Приговор

Тот человек вот уже тридцать лет, то есть больше, чем он, Тикаки, прожил на этом свете, находился в отделении для хроников психиатрической больницы, где Тикаки бывал раз в неделю. За эти тридцать лет он израсходовал огромное количество студенческих тетрадей на рисунки космических кораблей. Тетради грудами громоздились вокруг него, будто укрепления, ограждавшие его от внешнего мира, причём это была лишь небольшая часть — самые старые потихоньку выносил санитар. Остальные обитатели палаты клеили пакеты, подбирали вкладки для журналов, прикрепляли к багажным биркам проволоку; санитары иногда порывались приобщить к этим работам и того человека, но тот всегда энергично сопротивлялся, мол, его рисунки и есть самая важная работа на свете. «Ты бы занялся какой-нибудь работой». — «А разве я не работаю?» — «Но ведь ты просто рисуешь!» — «А разве рисовать — не настоящая работа?» В самом деле — Тикаки вдруг понял это совершенно отчётливо, — неумелые геометрические фигуры — круги, эллипсы, прямоугольники и параллелограммы — были для того человека «самой настоящей работой», и санитару нечего было возразить, к тому же, чтобы возразить, он должен был прежде всего доказать, почему та работа, которую он даёт другим обитателям палаты, то есть изготовление бумажных пакетов, журнальных вкладок и багажных бирок, является «настоящей работой». Признавая этого человека душевнобольным, он, психиатр, невольно встаёт на позицию общественной справедливости, порядка и здравого смысла, то есть принимает сторону простых обывателей, которых в нашем мире большинство, простых обывателей вместе с их обывательскими убеждениями и обывательским образом жизни, и делает всё, чтобы перечеркнуть добросовестность, трудолюбие и стоическое упорство этого рисовальщика космических кораблей. И разве не так же он ведёт себя здесь, в тюрьме, где его пациентами являются заключённые? Та женщина решила вместе с детьми совершить путешествие в страну смерти, она верила, что это будет замечательное путешествие, нарядила детишек в лучшие одежды, сама тоже подкрасилась и надела траурное платье, и только в результате нелепой случайности дети отправились в это путешествие одни, а она осталась. И закон, созданный простыми обывателями и основанный на обывательских представлениях, игнорируя решимость и веру этой женщины, квалифицировал её действия как убийство, и сам он, Тикаки, будучи официальным представителем закона, должен выступать от его имени и лечить эту женщину-убийцу против её воли — ради того лишь, чтобы её проще было привлечь к судебной ответственности. Для этой женщины самое желанное сейчас смерть, забвение, безумие, окончательный выход за рамки человеческого существования — да она и так уже перестала быть человеком, а все — и судьи, и следователи, и начальница зоны, и та молодая надзирательница, и сам он, являющийся официальным представителем закона, — стараются насильно вернуть её в человеческое измерение. От этих мыслей у Тикаки спирало дыхание, он двигался вперёд, стиснутый солидными и неколебимыми стенами, рассекая холодный воздух подземелья, казавшийся ему твёрдым и прозрачным.

Послышались шаги: кто-то спускался вниз по лестнице. Появилась группа женщин в наручниках и кандалах. Они шли ему навстречу, и их небольшие округлые и мягкие тела, облачённые в яркие — красные, жёлтые — платья, невольно притягивали его взгляд. Поравнявшись с Тикаки, женщины, даже не взглянув не него, низко наклонили головы и привычной арестантской походкой быстро прошли мимо, позвякивая наручниками. Надзирательницы с намотанными на запястья концами верёвок шли за ними, выпятив грудь, словно крестьянки, еле поспевающие за спешащей к дому скотиной. Пользуясь тем, что они при исполнении, они лишь наспех кланялись Тикаки, почему-то смущённо отводя глаза.

Когда он подошёл к сборному пункту службы безопасности, атмосфера резко переменилась, стала мужской. Двери служебного помещения были распахнуты настежь, перед телевизором сидели охранники с пистолетами на боку. Стену в три ряда украшали фуражки, полицейские дубинки, наручники, верёвки и прочее. На противоположной стене висели странные предметы, невольно напоминавшие экспонаты какой-то диковинной коллекции, — куски белой пеньковой ткани и непонятные кожаные изделия, похожие на уздечки, но на самом деле это были смирительные рубашки и кляпы — в этой комнате не могло быть ничего лишнего. Тикаки много раз видел всё это, но каждый раз, когда он попадал сюда, ему становилось немного не по себе: будто это он преступник, будто это на него устремлены подозрительные взгляды охранников. Непонятно почему, но сегодня это чувство было особенно сильным. Может быть, потому, что с той минуты, как начальница женской зоны заперла за ним решётку и он сделал первый шаг по подземному переходу, у него возникло ощущение, что он вступил в тёмный мир заключённых?

Тикаки толкнул дверь общего отдела и попросил знакомого надзирателя выдать ему личное дело Рёсаку Оты.

— А, это тот тип, которого сегодня отправили в больницу? Его дело сейчас как раз у доктора.

— Мне нужен не Тёскэ Ота, а Рёсаку Ота.

— A-а. Они ведь соучастники? Соучастников вроде бы не содержат в одной зоне — таково правило. Следовательно, Рёсаку Ота у нас не в нулевой зоне, а на втором этаже третьего корпуса. А, вот оно. Больше ничего не нужно?

— Ах да, — вспомнив, добавил Тикаки, — ещё дайте мне дело Сюкити Андо. Это, кажется, нулевая зона.

Когда его попросили отметиться в книге выдач, Тикаки обнаружил, что у него нет с собой печатки. Обычно он носил её в кармане пиджака, ведь в тюрьме то и дело требуется где-нибудь ставить свою печать, но пиджак-то он сменил, а печатку переложить забыл.

— А оттиска пальца не достаточно?

— Вот уж не знаю, вроде бы раз вы доктор, то, наверное, можно, но с другой стороны… — И, словно говоря: «Как бы начальство не придралось…», надзиратель покосился на начальника отдела, потом вдруг спохватился: — Да, кстати, у вас находятся дела Итимацу Сунады и Такэо Кусумото, их надо срочно вернуть. Их затребовал начальник тюрьмы.

— Прямо сейчас? Я иду в больничный корпус.

— Если вы заняты, я за ними кого-нибудь пошлю. Заодно можно взять вашу печатку, тогда я перешлю вам и эти два дела.

Тикаки позвонил в ординаторскую и попросил подошедшего к телефону Сонэхару отдать лежащие на столе дела и достать печатку из ящика стола.

— А вы где, доктор? Вас разыскивал наш генерал. Он этим занимается с самого утра, пора бы вам сюда заглянуть. Ну вы и смельчак. Я-то был уверен, что вы уже с ним виделись.

У Тикаки не было никакого желания встречаться с главврачом, прежде чем он осмотрит Боку ещё раз. Проще простого было позвонить ему отсюда, но его не оставляло тревожное чувство, что если он так сделает, то упустит что-то очень важное. Есть нечто общее, что связывает этих троих — «того человека», «ту женщину» и Боку. И ему хотелось понять, что именно.

Он шагал большими шагами по центру широкого коридора. Справа — окна, слева — забранные металлическими решётками проходы к камерам, при этом пол кажется покатым: когда идёшь, тебя невольно тянет вбок, к решёткам. Но Тикаки знал, что это иллюзия. Когда в коридоре мыли пол, он видел, что вода стекает к окнам. Несовпадение поведения воды и собственных ощущений вызвало у него лёгкое головокружение. В таких случаях он не успокаивался, пока не находил непонятному феномену научное объяснение. Первое объяснение было таким: справа, там где окна, — светлее, потому и создаётся ощущение подъёма, а со стороны решёток — темнее, вот и кажется, что пол понижается. Однако, как следует понаблюдав за правой стороной коридора, он убедился, что его гипотеза неверна. Второе объяснение носило психологический характер: ощущение перепада уровней возникает потому, что окна ассоциируются с волей, а решётки — с тюрьмой. Для того чтобы найти подтверждение этой гипотезе, Тикаки попытался выяснить, действительно ли пол за решётками кажется немного ниже, если смотреть на него извне, и убедился, что это так. Второе объяснение вполне удовлетворило его, и с тех пор, проходя по этому коридору, он каждый раз вспоминал о своих изысканиях и затраченных на них усилиях. Конечно, это были не такие уж и значительные усилия, но ведь именно с этого и начинается наука: человек затрачивает определённые усилия на то, чтобы уяснить для себя характер причинно-следственных связей случайно замеченных явлений. Вдруг он вспомнил о непонятном головокружении, которым страдал Такэо Кусумото.

У этого приговорённого были какие-то странные симптомы. Он жаловался, что пол его камеры вдруг начинает крениться и колебаться, а иногда, как лифт, резко идёт вниз. То есть, с точки зрения медицинского здравого смысла, тут было не системное головокружение, с характерным для него ощущением вращения, которое, как правило, является следствием лабиринтита или каких-нибудь других заболеваний внутреннего уха, а что-то совсем другое, ведь главным у Кусумото было ощущение проваливания. Когда Тикаки предположил, что причиной может быть его нынешнее душевное состояние, в частности страх смерти, Кусумото едва заметно усмехнулся и рассказал историю своего падения со скалы в Северных Альпах. Якобы при этом у него возникло ощущение, будто он уже умер и смотрит на мир «с того света». Это было не очень понятно, к тому же неясно, какая связь существует между приступами головокружения и падением. В этом взгляде «с того света» было что-то, что выпадало из системы тех медицинских знаний, которые Тикаки получил в университете. Что-то такое, что не подчинялось законам причинно-следственной связи, применяемым при классификации, анализе и толковании определённого набора симптомов.

Вдруг что-то случилось. Пол, всегда казавшийся покатым, понижающимся к той стене, где были проходы к камерам, перекрутился, как тянучка, и тут же как ни в чём не бывало застыл на месте. Тикаки остановился. За миг до того, как застыть, пол подёрнулся рябью, словно поверхность воды. Может, землетрясение? Или у него спазм сосудов головного мозга? Нет, всё это далеко не так просто: ни землетрясение, ни нарушение кровоснабжения мозга здесь ни при чём, это что-то другое, выходящее за пределы чисто физических и физиологических явлений, какая-то зловещая чёрная тень, предвозвестие неотвратимых изменений в фундаменте, на котором зиждется мир. Как будто ты стоишь на высокой башне и смотришь вниз, на далёкий дольний мир, зная при этом, что, пока ты вцепляешься в перила, жизнь твоя в безопасности, но стоит тебе сделать всего один шаг вперёд, ты полетишь вниз, и пусть вокруг — сверкающий полдень, всего миг отделяет тебя от чёрной лаковой тьмы… Немного преувеличенное сравнение, но всё же… В сознании почему-то вдруг всплыли слова «по ту сторону». Да, именно так, он словно сквозь щёлку заглянул на ту, «другую» сторону. Пока он шёл по подземному коридору к пункту охраны, эта та, другая, сторона постепенно надвигалась на него и наконец, на миг мелькнув перед взором, тут же исчезла. Тикаки сделал несколько шагов вперёд, неуверенно нащупывая землю под ногами, словно человек, идущий в полной темноте. Подошвы ботинок ощущали твёрдость пола, за окном было светло от снега, бетонные стены застыли в серой неподвижности. Кто-то поравнялся с ним. Словно очнувшись вдруг от сна, Тикаки быстро пошёл вперёд. На этот раз ничего не произошло.

5

Увидев перед собой почтительно кланяющегося Ямадзаки, Тикаки тут же вспомнил о Сонэхаре. Он готов был упрекнуть надзирателя, не сообщившего ему о том, что его больных осматривал другой врач, но, взглянув на его добродушное лицо, почувствовал, что недовольство куда-то улетучилось, и как бы между прочим спросил:

— Я слышал, доктор Сонэхара к нам заходил утром?

— Да. — Лицо у Ямадзаки напряглось. Короткая шея утонула в воротнике мундира. — Дело в том… Видите ли, я забыл вам доложить… Сию минуту, постойте-ка… — Он нацепил очки и вытащил записную книжку. — Да, вот, здесь у меня записано. Доктор Сонэхара прибыл в больничный корпус в 10.27, убыл в 10.29.

— Как? Он провёл здесь всего две минуты? — горько усмехнулся Тикаки.

— Так точно.

— Но он ведь осматривал Боку?

— Он только заглянул к нему, даже не входил в палату.

— Не входил в палату? Странно… И это называется осмотрел? — Тикаки вспомнил, каким безапелляционным тоном Сонэхара излагал ему своё заключение.

— Да, и вот ещё, — Ямадзаки полистал свою книжку, — в 13.21 прибыл доктор Танигути и до сих пор находится в корпусе.

— А, Танигути здесь? Вот здорово! — Тикаки не удержался от радостного восклицания.