

— А что такое? — всполошился Тикаки.

— Сегодня после обеда он набросился на старшего надзирателя Ито и нанёс ему телесные повреждения. Ито принёс лекарство, которое вы выписали, а Сунада разорался, почему так поздно. Ито попытался его успокоить и приказал выпить таблетки в его присутствии, но Сунада вдруг разбушевался, стал кричать, что это насилие, что он вообще ничего пить не будет, и разбросал таблетки по камере. Утихомирить его не удавалось, он распалялся всё больше и в конце концов сорвал крышку с унитаза и набросился на Ито. Эти крышки очень массивные, представляете, какую силу надо иметь? В первый раз Ито удалось увернуться, но потом Сунада огрел его по голове, и он рухнул. Тут прибежал постовой надзиратель, и между ними завязалась потасовка. Но Сунада просто чудовищно силён — ему удалось и надзирателя отшвырнуть. Потом подоспели пять охранников, и вшестером они еле-еле с ним справились.

— В какое примерно время это случилось?

— Сразу после обеда, минут в пятнадцать второго.

То есть как раз в то время, когда Тикаки отправился в женскую зону.

— Я об этом ничего не знал. Странно.

— Я получил рапорт от начальника службы безопасности. Он просил сообщить обо всём вам, но я не смог вас найти и позвонил в больничный корпус Ямадзаки, попросил его передать, что я вас разыскиваю.

— Простите. Меня вызвали к в женскую зону.

— Сунаду водворили в карцер, и вроде бы теперь всё спокойно, но что с ним делать дальше? Служба безопасности в растерянности. Что там ни говори, а до завтрашнего утра мы должны беречь его как зеницу ока: если он вдруг ещё что-нибудь выкинет или ухитрится нанести себе травму, то неприятностей не оберёшься… У него и раньше была склонность к членовредительству, его неоднократно за это наказывали.

— Да, действительно… — Тикаки вспомнил графу «результаты наблюдений» из личного дела Сунады, в которой фиксировались особенности его поведения. Там было указано, что он обладает повышенной возбудимостью и склонен к членовредительству.

«Данный заключённый в последние несколько дней вёл себя беспокойно, оказывал неповиновение работникам тюрьмы, проявлял склонность к злословию и клевете. Сегодня в 2 часа 5 минут дня я, привлечённый каким-то странным шумом, подошёл посмотреть, в чём дело, и обнаружил, что он полностью обнажился, держит в правой руке что-то похожее на осколок стекла и водит этим осколком по телу, царапая его. При этом он был весь в крови и стонал. На полу валялась разбитая бутылка из-под кока-колы. Я сразу связался с командным пунктом особой охраны и вызвал двоих охранников, с которыми вместе мы открыли камеру и попытались утихомирить заключённого. Однако тот не унимался, испускал оглушительные вопли, его покрытое кровью тело выскальзывало из рук, и удержать его было невозможно, к тому же на полу валялись осколки, и существовала опасность поранить ноги; в конце концов его удалось вытащить в коридор, некоторое время мы боролись с ним там и в конце концов сумели его усмирить» (на полях печать начальника тюрьмы).

«За вышеуказанные нарушения установленного порядка содержания, как то: неповиновение, грубые высказывания, буйство, порча вещей и попытки членовредительства — данный заключённый заслуживает строгого наказания. В настоящее время он относительно спокоен; раны, нанесённые им себе, обработаны в медсанчасти; согласно заключению врача его состояние, как физическое, так и психическое, вполне удовлетворительно. Учитывая тот факт, что заключённый раскаивается в содеянном, и заботясь о его благе, предлагаю наказать его водворением в дисциплинарный изолятор облегчённого типа (1 месяц), запрещением пользоваться библиотекой (1 месяц), запрещением посещать спортплощадку (5 дней). На ваше усмотрение» (на полях печать начальника тюрьмы и пометка: «разрешаю»).

«Данный заключённый отбыл срок наказания (1 месяц дисциплинарного изолятора облегчённого типа, 1 месяц запрещения читать) и возвращён в камеру, где и находится уже неделю. Сегодня на спортплощадке он затеял перебранку и драку с другими заключёнными; были вызваны два охранника, в результате чего ситуацию удалось взять под контроль. Заключённого в наручниках препроводили в контору и, сделав соответствующее внушение, вернули в камеру. Однако и в камере он продолжал громко кричать, беспрестанно нажимал на кнопку вызова, оказывал неповиновение, сквернословил, в результате чего я вынужден был сделать ему замечание и установить за его камерой особое наблюдение, после чего в 3 часа 17 минут дня он вдруг полностью обнажился и, сорвав сделанную из проволочной сетки дверцу шкафчика, начал кусками проволоки царапать своё тело, нанося себе раны. Вспомнив имевший место ранее аналогичный случай, я вызвал на подмогу пятерых охранников. Открыв камеру, мы вытащили заключённого в коридор и надели на него смирительную рубашку. В результате нам удалось взять ситуацию под контроль и восстановить порядок» (на полях печать начальника тюрьмы).

«Данный заключённый постоянно нарушает дисциплину, а именно: оказывает неповиновение, сквернословит, портит вещи, занимается членовредительством, оказывая чрезвычайно вредное влияние на других заключённых. Ему неоднократно делались строгие словесные предупреждения, причём он каждый раз выражал раскаяние и я возвращал его в камеру, но через некоторое время наблюдались факты нового нарушения установленного порядка содержания с его стороны. Я прошу, чтобы его психическое состояние было освидетельствовано авторитетным психиатром» (на полях печать начальника тюрьмы и пометка: «не разрешаю»).

«Данный заключённый в течение месяца вёл себя спокойно, но сегодня, когда после занятий спортом его препроводили в камеру, заявил ответственному за спортивные мероприятия надзирателю К.: «Сегодня нас увели со спортплощадки раньше времени». Я стал разъяснять ему, что это не так, но убедить заключённого не удалось, он ещё больше возбудился и стал сквернословить; когда же ему указали на недопустимость такого поведения, он обнажился, разорвал рубашку на полосы и стал плести из них что-то вроде верёвки, как бы собираясь покончить с собой. Пришлось открыть камеру, и вместе с надзирателем К. мы попытались отобрать у него рубашку, а он вдруг впился зубами в свою левую руку, в то место, где у него татуировка в виде летучей мыши, и вырвал зубами кусок мяса в два сантиметра в поперечнике. Мы тут же связались с медсанчастью и вызвали доктора Таки, но он сказал, что придётся накладывать швы, поэтому заключённого пришлось доставить в медсанчасть, где ему и сделали операцию, которая продолжалась в общем около часа. Заключённый заявил, что, поскольку из его камеры убраны все стеклянные предметы — а они убраны потому, что данный заключённый неоднократно прибегал к членовредительству, — ему ничего не оставалось, как нанести себе раны при помощи собственных зубов, о настоящее время он успокоился и просил прощения у надзирателя К. за то, что позволил себе грубо разговаривать с ним, но я прошу разрешения ещё на некоторое время оставить его в наручниках, для того чтобы сохранить в целости оперированную руку» (на полях печать начальника тюрьмы и пометка: «разрешаю»). «После предпринятой вчера попытки членовредительства, данный заключённый всю ночь провёл в наручниках, но сегодня, наблюдая за ним, я обнаружил, что он ведёт себя вполне спокойно, поэтому с разрешения зонного начальника снял с него наручники. После чего заключённого препроводили в медсанчасть, где его осмотрел доктор Таки, по мнению которого заживление шва протекает вполне удовлетворительно. Что касается зафиксированных на этот раз нарушений установленного порядка содержания, как то сквернословия, неповиновения, членовредительства, то заключённый заслуживает наказания, но, учитывая те обстоятельства, что, во-первых, данный заключённый сразу же принёс свои извинения надзирателю К., а, во-вторых, никакого другого реального вреда никому не причинил, полагаю, что на этот раз можно указать ему на его неблаговидное поведение и в целях предотвращения дальнейших подобных инцидентов ограничиться словесным выговором. На ваше усмотрение» (на полях печать начальника тюрьмы и пометка: «запретить заниматься спортом в течение пяти дней»).

— Вот в связи с этим, — сказал главврач, сжав кулаки и постукивая ими друг о друга, — мне и хотелось бы просить вашей помощи.

— Я слушаю, — не очень уверенно отозвался Тикаки. — Похоже, этот Сунада один из самых трудноуправляемых заключённых.

— Я хотел бы попросить вас тщательно осмотреть его и назначить лечение, которое поможет ему продержаться в относительно спокойном состоянии до конца. Безразлично, какое это будет лечение — аллопатическое или какое-то другое, главное — до завтрашнего утра купировать возбуждение и принять все меры предосторожности, чтобы избежать новой вспышки.

— Я постараюсь сделать всё, что в моих силах. — Тикаки показалось, что при всей своей учтивости главврач явно хочет оказать на него давление, и он невольно насторожился. — Но боюсь, мне это не удастся. И что же тогда? Придётся признать его невменяемым и действовать в соответствии с той статьёй Уголовного кодекса, о которой вы говорили?

— Возможно.

— Ну, а если он окажется невменяемым, кому надо посылать заключение?

— Министру юстиции. Только он обладает полномочиями приостанавливать приведение приговора в исполнение.

— Но в таком случае…

— Доктор Тикаки! — Главврач снова постучал одним кулаком о другой. — Откровенно говоря, мне бы не хотелось, чтобы он оказался невменяемым. Если вы не признаете его психическое состояние удовлетворительным, у нас будут проблемы…

— Однако…

— Но вы ведь только что говорили, что Сунада вполне вменяем!

— Да, на тот момент, когда я его утром осматривал, у меня создалось именно такое впечатление.

— К тому же Сунада сам попросил у вас снотворное. Так ведь?

— Так.

— Но когда у него наступило возбуждение, он выбросил все таблетки. Хотя на самом-то деле сам их просил.

— Ну да…

— И поэтому я прошу вас выписать ему ещё какое-нибудь снотворное, — разумеется, это может быть обычный транквилизатор или какое-нибудь психотропное средство, важно одно — додержать его до завтрашнего утра в спокойном состоянии.

Тикаки молчал. Он легко читал мысли главврача. Итимацу Сунада был наказанием для всей тюрьмы, и чем быстрее его казнят, тем лучше, а значит, признавать его невменяемым было никак нельзя, самое лучшее, что они могли сделать, — погрузить его до утра в глубокий, спокойный сон.

— Вам это неприятно, доктор? — Расслабившись, главврач откинулся на подушки дивана, снова превратившись в бесформенную глыбу. — Работать в таком месте вообще малоприятно. Кстати, я тут недавно разговаривал по телефону с начальником отдела медицинской классификации нашего управления, он мне сказал, что от профессора Абукавы из университета Т. поступил запрос о проведении в тюрьме криминологического исследования, и обещал по возможности оказывать содействие. Вы ведь, кажется, связаны с профессором Абукавой?

— Да, мы с ним учились на одном факультете, только он на курс или два старше, а несколько лет назад он создал кафедру криминологии, и теперь я занимаюсь под его руководством криминальной психиатрией.

— Значит, вы тоже войдёте в группу по изучению подсудимых, связанных с мафией?

— Да, я собираюсь взять на себя черновую работу.

— Это хорошо, что вы не забываете о науке. Постараюсь создать вам необходимые условия. Всем этим лучше заниматься, пока молод. Так как насчёт Сунады, могу я на вас рассчитывать?